Клятва

      Тепло окутывало ее, качая измученное тело в ласковых, бережных объятьях. Не было больше ни страха, ни боли, ни голода и усталости — только покой и невыразимое блаженство безмятежности. Долгожданное избавление стирало самые воспоминания о пережитом, и слезы, все еще катившиеся по щекам Эовин, были не от горя и страха, а от невероятного наслаждения, слившего воедино плоть и почти оторванный от нее дух. Эовин таяла весенним снегом, умирая и рождаясь каждую секунду, и была уверена, что она в раю — неважно, как и какой ценой. Почти уснувший разум все же несколько раз тревожил ее, напоминая о том, как опасно впадать в иллюзии, и требуя, чтобы она вернулась к реальности, но Эовин отказывала ему, радостно теряясь в пахнущей цветами розоватой дымке. Если это смерть, то она напрасно так пыталась ее избежать, если сон, то он слишком прекрасен, чтобы просыпаться, если чары — что же, она поддастся им с готовностью, потому что противиться теперь у нее нет сил. Да и какой в том смысл? Она не помнила — не хотела помнить, что с ней произошло, но твердо знала, что для нее уже все закончено. Она так и останется до конца времен в теплой, скользящей по ее телу шелком темноте, и никогда не вернется. Иногда Эовин казалось, что она слышит чей-то тихий голос и чувствует на обнаженной коже осторожные касания теплых рук, но это ее не пугало. Напротив, она искала близости, чтобы забыться, вслушиваясь в живое дыхание, и сожалела всякий раз, когда неосознанное, но явное ощущение присутствия исчезало. Она тянулась вслед, безмолвно просила, чтобы ее не оставляли одну, и тут же забывала обо всем, снова утопая в беспамятстве. До тех пор, пока однажды ей не пришло время проснуться.       Эовин обнаружила себя лежащей на по-королевски роскошном ложе под алым балдахином. Она была совершенно обнажена, и ее укрывало теплое расшитое золотыми узорами одеяло. Приподнявшись на локтях, Эовин огляделась. Она оказалась в небольшой комнате, почти все пространство которой занимала кровать. Мебели было немного: шкаф в углу, стол, заставленный какими-то склянками, у окна, и несколько кресел у стены, — но каждый предмет был сделан с таким мастерством и изяществом, какого Эовин не видела даже в Минас Тирит, не то что дома в Рохане или в Итилиэне. Будто ее перенесли во дворец из легенд о далекой стране, где растут хлебные деревья и текут молочные реки. Эовин повернулась на бок, привычно ожидая боли и сопротивления сведенных спазмом мышц, но ничего этого не было. Она чувствовала себя здоровой и сильной, как прежде. Откинув одеяло, она внимательно осмотрела себя и не нашла ни одного шрама: ни старых, ни тех, что оставили на ней орки. Эовин попыталась вспомнить, что с ней было до того, как она впала в беспамятство, и ее мысленному взору смутно представилась другая комната, насмехавшийся над ней Саурон, а рядом с ним проклятый король-чародей, которого она все эти годы считала мертвым. К ее удивлению, воспоминание почти не вызвало в ней ни страха, ни боли — она помнила их, но не могла почувствовать. Ей было хорошо и спокойно, и даже это ее не пугало, хотя должно было пугать.       Эовин встала и прошлась по ковру, утопая в длинном мягком ворсе. Выглянув в окно, она увидела далеко внизу зеленые холмы, по которым были разбросаны разноцветные дома под соломенными крышами. За холмами до самого горизонта стлались солнечно-желтые поля. Эовин недоуменно осматривала представившийся ее взору пейзаж и никак не могла взять в толк, где она оказалась: это совершенно точно не мог быть выжженный дотла Мордор, но тогда что это было — и было ли? Пока она терялась в догадках, позади нее открылась дверь. Эовин, вспомнив, что на ней не было ни лоскутка одежды, прыгнула на кровать и забилась под одеяло, прижав его к груди. У двери замер король-чародей - Эовин почти физически ощутила на себе тяжесть его внимательного взгляда.       — Не ожидал, что ты проснешься так быстро, — сказал он, когда у Эовин зазвенело в ушах от тишины. Она так и сидела, забыв как дышать, и не сводила глаз с его лица. Он изобразил поклон, прошел мимо нее к столу и принялся откупоривать склянки.       — Где я? — спросила Эовин, воспользовавшись тем, что нежданный гость повернулся к ней спиной. Она шарила взглядом по комнате, ища что-то, что могло бы послужить ей оружием, но ничего не находила, и это заставляло ее снова чувствовать себя беспомощной и испуганной.       — В Барад-Дуре, где же еще, — пояснил король-чародей. Эовин, тщетно пытавшаяся заглянуть ему за спину, вслушивалась в мерное бульканье капель.       — Это не похоже на Барад-Дур, — протянула она задумчиво, просто чтобы не дать тишине снова взрастить в ней прежний страх. Король-чародей насмешливо хмыкнул.       — Ты что же, думаешь, что мы живем в пещерах среди пыточных инструментов?       — Вообще-то именно так я и думаю, — проронила Эовин. Некстати вспомнилось, как она обмочилась у него перед носом, а следом за тем — их предпоследняя встреча на Пеленнорских полях. Ничего глупее и придумать нельзя.       — Ну, как видишь, ты ошиблась, — подытожил он, оставил склянки в покое и подошел к кровати, протягивая изящный серебряный кубок, полный до краев каким-то пахнущим травами снадобьем. Эовин натянула одеяло повыше и протестующе помотала головой. Он не двинулся — так и стоял, держа в руке кубок, и ей снова казалось, что она чувствует всей кожей его не то насмешливый, не то заинтересованный взгляд.       — Мне нужна одежда, — пробормотала она, глядя на замысловатую вышивку под своими ладонями.       — Одежда в шкафу. Пей, и давай без фокусов. Ты же понимаешь, что это в твоих интересах.       — Что это такое? - спросила Эовин, чтобы потянуть время и понять, как вести себя с ним.       — Целебные снадобья. Тебе вроде бы не чужда лекарская наука — неужели не узнаешь трав?       Эовин с готовностью ухватилась за подброшенную ей мысль. Осторожно протянув руку, чтобы не коснуться пальцев короля-чародея, она взяла кубок и поднесла его к носу, разбирая на составные части пряный аромат.       — Ацелас, лайрелоссэ, эланор… А это… Это нифредил, так?       — Так.       — Но ведь его не используют для исцеления.       — Если тебе не знакомы способы его применения, это не означает, что он вовсе не пригоден для целителя.       Эовин, самолюбие которой оказалось чувствительно задето этим замечанием, устремила на короля-чародея сердитый взгляд, но ответная колкость замерла у нее на губах. Она опустила голову и сжалась, ожидая последствий своей несдержанности. Король-чародей осторожно забрал у нее кубок и поднес к ее губам. Эовин покорно глотнула — сладковатая тягучая жидкость расплылась во рту, заставив язык приятно онеметь. Глоток за глотком она выпила все до капли и снова опустилась на пышные подушки, повинуясь направляющим ее движениям. Не то от трав, не то от смущения ее бросило в жар, и она задышала чаще и быстрее.       — Теперь, я полагаю, я должен объяснить тебе, как обстоят дела, — послышался совсем рядом мучительно-спокойный голос. Эовин вздрогнула и села ровнее, подавляя желание свернуться клубком под одеялом и сделать вид, что никакого назгульского короля в комнате нет.       — Можем отложить этот разговор, если захочешь, — проявил он совсем не нужную ей теперь вежливость. Эовин нехотя повернулась к нему и, стараясь не касаться взглядом его лица, сказала, что готова слушать его прямо сейчас. Он отошел к стене, принес кресло и поставил у ее изголовья. Несколько мгновений оба молчали, потом король-чародей заговорил снова:       — Итак, пожалуй, я начну объяснять, а ты будешь задавать вопросы. Как ты уже догадалась, ты в Мордоре, в башне владыки Саурона, и ты его пленница.       — Пленница? — перебила Эовин, хотя не собиралась этого делать. Король-чародей кивнул.       — Именно так. Думаю, споров относительно твоего статуса у нас возникнуть не должно, раз уж ты попалась нашему отряду и прибыла сюда в составе колонны других пленников. Однако есть некоторые нюансы, связанные с твоей персоной: тебя узнали, и начальник караула счел нужным доложить о тебе господину.       — Почему меня в таком случае не убили или не отправили в пыточные? — вырвалось у Эовин. Король-чародей окинул ее нечитаемым взглядом и сел поудобнее, скрестив руки на груди. Эовин старательно изучала разноцветные камни в кольцах, украшавших его пальцы: черный, синий, густо-зеленый, алый.       — Это кристаллы, — пояснил он вдруг. — Для сосредоточения магической силы.       — П…Понятно, — выдавила Эовин. Он продолжал:       — Как ты помнишь, господин пожелал лично с тобой познакомиться, и мне удалось убедить его принять тебя как мою гостью.       — Что?! — воскликнула Эовин, вскидываясь на постели. Их взгляды, наконец, столкнулись, и она застыла, пригвожденная к месту ледяным дыханием зимних сумерек.       — Ты меня слышала, — сказал король-чародей. — Пожалуйста, не стоит делать резких движений. Для твоего же блага. Многолетние привычки не так легко контролировать, знаешь ли. Даже ради почетной гостьи.       — Так я гостья или пленница? И чья именно я все-таки пленница? — поинтересовалась Эовин.       — В первую очередь ты, разумеется, пленница моего господина, который волен решить твою судьбу так, как сочтет нужным. Но мне удалось убедить его позволить мне распоряжаться твоей судьбой до тех пор, пока он не примет иного решения. Я думаю, что могу уверить тебя в том, что, если ты будешь выполнять некоторые правила, необходимости в таких изменениях не возникнет.       — Я ничего не понимаю, — жалобно проговорила Эовин. — Ты вступился за меня, так? Или он уступил тебе меня?       — Как тебе больше нравится.       — Зачем тебе это? Я ведь… Мы враги, и я думала, что убила тебя, и…       — Мы, разумеется, были и будем врагами, Эовин, — сказал он веско. — Случившееся ничего не меняет. Но если господин или, скажем, я понимаем, что такое уважение и достоинство, то другие могут оказаться не столь… Снисходительными. А я этого не хочу.       — Как уважение может сочетаться со снисходительностью? Если ты действительно считаешь, что я достойна твоего уважения, просто подари мне легкую смерть, — воскликнула Эовин с жаром.             — Я проявляю снисхождение не к тебе, а к твоей слабости и к твоим так и не затянувшимся ранам, Эовин. Разве то, что тебя не отправили в пыточные или на каменоломни, унижает тебя?       — Это бесчестно, — прошептала она. При мысли о грозящих ей пытках или непосильном труде решимости у нее изрядно поубавилось.       — В чем же твое бесчестие? Разве ты не вытерпела достаточно мучений наравне со всеми остальными? Если я, помня о твоей храбрости и твоей готовности защищать Теодена, пусть и ценой собственной жизни, решил не позволить тебе страдать напрасно, значит ли это, что ты унижена или нарушила собственные принципы?       — Что будет со мной дальше? Если я поверю тебе и сочту, что моя честь не запятнана твоим милосердием, что меня ждет?       — Не считай это милосердием и не думай, что ты обязана мне, Эовин, — сказал король-чародей. — Над твоей судьбой я не властен, и все зависит от владыки Саурона. Я не дам тебе надежды на свободу, равно как и обещания попытаться изменить твою участь пленницы, однако ничто пока не свидетельствует о том, что эта участь может ухудшиться. Скажи мне, что ты видела за окном?       — Дома, — растерянно сказала сбитая с толку Эовин. — Дома и поля. Но откуда…       — Мордор вовсе не то, чем кажется, — ответил король-чародей. — Там, за вратами, идет война, и каждый, кто встанет на нашем пути, умирает или попадает в плен. Но здесь все становится иным. Саурон дает выбор, и те, кто не желает расстаться с жизнью, получают новые возможности.       — Хочешь сказать, что те люди, которых пригнали сюда вместе со мной… Что они переходят на сторону Саурона?       — Многие из них выбирают новую жизнь.       — Но это предательство, — сказала Эовин сквозь слезы. — После всех смертей, после жертв, после страданий…       — Напрасных смертей, напрасных жертв и напрасных страданий. Особенно теперь, когда кольцо у господина.       — Как ты можешь… Как вы можете? По дороге сюда было столько ужасов, и варги там, на дороге… Они растерзали кого-то прямо у меня на глазах!       — Как будто вы обращаетесь с пленными более милостиво, — пожал плечами король-чародей. — Подумай, Эовин, и скажи, скольких убила ты, и сколько пали от рук твоих близких.       Эовин не нашлась, что ответить, и опустила голову, признавая поражение. Король-чародей вдруг протянул руку и коснулся ее лба. Взор Эовин на миг заволокла пелена, а дальше она увидела себя стоящей у ворот неподалеку от растерзанного тела. Воздух над ним внезапно заколебался, приходя в движение, и расцветился радужными огнями. Огни слились в легкое облачко, поплыли вверх, к небу, и унеслись с ветром куда-то за черную башню. Еще одно прикосновение, и картинка сменилась: взору Эовин представилась комната в деревенском доме. Простоволосая женщина в исподней рубахе рыдала, прижимая к себе крохотного, видимо, только что родившегося, младенца. Ребенок оглушительно вопил, сжимая красные кулачки. Эовин дернулась вперед, и картинка исчезла.       — Что ты со мной сделал? — удивленно воскликнула она.       — Показал тебе то, что обычно скрыто от человеческих глаз. Ребенок одной из наших женщин умер при родах — такое бывает, к сожалению. Но мы стараемся не допускать горестей, которых можно избежать. Вот я и сменил одну душу на другую. То тело все равно уже никуда не годилось.       Эовин глубоко вдохнула, пытаясь прийти в себя.       — А нельзя было выбрать какую-нибудь менее страшную смерть?       — Следующий раз всенепременно, — усмехнулся король-чародей.       — Но… — начала Эовин и, собравшись с духом, проговорила: — А что случается с теми, кто отказывается? Не хочешь же ты сказать, что все пленники добровольно переходят на сторону Саурона?       — Разумеется, нет. Для остальных у нас есть пыточные и каменоломни. Но ты и сама понимаешь, верно? А теперь довольно разговоров. Повернись ко мне спиной и ляг — повреждения уже зажили, но прерывать лечение рано. Магическое исцеление требует вещественного подкрепления, если ты помнишь.       Эовин вдруг почувствовала, как сильно устала от этого разговора — настолько, что даже не подумала спорить, услышав указание, которое раньше заставило бы ее схватиться за меч. Впрочем, теперь у нее не было ни меча, ни сил на сопротивление, а к чему причинять себе напрасные страдания? Она покорно легла, устроилась поудобнее на гладкой простыне, мгновенно нагревшейся от тепла ее тела, и через несколько мгновений ощутила осторожное прикосновение. Король-чародей аккуратно растирал по ее коже какую-то жирную пахнущую мускусом мазь, и каждое движение твердых пальцев заставляло Эовин вздрагивать от прошивающего насквозь чувства собственной наготы и беззащитности. Вздумай он откинуть одеяло, и увидит ее такой, какой до сего дня видел лишь мертвый Фарамир. Внезапно Эовин пришла в голову мысль о том, что она напрасно стыдится: король-чародей ведь должен был заниматься ее ранами, раз от них не осталось и следа, значит, никаких тайн от него у нее уже не было. Жгучий жар разлился по ее лицу, и слезы покатились из-под закрытых век. Она в плену, в полном его распоряжении, и он может сделать с ней все, что ему угодно: исцелить, уничтожить, вылечить синяки и переломы, содрать с нее кожу живьем… Уже погружаясь в сладкий колдовской сон, Эовин успела подумать, что такая жизнь куда хуже самой мучительной смерти.