Между вдохом и выдохом

      Умирать было нестрашно. Совсем наоборот: спустя полтора года постоянных головных болей смерть стала спасением, облегчением.       Не сказать, что я прожила долгую, счастливую и насыщенную жизнь. Когда осознаешь приближение старушки с косой, невольно перед глазами пролетает вся жизнь, события, поступки и слова, что на нее повлияли… К моменту, как приборы показали остановку сердца, мне было всего сорок три года.       Двадцать лет работы в школе учителем английского. Серые будни повторялись день за днем, как в популярном фильме с Биллом Мюрреем — «День сурка».        Мать с отцом развелись, когда мне было три, так что всю сознательную жизнь я видела, как мама борется за наше выживание, ведь алименты она не получала, да и бабушек с дедушками у меня не было. Потом были школа, институт, где удалось получить бюджетное место; а едва мне исполнилось восемнадцать лет, угасла мама и я осталась одна, без денег, благо хоть комната в общежитии была.        Пришлось переводиться на заочное обучение и искать работу — днем мыла посуду в ближайшем кафе, а вечерами переводила тексты с английского или французского языков на русский, после окончания пятого курса устроилась в школу в часе езды от дома. По выходным — репетиторство.        В постоянной борьбе с обстоятельствами прошла молодость и задумываться о семье стало поздно, да и, откровенно говоря, не было желания: привыкла жить одна и для себя. И вот сейчас, придя в сознание, первое, что ощутила, — ноющую боль в голове, почти ту самую, с которой просыпалась последние полтора года. Второе — сквозняк, что пробирал до костей. Медленно открываю глаза и осматриваюсь.        Пришлось проморгаться. Не помогло.        Вместо белых гипсокартонных потолков больницы надо мной были деревянные, выкрашенные в светло-серый цвет. Да и лежало мое тело явно не на мягкой койке. Медленно повернув голову, поняла, что лежу на полу. Пыльном и безумно грязном полу. Насколько хватило взгляда, не поднимаясь, осмотрелась.        Плохой сон. Крепко зажмурила глаза, но, открыв их, ничего не изменилось.        В помещении, где я пришла в себя, царил хаос: немногочисленная мебель — письменный стол, стул, книжный шкаф — была перевернута; посуда мелкими осколками лежала возле стены; обои были старыми и уже отклеивались у потолка; куда ни посмотри, казалось, всюду по полу валялись пустые пивные бутылки вперемешку с книгами; шторы половыми тряпками висели на карнизе, прикрывая такие же грязные стекла единственного окна. Но, судя по обстановке, комнату когда-то использовали как кабинет, хотя размером она была метров восемь, не больше.        В проникшем сквозь стекло лучике солнечного света танцевала пыль.        Несмотря на разруху вокруг, казалось, что сюда давно никто не заходил. Гнетущая атмосфера давила на все органы чувств — дикий холод и затхлый, пыльный воздух помещения, серые обветшалые стены и такой же серый низкий потолок, а под слоем грязи цвет пола было не разглядеть — все гнало прочь.        Облизав пересохшие губы, несмотря на сковавшее меня оцепенение, я медленно, придерживаясь стены, начала принимать вертикальное положение. Ясности не прибавилось ни на грамм, кроме очевидного: рост мой был явно не метр шестьдесят.        Переведя ошалевший взгляд на руки, привалилась к стене, хватая ртом воздух.        Тонкие, болезненного вида руки, с белой, почти прозрачной кожей, едва скрывали голубые цепочки вен, но пугало не это, а их миниатюрный размер.        − Спокойствие, Ада Павловна, спокойствие, — бормочу себе под нос чуть слышно. — Решаем проблемы по мере их поступления.        Кажется, что от каждого моего шага не только противно скрипит пол, но и поднимается облако пыли.        Подхожу к единственной целой вещи в комнате — комоду, на котором вижу фотографию женщины с повязанной на рамке черной траурной лентой. Тщательное изучение черт незнакомки ничего не дало: черные волосы собраны в пучок, лицо овальное, с чуть длинным прямым носом, широкими темными бровями и темными глазами, с красиво очерченными узкими губами. Очень яркая и запоминающаяся внешность, но женщину я не узнала.        