***
Зеркала. Они повсюду, со всех сторон, они медленно приближаются, покрываются уродливой паутиной трещин и разбиваются на сотни тысяч осколков. И из каждого осколка на тебя смотрит она — удивлённо-напуганная, с приоткрытым ртом и широко распахнутыми глазами, словно хочет спросить, что случилось. А осколки подбираются всё ближе, острые края опасно блестят, целясь прямо в горло, и когда один из них уже царапает кожу, в любой момент готовый её проткнуть, ты с криком просыпаешься и падаешь на пол. Гостиную освещает убывающая луна, низко висящая над горизонтом, в её свете ярко блестит висящее на стене зеркало. Ты поднимаешь и, сделав пару несмелых шагов, осторожно заглядываешь в него. Из зеркала на тебя смотрит усталый, кажущийся слишком старым для своих тридцати восьми, мужчина с потухшим взглядом. Неожиданно он улыбается, задорно подмигнув, а ты в страхе шарахаешься назад, мгновенно вспомнив, как однажды она шутки ради превратилась в тебя, и убеждаешь себя, что это просто игра света и ты не сходишь с ума. В комнате становится невыносимо душно. Ты распахиваешь окно и подставляешь лицо ночному ветру, дыша до стука в висках и кружащейся головы, так жадно, будто каждый вдох может оказаться последним. Немного успокоившись, ты стягиваешь с дивана плед и накрываешь им зеркало, стараясь не встречаться глазами со своим отражением. Рядом на комоде стоит ещё одно: наверное, она притащила его сюда из ванной, да так и забыла вернуть. Ты быстро прячешь его в самый нижний ящик и отправляешься на кухню — кажется, там остались травы для снотворного настоя. Но едва переступив порог, ты видишь на столе возле кувшина с водой её маленькое карманное зеркальце, которое бросает на стены белые блики и светится так ярко, словно издевается. В глазах темнеет, ты, не успев даже понять, что делаешь, в сердцах швыряешь его об стену и опускаешься на холодный кафель, привалившись спиной к косяку и дрожа всем телом. Нужно успокоиться, взять себя в руки. «Даже если ты сходишь с ума, помни: есть те, кому ты нужен», — вспоминаются слова Сириуса. Ты нужен сыну. Ты должен справиться. Ради него. «Но, может, будет лучше, если он останется у бабушки? — трусливо подаёт голос кто-то внутри. — Так ведь будет гораздо безопаснее, гораздо, гораздо лучше…» Ты морщишься, сдавливаешь ладонями виски, силясь прогнать этого кого-то. А едва голосок умолкает, ты поднимаешься и, натянув брошенный здесь вчера вечером свитер, выходишь в прихожую.***
Андромеда не удивляется, когда ты появляешься на её пороге посреди ночи. Молча распахнув дверь, она впускает тебя и ведёт на кухню. Вы садитесь друг напротив друга, она заваривает чай, но это больше по привычке — вам не до него. Андромеда по-прежнему молчит, выжидающе глядя на тебя, ты опускаешь взгляд в пол, потому что не знаешь, как смотреть ей в глаза после того, что случилось, и тоже молчишь. Слышно только, как тихо отсчитывает секунды стрелка на старинных ходиках. Ты первым прерываешь эту затянувшуюся игру в молчанку. — Простите меня. Это… это я виноват в том… — Твоей вины тут нет, — качает она головой, — это было её решение, её выбор. В её голосе нет упрёка и, посмотрев ей наконец в глаза, ты не находишь в них даже тени ненависти — только хорошо знакомую боль и неизбывную тоску. — Ты ведь пришёл за ним, верно? — получив утвердительный кивок, Андромеда протягивает через стол руку и тихо предлагает: — Если думаешь, что не справишься, что не готов, можешь оставить его со мной. Будешь навещать его, в любое время… — Спасибо вам, Меда, но я не могу поступить иначе. Отцы не должны бросать своих детей, — слова отдаются в сердце болезненным уколом, перед глазами вновь проносится страшный финал минувшей битвы, который не получается отогнать, хотя ты прекрасно знаешь, что Гарри жив и здоров. — Понимаю. Что ж, хорошо… — она поднимается из-за стола, отставив нетронутый чай в сторону. — Пойдём. Вы поднимаетесь на второй этаж, Андромеда открывает дверь в спальню, где возле широкой кровати стоит маленькая, детская. Аккуратно достав из неё завёрнутого в одеяло малыша, она целует его в лоб и протягивает тебе. — Он похож на тебя… Ты держишь сына так, словно боишься, что он вот-вот исчезнет. Смотришь на его носик-пуговку, на голубые прядки, отсвечивающие зелёным в мягком свете ночника, и покрепче прижимаешь к себе, не обращая внимания на то, как в горле начинает першить, а в глазах — щипать.***
