Клятва

      Эовин не виделась с Хэлкаром несколько дней — никто не посещал ее, кроме все тех же молчаливых служанок. Поначалу она даже обрадовалась этой перемене привычного распорядка, потому что не могла решить, как именно ей вести себя с королем-чародеем, который, оставаясь ее врагом и убийцей Теодена и многих других людей, тем не менее спас ее от мучительной смерти и избавил от опасности. Которую, впрочем, сам же на нее и навлек, выведя ее из-за надежных стен башни. И все же… Как Эовин ни старалась оставаться твердой в своих убеждениях, мысли ее мало-помалу принимали совсем иное направление. Разве Хэлкар не был к ней милостив и не заботился о ней? Разве прогулка не доставляла ей истинное удовольствие до того, как она сама отравила ее себе горькими мыслями? Предсказать появление варга не мог никто, а Хэлкар оставил ее в одиночестве потому, что по какой-то неведомой Эовин причине доверял ей. Доверял до такой степени, что даже дал ей в руки нож, который, хотя и вряд ли мог причинить ему ощутимый вред, все же оставался оружием по сути.       Чем дальше, тем хуже Эовин себя чувствовала: метания лишали ее покоя и сна и заставляли постоянно терзаться сомнениями и муками совести. Тот король-чародей, которого она знала и которого убила — точнее, думала, что убила — не имел ничего общего с ее новым знакомым Хэлкаром. Король-чародей был чудовищем, таким же воплощением жестокости и зла, как Саурон, а Хэлкар… Хэлкар был человеком. У него были морщинки на лице и небольшая родинка под краем левой брови, он закусывал губу, когда глубоко задумывался, и, казалось, знал все об искусстве исцеления. А еще, несмотря на то, что держался он с необыкновенным достоинством и поистине королевской статью и обыкновенно оставался молчалив и отстранен, Эовин было с ним легко. Преодолев малодушие, она созналась сама себе, что ее неприязнь и инстинктивный страх неотделимо смешались с симпатией и интересом, которые она никак не могла вытравить из себя, даже если бы захотела. Это можно было списать на что угодно: на отчаяние, на одиночество, на слишком тяжелые переживания, — но отрицать это у нее больше не получалось.       На исходе четвертого дня Эовин почувствовала себя брошенной, обиженной и огорченной таким невниманием. Разумеется, король-чародей мог быть просто занят делами или, еще хуже, заиметь какие-нибудь неприятности из-за их прогулки, но Эовин все равно казалось, что это было жестоко — бросать ее вот так. «Может, ты просто ему наскучила — бестолковая, беспомощная, бесправная пленница», — шептал ртутно-холодный голосок, исподволь погружая Эовин в тоскливое уныние. Может, он больше никогда к ней не придет. Может, он забыл о ней, и ей так и придется довольствоваться своими снами, которые по странному совпадению вдруг стали тусклыми и путаными. И память о потерянных близких ей больше не утешение — Эовин не переставала винить себя в предательстве и, чтобы боль не была такой сильной, мысленно отделила себя от воспоминаний о Теодене, Эомере и Фарамире. Будто они были и остались где-то, но без нее. Глотая горькие слезы, Эовин думала, что лучше бы им не встретиться в посмертии. Тогда семья не узнает о ее слабости, а ей не придется снова пережить самый страшный позор из возможных. Она склонилась перед врагом, пусть ее предательство и не было таким явным, как у Гримы. Даже если борьба была бессмысленной, способов расстаться с жизнью было множество, но ни разу Эовин не хватило решимости даже попытаться поступить правильно. Вместо этого она ела и пила из рук врага и даже прониклась к нему чем-то вроде расположения — за такое преступление прежняя Эовин без колебаний осудила бы на смерть любого из своих соратников.       