Прислушиваюсь к тишине дома. Кажется, что я в нем совершенно одна, поэтому судорожно открываю ящики комода.        И в первом же — удача. Документы, так. На английском, ладно. Свидетельство о браке от 05.07.1953 года, подтверждающее союз между Тобиасом Маркусом Снейпом и Эйлин Авророй Принц. Свидетельство о рождении Адалинды Розмари Снейп от 03.01.1954 года и свидетельство о рождении Северуса Тобиаса Снейпа от 09.01.1960 года. Свидетельство о смерти Эйлин Снейп от 11.01.1960 года. Страховки, трудовой договор, паспорт Тобиаса Снейпа, завещание Оливии Аманды Снейп, документы на продажу квартиры и документы на покупку дома с земельным участком по адресу: 9, Тупик Прядильщика, Коукворт, Западный Йоркшир, Англия. Завещания от имени Тобиаса и от Эйлин, где единственным собственником они признают дочь, Адалинду Розмари Снейп, — дата 12.02.1959 год, на следующий день после покупки дома…        Что это значит? Только то, что по меркам среднестатистических англичан семья Снейпов очень богата. Ведь в 60-70 годы в Англии была полная разруха, бедность и голод. А тут целый дом с небольшим земельным участком в собственности.        Убираю документы обратно и замечаю шкатулку. Ого, целых сто сорок фунтов, при средней зарплате в эти годы двадцать-тридцать пять фунтов в месяц, и мешочек с кругляшами. Пересчитала: 52 золотых, 61 серебряных и 12 бронзовых монет. Но внимание привлекло больше не это, а палочка из темного, почти черного дерева.        Взяв ее в руку, я почувствовала легкое тепло, что исходило от древесины.        С математикой у меня было хорошо, так что сложить один плюс один я смогла. Фамилия Снейп мне встречалась только в серии фэнтезийных книг про Гарри Поттера, прочитанных лет десять назад, про волшебный мир, где маги колдуют с помощью специальных артефактов — волшебных палочек — и где золотые монеты (галлеоны) — валюта магического мира.        Мозг, казалось, сейчас взорвется. Попала.        Убрав палочку в шкатулку, закрыла ящик.        Во втором были книги, принадлежащие Эйлин Принц. Ясно, понятно. Школьные и не только — волшебные книги. История, трансфигурация, заклинания, зельеварение, руны, бытовая магия, гербология, кабалистика, этикет, колдомедицина, астрономия, ритуалистика, маггловедение. Фолиантов не очень много, но они толстые; похоже, что несколько курсов учились по одной книге. Рядом стопочка перевязанных желтой лентой писем. Мне это ни к чему — убираю все обратно.        И, наконец, последний, третий ящик — ряды флакончиков. Пересчитываю, сто двадцать фиалов, на двадцать-сорок миллилитров, каждый подписан аккуратным мелким почерком, и двадцать маленьких баночек. Восстанавливающее, перечное, успокоительное, кроветворное, костерост, ранозаживляющее, противоожоговое, экстракт бадьяна, противовоспалительное, согревающее и множество других. Еще тетрадь с поясняющими записями и заметками по зельеварению, которую я с интересом пролистываю, особенно поясняющие записи по зельям в ящике. На самом ящике странные символы, похожие на рунные знаки.        Сквозняк, что спокойно гулял по полу, вынудил двигаться, от холода я почти не ощущала босых ног. Так что подошла к окну, чтобы посмотреть на погоду, царящую на улице. Была глубокая зима. По положению солнца, что на мгновение выглянуло из-за серой огромной тучи, было понятно, что по времени сейчас полдень или около него. Высокие белые сугробы, казалось, покрыли все вокруг. Из этого окна не было видно соседних домов, наверное, оно выходило на задний двор. Тот мог похвастаться снегом и двумя деревьями.        Стараясь не издавать лишних звуков, приоткрываю дверь и проглядываю в щелочку, осматривая смежное помещение. Картина несильно изменилась: все те же грязь, пыль и погром.        Небольшое помещение, где-то в двадцать квадратных метров, больше похожее на столовую-гостиную, можно было узнать только по выцветшему дивану в центре комнаты и нетопленному камину. Вдоль стен стояли пустые стеллажи, в самом углу — поваленное кресло и торшер. На стоявшем обеденном столе, как и во всей комнате, гора пивных бутылок вперемешку с разбросанными книгами.        