Слишком хороша для тебя

Ее шеи касаются горячие руки, будто плавящие кожу, что, кажется, вот-вот — и разойдётся под таким натиском. Венка на шее бьется в грубые шершавые пальцы, словно рвущаяся на свободу птица, и мужчина, стоящий сзади, чувствует, как девушка трепещет под ним, тяжело сглатывая и стараясь перевести дыхание от непомерной злобы, с которой она выплевывала все, что о нем думает. Глупая непризнанная. Но это не удаётся ей, когда Сатана плавно, будто успокаивающе скользит выше, зарываясь пальцами в шёлк темных, как самая страшная ночь, волос, чуть массируя кожу головы, и с улыбкой, возвещающей о его превосходстве, смотрит прямо в глаза сыну, усиливает хватку, резко дергая голову Вики в сторону, слыша влажный хруст и хрипы, срывающиеся с губ девушки, что обмякает в его руках как тряпичная кукла. Он хладнокровно сворачивает ей шею, ломая позвонки и повреждая продолговатый мозг, когда она не успевает сделать нового вдоха и из легких будто вышибают весь воздух, а перед глазами взрываются тысячи фейеверков, быстро утопающих в темноте. Утопающих, как и она, падающая на холодную землю, которая приминает белоснежные крылья, окрашенные багрянцем едких пятен крови, и укрывается разметавшимся светлым платьем, окутавшим миниатюрное тело подобно савану. Ее окружает внезапно подступивший холод массивного грота, что словно давит ее разум камнями, падающими с высоты от не сорвавшегося с ее губ крика. Все это происходит за секунды, но Мими кажется, что длится вечность — вечность, которую она прочувствовала на себе, сгибаясь от боли, пульсирующей во всем ее теле, разрывающей ее сердце. В глазах Вики все темнеет, как темнеет и в глазах Мими, что опускается на колени, когда резко подгибаются ноги, и кричит. Кричит не своим голосом, взывая к Шепфа, готовая упасть на колени и перед ним. Упасть и молиться. Она сжимает виски до боли, сжимает так, что острыми ногтями впивается в волосы, вырывая их, сжимает так, будто сейчас раздробит себе череп, осколками впивающийся в мозг. Мими смотрит вперёд, чувствуя, как в глазах стоят горячие, словно сам ад, слёзы, и пытаясь пододвинуться ближе, дрожащими руками тянется к неестественно упавшему телу некогда живой и жизнерадостной девушки. Девушки, на которую падает пробивающийся откуда-то с высоты — с самой высоты — солнечный свет, захватывающий ее в свои объятия — тёплые материнские объятия — и заставляя ее одеяние и крылья искриться, отражая его, будто сейчас этот свет заберёт к ее себе. Будто ещё чуть-чуть — и она растворится в воздухе, уйдёт в небытие, мелькнув яркой вспышкой, подарившей каждому здесь немного веры. Девушки, сердце которой больше не бьется, а ванильное дыхание не щекочет шею. Шею той, чья душа, обугленная и израненная, скрытая под слоем тысячелетнего пепла, умирает, а сердце тоже замедляет свой ритм. Ее колени, касающиеся холодных острых камней, разрывающих при движении ее одежду, окропляются кровью, стертые о землю в бесплотных попытках быть ближе. Бесплотных, бессмысленных, жалких. Жалких, как и она сама, когда голова Вики лежит на коленях Люцифера, нежно пропускающего ее сладко пахнущие сандалом волосы сквозь пальцы. Не ее пальцы. Пальцы, не накручивающие мелкие кудряшки по утрам, ловя яркий взгляд в зеркале. Вики лежит на ногах Люцифера, а сердце Мими у ее ног — почти растоптанное и уничтоженное, ненужное, — когда страшная правда скрыта от неё лишь тонкой завесой полупрозрачной дымки. Дымки, едва размытой стоящими в глазах слезами. Дымки переживаний и надежд. Люцифер лбом прижимается к непризнанной, что-то шепча и вдруг слыша, как тишину разрезает рваный вдох и сорвавшийся с губ страшный крик. Крик, возвещающий о возродившийся жизни, наполняющей девушку и ее сердце. Сердце Мими, что с надеждой рвётся вперёд, опережаемое громким вскриком: — Шепфа, я так испугалась! — Мими поджимает обкусанные губы и старается сдержать