Над тропинкой клубится белёсый туман. Он обволакивает всё вокруг, позволяя увидеть только то, что под ногами, проникает под уже успевшую отсыреть мантию, неприятно колет голую шею. Ты передёргиваешь плечами, прячешь руки поглубже в карманы и прибавляешь шагу, жалея, что не взял шарф. Но ничего, до дома осталось совсем немного… Внезапно прямо перед тобой из тумана вырастает Тедди. Белый как полотно, с круглыми от ужаса глазами, он смотрит куда-то поверх твоего плеча и шепчет: — Папа, спаси меня, пожалуйста, спаси… Ты резко оборачиваешься, но на тропинке больше никого нет. Однако Тедди не переставая просит о помощи, и ты видишь, как над ним нависает чёрная тень. Горло словно сдавливает невидимая рука, ты выхватываешь палочку. — Риддикулус! Но заклинание не действует. Внезапно из ниоткуда вспыхивает зелёный свет и Тедди, негромко вскрикнув «Папа!», падает на мокрую траву. Ты отступаешь назад, оскальзываясь и мотая головой. Нет, это неправда, это боггарт, всего-навсего боггарт, ты же сотни раз с ними расправлялся… — Риддикулус! — палочка скользит в негнущихся пальцах. — Риддикулус! Бесполезно: призрак не исчезает, даже не колеблется. Ты, закрыв глаза, обходишь его, а обойдя, мчишься очертя голову домой, и повторяешь про себя, что это был просто боггарт и с Тедди всё в порядке. Повторяешь до той секунды, пока не оказываешься дома и, поднявшись в комнату сына, находишь его сладко спящим. Скрип половиц будит его, он поднимает взъерошенную головку и с удивлением смотрит на тебя. — Папа? Что случилось? — Ничего-ничего, Тедди, всё хорошо… я просто зашёл проверить, закрыто ли у тебя окно. Ты спи, спи… Тедди улыбается и, перевернувшись на другой бок, снова принимается сопеть. Ты поправляешь наполовину свесившееся с кровати одеяло и выходишь в коридор, позволив себе, наконец, вздохнуть с облегчением и поклявшись, что ты непременно научишься бороться с новыми страхами.***
Из маленького окошка в кладовку падает узкая полоска солнечного света, в котором видна весело танцующая пыль. Тедди, заглядывая из коридора внутрь, тяжко вздыхает: фронт работ его явно не радует. — Ничего, — подбадриваешь ты его, хлопая по плечу, — быстрее начнём — быстрее закончим. — А может, — он умоляюще улыбается, — в другой раз? Сегодня такая погода отличная… — Если мы с тобой не разберём этот бардак, бабушка завтра опять начнёт ворчать, что нас с тобой одних даже на неделю оставлять нельзя, и всё равно устроит уборку. Так что за дело! Возьми вон ту коробку и посмотри, что можно смело выкидывать, а что нам ещё пригодится. А я пока сниму всё с верхних полок. Тедди кивает и уныло плетётся в гостиную, а ты по очереди приманиваешь к себе пылящиеся наверху коробки и банки, рядком составляя их на полу. Но не успеваешь снять и половину, как в кладовке снова появляется Тедди с какой-то толстой книгой в руках. — Пап, я нашёл наш фотоальбом! Ты думал, что мы его потеряли! А он был здесь! — Ты его бабушке не забудь завтра показать, она будет довольна, скажет… — «Вот видишь, как полезно делать уборку!» — с важным видом заявляет Тедди, мгновенно отпуская косу до талии и вытягивая свой нос до бабушкиного. Выглядит он невероятно комично, и ты принимаешься хохотать, вытирая невольные слёзы. Тедди, вернув себе привычный облик, тоже заливается смехом, а отсмеявшись, тянет тебя в гостиную: — Покажешь мне ещё раз ту фотографию? Ты позволяешь увести себя из кладовки, садишься рядом, и вы медленно переворачиваете страницу за страницей, изредка переглядываясь и улыбаясь. «Та фотография» прячется на самой последней странице: на ней счастливая Дора повисает у тебя на шее, а ты осторожно целуешь её, приобняв за талию. Тедди как зачарованный смотрит на фотографию и тихонько произносит: — Какая же она красивая… — волосы у него потихоньку меняют цвет, из голубых превращаясь в розовые. Он поднимает на тебя глаза: — Ты по ней скучаешь? — Очень скучаю… — ты треплешь его по волосам, незаметно сглатываешь горький комок в горле, когда он отворачивается, и продолжаешь улыбаться, как ни в чём не бывало.***
— Римус! Римус, где ты? Римус! Твои крики разбиваются о тяжёлые каменные своды. Ты пробегаешь коридор за коридором, не чувствуя под собой ног, задыхаясь от клубящейся в воздухе пыли, раздражённо отбрасывая назад лезущую в глаза чёлку, совсем забыв, что её можно укоротить, и зовёшь, зовёшь, зовёшь. И вот, выбежав к очередной лестнице, ты видишь у её подножия фигуру в изорванной серой мантии. Но это невозможно, это просто невозможно… — Нет-нет-нет-нет! Римус лежит на боку, вытянувшись во весь рост. Из-за закрытых глаз и совсем несвойственного ему умиротворения, застывшего на его лице, можно было бы подумать, что он спит и сейчас проснётся, улыбнувшись этой своей виноватой, словно извиняющейся улыбкой, от которой ты его так и не успела отучить. Вот только улыбка, даже неуверенно-виноватая, больше никогда не тронет эти губы, мгновенно сделав его лет на пять моложе. Эти покрытые шрамами вдоль и поперёк руки — такие сильные и такие тёплые — больше никогда не подхватят на неудачном повороте, не оттолкнут из-под летящего прямо в лоб заклятья. Никогда больше не будет так и не пропавшего до конца удивления после каждого поцелуя, мешковатых штопанных свитеров, пахнущих прелой листвой и дымом, танцев под магловские вальсы, доносящихся из старого граммофона… Мир вокруг теряет чёткость, слёзы застилают глаза. Ты опускаешься на колени рядом с ним, проводишь рукой по его так рано поседевшим волосам, а затем, не в силах больше сдерживаться, зарываешься лицом ему в рубашку, рыдая до тех пор, пока не останется слёз, а в сердце не станет так пусто, словно его вырвали… Комната постепенно погружается в сумерки, но ты не спешишь зажигать свет. Уложив Тедди и чмокнув его в лоб, ты забираешься на кровать, прямо напротив окна, поджимаешь колени к груди и ждёшь. Ждёшь, когда последние, багрово-красные лучи солнца скроются за верхушками деревьев и на небо медленно выплывет ослепительно-белая и нахально-круглая луна. Только тогда ты тянешься к прикроватной тумбочке и, крепко стиснув палочку в побелевших пальцах, шепчешь заветное «Экспекто Патронум». От этих слов замирает сердце — а вдруг в этот раз не получится?! Но из палочки вырывается яркая дымка, тут же обращающаяся большим жемчужно-серебристым волком. Ты смотришь ему в глаза, как никогда сильно жалея, что к патронусу нельзя прикоснуться, и указываешь палочкой на раскрытое окно. Волк в два больших, мягких прыжка оказывается на самом верху покатой крыши. Ты осторожно, стараясь не шуметь, выбираешься вслед за ним, поднимаешься на конёк, придерживаясь на всякий случай за уже успевшую остыть черепицу, и садишься лицом к луне. Она нависает над домом гигантским белым прожектором, заливает всё вокруг мертвенно-бледным светом, от которого у всех предметов вырастают длинные, причудливо-жутковатые тени. Ты смотришь на неё во все глаза, не позволяя себе моргать, хотя через пару десятков секунд в глазах начинает неимоверно щипать. И, может, в этом виноваты слёзы, невольно наворачивающиеся на глаза, но тебе кажется, будто луна широко улыбается, словно хочет поиздеваться. Жжение и пощипывание в глазах становятся невыносимыми, и ты, уже не в силах