Медленно выйдя из кабинета, исследую первый этаж дальше — из гостиной арка в узкую, не больше двух шириной и трех метров длиной, кухню, из которой есть дверь на улицу. Кухонные шкафчики поразили отсутствием еды, как и пустой холодильник. Ничего, кроме пакета риса и трех упаковок молочной смеси, я не нашла.        Не успела осмотреть все более досконально, как услышала слабый детский плач откуда-то сверху.        − Боги. — И побежала на звук.        Когда я подбежала к лестнице, мое сердце ушло в пятки, а кровь, казалось, напрочь заледенела.        На балке, как раз над лестницей, что вела наверх, висело тело молодого мужчины.        Стоило только взглянуть на синее лицо, чтобы понять — жизнь давно покинула его. Вокруг рта была кровавая пена, глаза сильно выпучены и навечно замерли, устремленные в потолок. Под висящим в петле мужчиной, как и на его штанах, остатки еще не высохшей мочи.        Из ступора меня вывел повторившийся крик ребенка.        Хоть и картина, представшая передо мной, навсегда останется в памяти, сейчас не время обдумывать ситуацию.        Глубоко вдохнув, я, стараясь не наступить на жидкость, которой, казалось, был залит весь пол, обогнула висельника и взбежала вверх по лестнице, ориентируясь на звук.        На втором этаже было всего три двери.        Резко распахнув на себя одну из них, я оказалась в маленькой темной спальне, где на кровати, в коконе из одеял лежал не очень хорошо запелёнутый младенец. Подойдя ближе, я хотела было прикоснуться к нему, но поняла, что мои руки ледяные. Да и в комнате было холодно — не больше пятнадцати градусов — надо благодарить сквозняки и отсутствие отопления.        Потерев руки, чтобы хоть немного разогнать кровь, я приподняла малыша и прижала его к груди. До носа донесся слабый, но неприятный аромат.        − Здравствуй, малыш, ты, наверное, Северус, — сразу перейдя на английский язык, проворковала я. — Сейчас, малыш, дай мне немного времени, чтобы освоиться, и я поменяю тебе пеленку. Я справлюсь.        Было непонятно, кого я больше успокаиваю, его или себя. Но необычайно острое чувство нужности и родства, с которым я раньше никогда не сталкивалась, охватило меня, стоило взять малыша на руки. Сейчас, именно в этот момент, у меня на руках самый дорогой и близкий человек в этом мире; и только от моих поступков, слов и действий зависит то, каким он вырастет.        − Давай пройдемся и посмотрим вместе, что тут и как.        Прижав замолчавшего ребенка к себе, я подошла к единственному шкафу и открыла дверцу. На одной из полок обнаружила несколько белых пеленок и марлю; отдельно лежали теплые с виду свитера, брюки и носки, на вешалках висели разноцветные платья, синее пальто и черная шубка.        Выйдя из комнаты, зашла в следующую за детской дверь. И это была ванная комната. Новшество по меркам современной Британии. Вид она имела довольно плачевный — затеянный ремонт явно не довели до конца, кроме того, казалось, что все сквозняки в доме собрались именно тут, ведь из вентиляционного отверстия под потолком подвывал ветер.        Взяв висевший над ванной тазик и положив в него полотенце, мы медленно двинулись обратно за пеленками и теплой одеждой, которую я тоже положила сверху.        Оставив на пару минут малыша в коконе из одеял, где он лежал до этого, я, подхватив таз с вещами, сбежала вниз, чудом не поскользнувшись на последних ступеньках.        Вода в кране оказалась только ледяной, хотя это вообще чудо, что она там оказалась, поэтому, взяв самую большую кастрюлю, я быстро набрала в нее воды и поставила на электрическую плиту. Не дожидаясь, пока она вскипятится, нашла половую тряпку под раковиной и бросила ее на мочу в коридоре.        Поставив тазик на два стула для устойчивости, с трудом вернула упавшему креслу правильное положение и, прикладывая неимоверные усилия, пододвинула его к месту для купания.        