***
– Скок-скок, скок-скок, – из широкого окна проглядывался живописный пейзаж: нетронутые человеком поля и леса, кристально чистые озёра и ручьи, но Лев этого не замечал. – Скок... – подделывая топот копыт, он смотрел, не моргая, на пустое сиденье, навязчиво постукивая пальцами по обшивке внутренней стороны двери. – Скок... стоп! – мужчина сильно схватился за волосы, крепко зажмурив глаза и прикусив до боли щёки. – Я же не лошадь! – он убрал руки с головы и положил их на колени, запрокинув голову назад, на мягкое оперение. – С какой скоростью меняется моё состояние: недавно я почти спокойно рассматривал Юлию (какой стыд), а сейчас... На кого же она похожа? – он был один и мог позволить себе говорить вслух всё, что думал. – Какие посторонние мысли! Всё, что я о себе знаю – имя и возраст. Это точно дело рук Александра, – Лев застучал по колену. – Как я мог пустить в дом незнакомого человека! Пожалел... а он меня пожалел? И где я сейчас благодаря ему?! – глаза Льва загорелись от злости. – Боже! Инна сейчас одна с ним дома! – стук о колено усилился, – Мягкотелый идиот! Никудышный из меня брат, – помутневший взгляд застыл на чёрном бархатном «потолке» кареты. Снаружи раздалось громкое рдение лошадей, вмиг затормозивших благодаря ловким действиям кучера. Лакей открыл дверь. – Барин приехал! Барин приехал! – у кареты стоял ещё один, как показалось Льву, слуга (несмотря на то, что это слово ему совершенно не нравилось, при данных обстоятельствах оно показалось наиболее уместным), преданно смотревший в глаза мужчине. – Барин приехал! – так называемый слуга подкинул нелепую коричневую шапку. – Как я рад Вас видеть! – худощавый, но не костлявый человек в серой одежде искренне улыбался хозяину. Сзади него скопилась толпа упитанных мужиков и здоровых на вид женщин (не осунувшихся, подобно крестьянкам в поместье Михаила) с такими же откормленными детьми. Собравшиеся ликующе кричали и размахивали пухлыми руками. – Я... – Лев растерялся от такого приёма. – Да... я тоже рад видеть... Вас? – Будучи воспитанным строгими, почти помешанными на правилах этики родителями, Лев считал неприличным обращение на «ты» к незнакомцу (хоть на пять, хоть на десять лет старше) – тем более со стариком за шестой десяток. Приветствующий человек с недоумением посмотрел на Льва, улыбка из искренней превратилась в неловкую, а брови обескуражено спрятались за прилипшие ко лбу волосы. «Я его напугал?» – молодой «барин» смущённо отвернулся. – Скажите, пожалуйста, кто-нибудь из присутствующих... мог бы проводить меня до моей... «До моей, конечно» комнаты? – секунду назад ликующий народ обеспокоенно-вопрошающе глядел на Льва, а кто-то среди детей даже перешёптывался, за что один из мальчиков получил по затылку от стоящего рядом мужика. – Фрося! – встречающий худой дед громко крикнул в толпу, – Фрося, чёрт бы тебя побрал! – Да тута я! – откуда-то из конца «публики» важно вышла, покачивая бёдрами, внушительных размеров женщина в расписном платке, – Помилуйте, Лев Петрович! Фёкла опять сожгла ужин! – Ефросиния слегка наклонилась вперёд и заговорщически зашептала. – Надобно бы выпороть её хорошенько, совсем разленилась! – и снова выпрямила массивную спину, как ни в чём не бывало. Лев сделал шаг назад, к карете, выставив перед собой ладони, как бы отказываясь от предложения. «Нет, нет, нет. Пороть? Я это пережил и никому не желаю» – Лев вздрогнул, вспомнив о родителях, считавших широкий кожаный ремень единственным средством его воспитания. Каждый раз его мучили вопросы: настолько ли он непослушный, чтобы быть избитым? И разве одни испорченные брюки стоили испорченных воспоминаний о детстве? Да и было ли у него настоящее детство? Ведь, как он вспоминал, ему не только не разрешали гулять, дабы не испортить успеваемость, но и за зачёркивания неверной «а» для замены на «о» в домашнем сочинении отец рвал тетради, пока Лев не писал всё идеально. А мама? Настроение её менялось чаще Инниного. Она могла неделями игнорировать семилетнего сына из-за сказанного «дед» вместо «дедушка». – Так Вы покажете мне мою комнату? – мужчина оробело уставился на румяное лицо Ефросиньи. – Помилуйте, Лев Петрович! Акая я болтунья! – женщина тяжело охнула и пару раз помотала головой, – Помилуйте, совсем забылась! Конечно, конечно! А ну, разойдись! – Фрося стянула с плеча платок и замахала им между людьми в толпе, чтобы те дали дорогу. Лев застенчиво шагал, иногда спотыкаясь, за ней.***
Посреди комнаты в тёмно-красных тонах стоял обескураженный Лев. – Хорошо, Ефросиния назвала это моим кабинетом, поэтому отсутствие кровати можно объяснить... придётся спать на диване. Чем чаще я прошу меня провожать, тем больше вопросов вызываю.... – мужчина с интересом оглядывал стены кабинета. – Мои знания в истории России хоть и поверхностны, но не настолько, как у Вани из десятого «Б» (назвать Ленина царём, порабощающим народ… Такое выдумать постараться нужно), – он изучающе всматривался в портрет пожилой полной женщины с диадемой в густых русых волосах, убранных в высокую причёску, и одетую в великолепное зелёно-голубое платье, висящий над письменным столом, заваленным бумагами, – Это, кажется, Екатерина Вторая? Лев неспешно подошёл к рабочему месту и взял один из документов: – «Кульневъ Левъ Петровичъ», двадцать первое апреля, тысяча семьсот девяносто третий год... Уже цветёт груша. Значит, бумаге не меньше месяца, – мужчина закрыл папку и аккуратно положил её на место. Он обратил внимание на то, что на столе, вперемешку с бумагами, лежал пистолет, абсолютно непохожий на те, что Лев привык видеть по телевизору и на уроках Алины Робертовны – его коллеги, учительницы по ОБЖ. Лев медленно и нерешительно притронулся к удивительному для него предмету, но тут же убрал пальцы, побоявшись что-то испортить. – А, впрочем, чего я боюсь? Как он снимается с предохранителя? Некоторое время Лев разбирался с оружием. Затем, окончив это занятное дело, положил пистолет на тумбу и отошёл от стола к противоположной стене. Мужчина присел на коричнево-красный диван. – Если бумага этого года, то где-то во Франции вовсю бушует революция, – Лев усмехнулся и, закинув ногу на ногу, прилёг на подушку. – Кого же мне так напоминает Юлия? Недолго покопавшись в собственных чертогах разума, размышляя о прошлом, будущем и настоящем, он прикрыл серо-зелёные глаза и погрузился в глубокий крепкий сон.