слёзы, все же стекающие по щекам, когда из горла вырывается нервный хриплый смех. Смех, что прерывается тихой фразой: «Ты жива». Фразой, что растапливает сердце Вики, расплывающейся в слабой улыбке и пытающейся приподнять руку, чтобы огладить щеку Люцифера, нежно коснуться его колющейся щетины, когда он останавливает ее, слишком ослабленную, перехватывает, кажется, неестественно тонкое запястье, оставляя на нем обжигающий поцелуй. Фразой, за которой никто не услышал Мими, будто лишнюю здесь. Лишнюю, ничего не значащую, ненужную. С губ непризнанной врываются тихие вопросы, она ощупывает своё горло, покрытое узором налившихся синяков, обтянутое нежной молочной кожей, касается его кончиками пальцев, царапает, будто пытается содрать метки горячих пальцев Сатаны. Метки, что заменили оставленные следы Мими, каждую ночь целовавшую девушку в шею, щекотя ее своими волосами, зализывавшую укусы языком. Спасавшую от ночных кошмаров и от ее демонов. Своих демонов. Люцифер отвечает Вики медленно, тягуче, тихо и хрипло растягивая слова, будто у него нет сил, сжимая веки до режущих глаз ярких всполохов. От ярких всполохов этой до тошноты приторно-сладкой святости. Она пытается подняться, но мужчина обнимает ее, окутывая в полог своих крыльев, бордовых, как выпитое сицилийское вино многолетней выдержки, согревающих мелко дрожащее тело. — В следующий раз держи язык за зубами, глупая ты непризнанная! «Глупая непризнанная», «За зубами», — проносится в голове Мими, пока вся картина собирается в пазл. В пазл, страшной правдой разрушающий ее. Держи язык за зубами, непризнанная! Не за ее зубами, не в ее рту и не внутри неё. За зубами, слышала? Мими тяжело вздыхает, касаясь своей шеи, царапает ее от душащих ощущений, громко всхлипывая и обращая внимание пары на себя. Пары, когда Люцифер, сверкая красными глазами, проводит по щеке Вики, задевает маленький нос с горбинкой, едва касается губ и отодвигается. Мими вытирает слёзы, вытирает их и смеётся, ощущая себя посреди какого-то цирка, представление в котором только набирает обороты. Она кривит губы в усмешке, пряча за ней всю боль, что прорывает плотину. Но она не станет участвовать в этом спектакле, не покажет ничего, а лишь холодно и расчётливо пожелает им счастья, когда с губ Вики срывается: «Ох, Мими», — прерываемое легким качанием головы из стороны в сторону, словно роль куклы, бесполезного болванчика, достается ей, отступающей во тьму своей боли, оставляющей Вики заживо сгорать в своём лживом свете. Прерываемое и выставленной вперёд рукой, будто отталкивающей. Отталкивающей или выставленной в попытках найти опору в этом сбивающем с ног мире? В мире лживом, будто одно из любимых представлений в театре ураганом ворвалось в ее жизнь и не собирается заканчиваться, мучительно-медленно ломая кости. Заканчиваться аплодисментами зрителей и снятыми масками. Но зритель тут только один — она, — и девушка готова вручить приз своих симпатий той, к которой наглухо приклеилась маска добродетели, скрывающая настоящую личину демона. Демона, от которого нужно было не спасать, а спасаться. В мире, где Люцифер непонимающе смотрит на неё, сломленную и разбитую. Закрытую, запирающую свои чувства на замок, который с последним поворотом, с едким и режущим звуком ржавого железа закрывается навсегда, а Мими разворачивается спиной, задирая голову вверх и идя дальше. Идя, когда так хочется свалиться безжизненным телом, сжаться в клубок и рыдать от разрывающей боли, от несправедливости и всего пережитого ужаса, вырывающего ее сердце из груди, оставляя в ней зияющую дыру. От желания свалиться там со свернутой шеей и не видеть их вдвоём. Но она не станет так делать, когда с ее губ, обкусанных до крови, срываются простые слова, едкой истиной отравляющие душу, сказанные едва слышно, пустым и безжизненности голосом, ведь и правда: «Вики слишком хороша для тебя».