Меня ощутимо потряхивало, а ужас, сковавший изнутри, казалось, разъедал крохи самообладания.        − Северус. — Напомнила я себе и снова взбежала вверх по лестнице, пытаясь не смотреть на мертвого мужчину. — Потом, все потом.        Аккуратно прижав к себе маленький комочек, я медленно спустилась вниз, прикрыв ребенку глаза, когда проходили по лестнице.        Положив мальчика на кресло, я засунула руку в кастрюлю — еле теплая. Зачерпнув из кастрюли ковшиком воды, отставила его в сторону — будет потом, на чем развести молочную смесь. Подготовив полотенце и повесив его на спинку стула, я, обливаясь потом, пытаясь не выплеснуть драгоценную жидкость, подняла тяжелую кастрюлю и перелила теплую воду в таз.        Глаза боятся, а руки делают, поэтому, попробовав еще раз воду, распеленовываю малыша и, вытерев какашки чистой частью пеленки, придерживая его головку, аккуратно помещаю крохотное тельце в воду, омывая его второй рукой.        − Вот так, Северус, все хорошо. — И малыш молчит, смотря на меня голубенькими глазками, но с самым серьезным выражением личика, словно решая, плакать ему или нет.        Прежде, чем ребенок решил, что ему не нравится, я подхватываю полотенце и, прижав его подбородком, вытаскиваю и оборачиваю кроху.        − Ты молодец, малыш, — шепчу ему, прижимая к себе, — а теперь давай переоденем тебя в сухое и чистое.        Делать хоть что-то одной рукой неудобно, поэтому расстеленная новая пеленка лежит криво, но сейчас это не важно.        Меня начинает потряхивать, но я перепеленываю мальчика, и у меня даже получается с первого раза. Укутав его в запасной свитер, укладываю на кресле и потом быстро переодеваюсь сама, скинув с себя огромную, для столь тщедушного тела, мужскую майку, которую, видимо, использовали как ночнушку.        Внутри все так же холодно, и тот факт, что я переоделась в теплые вещи, этот холод не смягчает.        Вытащив из кухонного ящика коробку со смесью и бутылочку, следуя инструкции на пачке, развожу молоко.        Северус ест жадно, давясь, особенно вначале и, высосав почти все семьдесят миллилитров, засыпает с бутылочкой во рту.        Кто же знал, что навыки общения с соседским ребенком когда-нибудь мне пригодятся.        Его спокойное выражение умиляет, так что я пытаюсь сосредоточиться на нем, отрешившись от окружающей действительности.        Не получается, и горячие слезы скатываются вниз по щекам, капая на еще пока белую пеленку ребенка. Как никогда остро стоит вопрос: что делать?        Если сообщить в полицию о трупе, то нас, скорее всего, передадут в приют. А я помню, что Север — маг, а это стихийные выбросы. Будучи в приюте, мы будем в большей опасности, нежели здесь. Интуиция кричит, что этому пути следовать нельзя. Что я могу сделать? Избавиться от тела. Как? Физических сил в лучшем случае хватит просто оттащить его куда-нибудь в пределах дома, но он рано или поздно начнет разлагаться, а это запах. Да и пособий «Как уничтожить труп и не оставить улик» я никогда не читала… И не факт, что в моем теле есть магия. Спокойствие, вдох-выдох. Мне нельзя паниковать. Малыш, вот что сейчас главное.        Перекладываю спящего ребенка обратно в кресло и устремляюсь в кабинет, предусмотрительно не закрывая дверь. Выживая в одном мире, я, умерев, попала в другой, где условия еще хуже. Там была мама, да и одна я осталась в восемнадцать лет. Здесь, как я понимаю, мы сироты. Почему умерла сама Адалинда, я не знаю, возможно, упала без сознания и ударилась головой. Совпадение ли то, что наши имена созвучны? А моя задача, похоже, спасти мальчика — он слишком важен для волшебного мира, но если удастся, я сделаю все возможное, чтобы не допустить того, что было описано в книгах о профессоре Северусе Снейпе.        Плевать сейчас на мир, но мальчишку смерти не отдам. Сама не доем, но выращу.        Палочка снова отозвалась теплом, но колдовать было очень страшно. Почему-то же детям до одиннадцати не покупали палочки, а мне едва исполнилось шесть. Младенцу же максимум месяц, он еще не держит головку и совсем крошечный. Не знаю, есть ли в нем хоть два с половиной килограмма? Сомневаюсь.        