Она срывает последние маски и показывает мне истинную себя, такую разную и многогранную. Показывает здесь, в театре, как бы иронично это ни было. И я с восторгом наблюдаю за этим перевоплощением, едва дышу, точно боясь спугнуть.

Воздух искрил от страсти. От неконтролируемой ненависти. Рвущегося накопленного раздражения и чего-то ещё. Чего-то, о чем во тьме говорили их глаза, когда слова застревали в горле. «И ты сдалась. Ты...»

Хан-чёртова-сука-Джисон сейчас такой разбитый в его руках. Но, главное, весь его. Громко стонущий, потирающийся о член в жмущих классических брюках, принимающий два узловатых пальца. Сипящий из последних сил, прогибающийся и привстающий на носочки. До затуманенного разума Джи всё доходит лишь вспышками. Каждое касание и произнесённое шёпотом слово обжигает, но смысл упорно не хочет складываться в голове. Весь мир плывёт перед глазами — неясно, от не сошедшего эффекта косяка или слёз.

— Привет, золотко, — в полутьме квартиры вновь сверкает янтарь ярких глаз, и тонкие губы растягиваются в ухмылку.

Потом говорили, что Александр сдался лишь один раз в жизни: увидев обольстительные бёдра Гефестиона. Но что было с Люцифером задолго до этого?