сдерживаться и дальше, даёшь волю душащим тебя рыданиям. Через круглое окошко над входной дверью на ковёр в прихожей падают косые солнечные лучи. Ты стоишь перед зеркалом и возишься с застёжкой на мантии, тускло поблёскивающей в их свете. Застёжка никак не желает защёлкиваться, но наконец тебе удаётся с ней совладать. Обессиленно опустив руки вдоль тела, ты внимательно оглядываешь себя. Неяркие, словно выцветшие розовые волосы в лучах солнца отливают оранжевым. Раньше ты посчитала бы этот цвет блёклым, но сейчас он кажется неподобающе ярким, кричащим. Ты привычно морщишься, зажмуриваешься и проводишь руками по волосам, чувствуя, как они становятся длиннее. Открыв глаза, ты на мгновение удивлённо замираешь — уж слишком незнакомой кажется глядящая на тебя из зеркала девушка, слишком чужими кажутся длинные русые волосы, печальные и тусклые глаза, заострившееся лицо и траурная мантия. Перебросив волосы на одно плечо, ты неловкими с непривычки пальцами принимаешься заплетать их в неаккуратную косу. — Ты идёшь, Нимфадора? — в прихожую заглядывает мама. И почему-то звук так нелюбимого полного имени в этот раз особенно режет слух. — Мам, я Дора! — оборачиваешься ты к ней, — Дора Тон… — в груди болезненно сжимается, и ты тихо поправляешься: — Дора Люпин. Вместо того, чтобы начать спорить или ворчать, мама подходит к тебе и развернув тебя обратно к зеркалу, берёт в руки твои волосы. Её пальцы быстро и умело перекрещивают бывшие ещё минуту назад непокорными пряди, и вскоре на плечо тебе ложится ровная длинная коса. — Спасибо, мам… Ты прижимаешься к ней, обнимая за шею, и на какой-то миг боль и тоска отступают. Но длится этот миг недолго. Надо идти. И, выпустив друг друга из объятий, вы расходитесь: мама к двери гостиной, где в кроватке посапывает Тедди, а ты берёшь приготовленный букет, собранный вчера на лугу, и выходишь во двор, за воротами которого тебя уже ждут Гарри и Джинни, тоже с букетами в руках.***
Тёплая вода успокаивающе булькает в раковине, в такт ей мелодично позвякивают составляемые на полку тарелки. Когда однажды мама сказала, что мытьё посуды магловским способом её успокаивает, ты только недоверчиво фыркнула, но сейчас, вынимая из-под шапки белоснежной пены новую тарелку и ополаскивая её, ты действительно чувствуешь непривычное спокойствие. В доме стоит удивительная тишина, которую нарушаешь только ты, звеня посудой и булькая водой. Любопытно, чем таким занят Тедди, что его не видно и не слышно? Словно в ответ на твои мысли, он появляется в кухне и, подойдя почти вплотную, тихонько спрашивает: — Мам, можно тебя? — Что случилось, милый? — ты выключаешь воду и удивлённо смотришь на него. Он указывает рукой в сторону гостиной. — Пойдём покажу. В гостиной на диване лежит большая книга в толстом переплёте, которую ты сразу узнаешь. — Наш старый фотоальбом! Тедди, где ты его нашёл? — На дне комода, — мальчик раскрывает альбом и сосредоточенно перелистывает страницы. Найдя нужную фотографию, он протягивает альбом тебе. — Мам, кто это? — Это? — ты глядишь на весело смеющуюся девушку с ярко-розовой короткой стрижкой, повисающую на шее у лучащегося счастливой улыбкой мужчины, — это мы с папой. — Это ты? — Тедди недоверчиво переводит взгляд на тебя с фотографию и обратно. Ты киваешь. — А тебе идёт розовый, — неожиданно заявляет он, улыбнувшись до боли знакомой улыбкой. — Спасибо, милый, — ты прижимаешь его к себе, касаясь губами его пушистых волос. — Папа тоже так всегда говорил… Тедди улыбается ещё шире и с интересом вглядывается в фотографию, прислонившись головкой к твоему плечу. Неожиданно он спрашивает: — Мам, а ты по нему очень скучаешь? Дыхание перехватывает. Ты отвечаешь не сразу, боясь, что он услышит в твоём голосе предательскую дрожь. — Очень-очень… — Тедди поворачивается к тебе, и ты обнимаешь его ещё крепче, улыбаясь, как ни в чём не бывало.