На кухне нахожу нож и поднимаюсь на второй этаж на негнущихся ногах. Когда я стала такой хладнокровной? А нет, руки трясутся.        И этими тонкими ручками я перерезаю веревку.        Тело с глухим стуком падает на пол в коридоре.        Закусив нижнюю губу, начинаю выворачивать карманы самоубийцы. Мне было очевидно, что это Тобиас Снейп, несостоявшийся отец, молодой и в целом красивый мужчина... Сколько ему было? Двадцать восемь — подсказывает память. Не смог пережить смерть жены, наплевав на двух маленьких детей в доме. А если бы малышка увидела его своими глазами? Да это психологическая травма на всю жизнь.        В карманах нахожу зажигалку, ключи, мятые пять фунтов и горсть шиллингов. Черт. Мало. Хотя и это чудо.        Стараюсь не смотреть на лицо «отца», пусть моя психика и покрепче, но не сильно.        Вслушиваюсь в тишину дома, но нет, не разбудила.        В мозг бьет запах мочи. С трудом сдерживаю рвотные позывы.        Снова бегу в кабинет и трясущимися руками дергаю на себя второй ящик комода. Мне нужно уменьшающее и сжигающее. Пролистываю тему за темой, откладывая в сторону просмотренные книги. Редуцио нахожу в книге за третий курс по чарам, Инсендио за четвертый.        Сердце бьется в висках, а в глазах туман из-за накативших слез. Надеюсь, об этом никто и никогда не узнает.        − Редуцио. — И делаю тот же жест, что был показан в учебнике.        Падаю на подкосившиеся ноги и ощущаю, как носом пошла кровь, но при этом сквозь туман в глазах вижу результат волшебства — тело размером со спичечный коробок.        Заползаю в кабинет на четвереньках и снова к комоду — глоток восстанавливающего. Хорошо, что все подписано. К носу прижимаю грязную тряпку, в которую была одета раньше. Даю себе минуту, чувствую, что снова могу двигаться нормально, и делаю еще один крошечный глоточек. Сейчас все зелья на вес золота.        Тело оборачиваю кровавой тряпкой и кладу в камин, вместе с найденными на кухне бревнышками. Вдох.        − Инсендио, — шепчут мои губы на выдохе, и дрова ярко вспыхивают, за секунды сжигая майку и завернутое в нее тело. — Вот и погребальный костер, Тобиас. Прощай.        Внутри ощущаю пустоту. Всё. На сегодня хватит волшебства. Остальное только ручками.        Палочку возвращаю в комод.        Пошатываясь, иду мимо спящего малыша на кухню, несмотря на то, что я только что сотворила, организм подал признаки жизни — захотелось покушать.        Спустя пятнадцать минут я с жадностью ела пустой рис, который нечем было даже посолить. Ничего, я не привередлива.        В помещении заметно потеплело, но коварные сквозняки все так же сновали по ледяному полу.        Пока Северус спал и не требовал внимания, я помыла тазик и, снова вскипятив немного воды, промыла бутылочку, застирала марлю с пеленкой и попыталась отмыть пол, который зассал «отец».        Как мантру, я шептала вслух одно и то же:        − Делать, чтобы не думать, делать, чтобы выжить.        Убрав все следы свершившегося здесь суицида, поднялась наверх и изучила комнату за третьей дверью. Ей оказалась родительская спальня с довольно скромной обстановкой: двуспальной кроватью, тумбочкой и платяным шкафом. Очень тщательно изучив содержимое шкафа, нашла металлическую коробку с шестьюдесятью фунтами.        − Если есть те, кто присматривает за нами, то я благодарна за столь щедрый дар. — Слезы непроизвольно скатываются из глаз, а ручки прижимают находку к груди.        Беру с кровати покрывало, теплое одеяло и подушку. Спать я планировала в теплой гостиной, на довольно широком для моего тщедушного тельца диване.        К моменту моего появления как раз проснулся Север. Сполоснув руки, я аккуратно прижала его к груди.        − Привет, мой хороший, как ты спал? Я не разбудила тебя? — щебетала я над малышом.        Он на секунду сфокусировал на мне свой взгляд и беззубо улыбнулся. И на душе за последние несколько часов стало светлее.        − Меня зовут Ада, и я позабочусь о тебе, солнышко. У меня есть ты, у тебя есть я.