Он пришел на шестой день ближе к полуденному часу. Эовин, тоскливо смотревшая в окно, моментально поняла, что это был именно тот, кого она ждала, и обернулась еще до того, как Хэлкар успел открыть дверь. На лице Эовин вспыхнула искренняя улыбка, за которую она привычно выбранила себя, не пытаясь, впрочем, скрывать своих чувств. Хэлкар приблизился к ней и, к ее изумлению, чуть склонился перед ней и поднес ее руку к губам, оставив на ее коже приятное тепло поцелуя. Эовин смущенно опустила ресницы — сердце ее забилось сильно и часто. Так, как бывало когда-то в первые томительно-неловкие свидания с Фарамиром. Имя мужа отозвалось в груди резкой болью, и по взгляду короля-чародея Эовин поняла, что снова не сумела скрыть своих чувств.       — Ты чем-то обеспокоена? — спросил он. Эовин нервно сглотнула, вертя в дрожащих пальцах кончик шелкового пояса.       — Нет, все хорошо. Я просто не ждала тебя сегодня. Ты так долго отсутствовал…       — Меня задержала служба, но теперь я свободен, — пояснил Хэлкар. — Мне захотелось узнать, как ты себя чувствуешь.       — Все в порядке, — поспешила она сказать, внезапно испугавшись того, что он захочет раздеть ее, чтобы удостовериться, что это действительно так.       — На самом деле я здесь не только за этим, — продолжал меж тем Хэлкар. — Если ты действительно в порядке, я хотел предложить тебе еще одну прогулку. Не пугайся — на этот раз она будет недолгой, и мы не покинем стен башни. Ты ведь хотела увидеть целебные растения, которые мы с тобой обсуждали?       — Да… Да, разумеется, — ответила Эовин, тщетно стараясь утаить охватившее ее оживление.       — Моя оранжерея расположена на одном из нижних ярусов башни. Туда ведет удобная лестница, и ветров там не бывает. Если ты расположена к прогулке, можем отправиться прямо сейчас.       Эовин, разумеется, ответила согласием. Они рука об руку прошли по длинному переходу, украшенному мастерски сделанными гобеленами, и спустились по широкой отделанной гранитом лестнице на несколько этажей. Эовин было не по себе, несмотря на близость спутника: ей казалось, что кто-то незримо наблюдает за ними, вглядывается ей в лицо, едва не касаясь ее разгоряченной от непривычно быстрой ходьбы кожи. Она жалась к Хэлкару, и тот, к ее облегчению, позволял ей искать у него защиты, никак это не обозначая вслух. Наконец, лестница кончилась, выведя их на узкую галерею, которая сплошь была заставлена кадками с диковинными растениями. Воздух там был теплый и влажный — Эовин предположила про себя, что необходимые растениям условия поддерживались колдовством.       Рассмотрев оранжерею получше, Эовин не сдержала восхищенного вздоха: свежая зелень, усыпанная благоухающими цветами самых разных оттенков, привела ее в такой восторг, что она забыла, где находится, и кто рядом с ней. Бросив руку Хэлкара, она подхватила подол и пошла по проходу, наклоняясь к каждому цветку и читая сделанные на нескольких языках надписи. Попадались и знакомые растения, но большую часть Эовин никогда не встречала.       — Какая красота! Они просто… Просто необыкновенные, — сказала она, наконец осознав, что молча бродит по удивительной оранжерее непозволительно долго. Хэлкар, следовавший за ней на небольшом отдалении, остановился, сорвал цветок, похожий на маленькую пеструю птичку, и изящным движением протянул ей.       — О да. Они прекрасны, а многие из них еще и бесценны для нас как для врачевателей и составителей снадобий.       — У меня в Итилиэне тоже было нечто вроде питомника для редких растений, — сказала Эовин, ощутив укол мучительной тоски. — Но, разумеется, я и в лучшие годы не могла похвастаться таким великолепием. Выращивалось все, что можно было достать, но, сам понимаешь, не многие растения выдерживают длинные переходы, а воины не привыкли заботиться о нежных цветах.       — Ты даже не представляешь, насколько я тебя понимаю, — чуть улыбнулся Хэлкар. — Мне приходится иметь дело с истерлингами или орками, когда я отправляю отряды за пополнением коллекции, а одни, да будет тебе известно, не уступают другим в тупости и нелюбви к науке о растениях.       Эовин не выдержала и рассмеялась — по-настоящему, громко и весело. Это ужаснуло ее так, что она подавилась собственным смехом, испуганно схватившись за горло. Хэлкар хотел было заговорить, но не успел: с лестницы вдруг послышались шум и брань. Эовин испуганно отступила назад, и Хэлкар позволил ей спрятаться у него за спиной. Вскоре в галерею поднялись несколько запыхавшихся орков.       — В чем дело? — холодно спросил Хэлкар. Орки рухнули на колени, и тот, что шел впереди, заговорил:       — Мой господин, в каменоломнях случился бунт! Несколько эльфов и людей убили охранников, завладели оружием и сбежали. Они…       — Несколько — это сколько? — перебил Хэлкар. Эовин напряженно вслушивалась в разговор, и в груди у нее тоскливо ныло. Пока она тут любуется цветочками в компании короля назгулов, там, внизу, пленники борются за свою свободу и вырывают ее в бою.       — Десяток, господин, — поспешил ответить второй орк. — Десяток вырвались наружу, бегут к воротам, а конвой за ними. Еще пятнадцать-двадцать рабов вступили в схватку с караулами на посту у проходной, остальные учинили беспорядки в штольнях, но об этом не стоит беспокоиться.       — Значит, к воротам, — сказал Хэлкар, и в голосе его Эовин услышала такую леденящую кровь угрозу, что у нее волосы зашевелились на голове. Осада Минас Тирит предстала перед ней, как наяву, и кошмарные вопли назгулов снова вспороли нервы могильной жутью.       — Прошу тебя, пожалуйста, пощади! — вскрикнула она, валясь перед королем-чародеем на колени. Слезы залили ее лицо, и его черты виделись ей как сквозь пелену. — Не убивай их, дай им уйти, пожалуйста!       — Мой господин, прикажете увезти нахалку? — вступил в разговор орк. — Ваше вмешательство не требуется — извольте взглянуть, воины уже окружили беглецов. Прикажете спустить варгов, или пожелаете сперва допросить бунтовщиков?       Хэлкар отошел от Эовин к балюстраде и взглянул вниз. Она застыла, испуганная собственной дерзостью и предложением орка. Ее раздирали жалость к несчастным, потерявшим шанс если не на спасение, то на смерть в бою, и страх за собственную шкуру. И все же она не жалела, что попыталась вымолить у короля-чародея милосердие: она считала своим долгом вступиться за пленников, пусть ее голос и не значил ровным счетом ничего.       — Скажи мне, — заговорил Хэлкар, — повелитель Саурон вернулся в Барад-Дур?       — Нет, мой господин, — ответил орк, в хриплом голосе которого Эовин расслышала нечто, похожее на удивление.       — Я приказываю конвою отступить, — продолжал король-чародей. Эовин не поверила собственным ушам. — У нас достаточно пленных, а этим все равно не перебраться через Пеленнор. Не препятствуйте им. Пусть их участь решит судьба. А теперь свободны.       Орки, торопливо откланявшись, убрались из галереи. Эовин, которая никак не могла поверить, что все случилось именно так, как она просила, и у беглецов будет хотя бы призрачный шанс на спасение, подползла на коленях к королю-чародею и, порывисто схватив его руку, покрыла ее жаркими поцелуями.       — Благодарю тебя. Благодарю… Судьба воздаст тебе за твое милосердие…       Она хотела сказать еще и о том, что не верит, что его сердце закоснело во зле, и у него еще есть возможность вернуться к добру, но не успела. Воздух в галерее вдруг наполнился жутким гулом и грохотом. Хэлкар наклонился, подхватил ее под локоть и вздернул вверх.       — Это Саурон. Не зли его, ради всего, что для тебя ценно, и делай все так, как он говорит. Иначе даже я тебе не помощник.       Эовин широко раскрытыми от ужаса глазами смотрела на то, как воздух в десятке шагов от нее густеет, словно пропитываясь жидким металлом, и раскаляется так, будто они стояли в жерле самого Ородруина, до которого так и не добрался несчастный Фродо. Она перебирала в уме обрывки молитв, но от этого становилось только страшнее — все, во что она верила и что любила, меркло перед бесчеловечностью Саурона. Наконец, в огненном мареве соткалась высокая фигура, закованная в полыхающий доспех.       — Владыка Саурон, — почтительно сказал Хэлкар и склонился в поклоне. Эовин отшатнулась к стене вне себя от ужаса. От явившегося перед ней чудовища веяло смертельной жутью так, что воспоминания о назгулах показались ей даже приятными. Он был невообразимо страшен для нее и в человеческом облике, теперь же ей казалось, что ее сердце вот-вот выломает ребра и вылетит из груди прямо ему под ноги.       — Как это понимать? — раздался из-под забрала голос, от которого, казалось, задрожали сами стены.       — Прошу меня простить, владыка, это мой недосмотр, — поспешил объясниться Хэлкар. Эовин сглотнула вставший в горле ком.       — Значит, это ты по каким-то неведомым мне соображениям позволил рабам устроить резню в моих каменоломнях, а потом безнаказанно сбежать? — продолжал допрос Саурон.       — Прошу вас, господин, дайте мне все исправить. Это более не повторится, — сказал Хэлкар. Саурон двинулся вперед, подошел к нему и, приподняв ему подбородок, долго смотрел в его глаза. Сердце Эовин снова сжалось от страха — на этот раз за Хэлкара.       — Мой самый лучший, самый верный слуга. Ты не представляешь, до какой степени я в тебе разочарован. А это, видимо, причина твоего преступного легкомыслия? Хорошенькая роханская девица, которую ты счел нужным пощадить? Ты заставляешь меня жалеть о моем милосердии.       Эовин зажмурилась, прикрыв голову руками. Ей было безумно страшно, и к этому страху примешалось острое и болезненное чувство вины. Что, если Саурон отыграется на Хэлкаре? Она не думала, что Саурон способен убить короля-чародея, но воображение подкидывало ей одну жуткую картину пыток за другой.       — Прошу вас, господин, — снова заговорил Хэлкар, — не нужно. Я клянусь вам, что больше этого не повторится. Я сейчас же проверю все посты и прикажу усилить охрану.       — Разумеется, — сказал Саурон. — Разумеется…       Лицо Эовин опалило жаром.       — Девица, открой глаза и смотри на меня, — услышала она сквозь оглушительный стук собственного сердца. — И постарайся на сей раз без происшествий — здесь и так довольно грязи.       Эовин поняла, что лучше ей подчиниться — ради самой себя и ради Хэлкара.       — Мой верный слуга много сделал для тебя, ты же понимаешь, — вкрадчиво начал Саурон. — Ему ты обязана и жизнью, и здоровьем, и моим гостеприимством. Однако я полагаю справедливым, что любой добрый поступок должен получать порядочное вознаграждение. Вот мои орки упустили сегодня кучку рабов, и будь уверена: я воздам им по заслугам. Как ты считаешь, какой платы достойна доброта Хэлкара?       — Нн… Не знаю, — забормотала Эовин. — Я не… Не знаю.       — Может, знает сам Хэлкар? Нет? Какая жалость. Что же, тогда скажу я. Ты должна принести мне положенные клятвы, Эовин.       — Владыка, сейчас не время, она напугана до полусмерти, — вмешался было Хэлкар, но Саурон предостерегающе поднял руку.       — Я не потерплю никаких возражений. Ну же, Эовин. Я дал тебе достаточно времени — у остальных такой роскоши не было. Принеси мне клятву верности, присоединись к числу моих слуг — так и быть, я оставлю тебя в подчинении у Хэлкара. Ты можешь принести много пользы, ибо моим новым подданным нужны хорошие лекари. Делай, как я говорю. Стань одной из нас или отправляйся к остальным непокорным и раздели с ними их смерть.       Слова вползали под кожу Эовин раскаленным жалящим ядом, растекаясь по жилам сладковатой болью. Согласись, и избавь себя от мук выбора. Согласись, и спаси себя от страданий и гибели. Люди ждут тебя, ты нужна им. Новая лаборатория, новые знания — и бесконечное множество дней рядом с Хэлкаром… Эовин вздернула отяжелевшую голову и заглянула в лицо Хэлкару, однако он избежал ее взгляда. Саурон снова протянул к ней пылающую латную перчатку.       — Давай же. Всего несколько слов, и все закончится.       Эовин сжала кулаки до хруста — перед глазами поплыло, и в сером тумане она рассмотрела лица Теодреда, Теодена, Эомера и, наконец, Фарамира. Все они смотрели на нее с невыразимым презрением. Не помня себя, она закричала во все горло.       — Нет! Нет, нет, нет! Ни за что! Нет!       — Быть по сему, — прозвучал голос Саурона где-то у нее в голове.       Эовин продолжала кричать, пока не сорвала голос — и тогда она повторяла свое отречение шепотом до тех пор, пока подоспевшие орки не сгребли ее в охапку и не уволокли прочь.