Я не вижу снов, будто мне запретили сны
Будто все, что мы так любили, давно исчезло
И остались только сказанные слова
Будто бог меня задумывал из железа,
А внутри зачем-то высохшая трава
***
Май, 1998г.
Комки глины летели на погруженный в яму гроб, отдаваясь эхом в пустом сознании. Стук-стук-стук. Умирать может только кто-то не близкий. Знакомый, приятель, однокурсник, учитель — это можно представить. Почему же так случилось с Роном? Его с ними связывала целая жизнь, он-то должен был знать, что умирать нельзя. Стук-стук-стук. И все? И это вот — все? Она не глядя нашла и сжала холодную руку рядом — даром, что солнце, будто в насмешку, нещадно палило. Гарри молчал. Куча глины примяла поляну с одуванчиками. На один села пчела. Смотреть на это отчего-то вдруг показалось очень важным и самым удивительным. Воздух пах пыльцой и приближающимся летом. Вдалеке начиналась роща, а совсем рядом, отбившись от нее, высился старый тис. Повидавшие словно целую вечность, его огромные ветви назидательно склонялись над поляной. Гермиона отвернулась, скользя взглядом по собравшимся. Над ними всеми — точками в черных одеждах — недвижимо и торжественно звенела синь неба. Вокруг было так красиво и так неправильно. Гермиона до боли закусила язык. Рона больше никогда не будет. Рона теперь всегда не будет. Отрицательно помотав головой, она быстро стерла влажную дорожку с сухой щеки, не смотря в сторону — туда, где у могилы Фреда стояли Молли, Артур и Джордж. Как бесконечно глупо это звучало — «могила»! У Фреда были метла, палочка, магазин, колючий вязаный свитер, а теперь — лишь грязное мерзкое словцо, решившее вдруг перечеркнуть остальное. Ему и Рону должно было принадлежать что угодно другое в этом мире, а достались лишь глубокие и холодные ямы. Жаль, что сказки остаются сказками. Гермионе хотелось встретить смерть и прокричать, что она, смерть - глупая и мерзкая. Что ей, Гермионе, плевать на то, что она там решила, и на то, что никто над ней не властен. Ей хотелось не просить и умолять, а требовать вернуть всех обратно, выплюнуть ей в лицо всю свою ненависть, а оставалось лишь вот — стоять в дрянном черном платье, как будто это кому-нибудь надо. Стук-стук-стук. «Мы победили, все ужасы закончатся», - твердила она про себя вновь и вновь, - «Впереди только мир». Они победили, но это не было похоже на триумф. Она впервые на самом деле узнала, что такое — когда болит душа, так, что ее хочется вырвать. Стук-стук-стук.***
— Я должен был догадаться. Должен был почувствовать… Они сидели на балконе в доме на площади Гриммо, тупо уставившись на розовый закат. — Так красиво, — прошептала Гермиона, поднося стакан с каким-то алкогольным пойлом ко рту, сделала глоток, и, уже даже не кривясь, продолжила: — Как может быть так красиво, когда кто-то умер? Должен идти дождь… Гарри тоже поднял глаза к небу, и они еще молча просидели какое-то время, а затем, почти в одну секунду, начали плакать. Гарри — сильно зажмуривая глаза и сжав пальцами переносицу, низко склонив голову, а Гермиона — в неверии мотая головой. Мысли постоянно сменялись от принятия к отрицанию. Торг уже давно прошел — Гермиона долго, очень долго кричала Аврорам, чтобы они проверили, не принимал ли этот человек оборотное зелье. Не принимал. Это был Рон. — Она чувствовалась, как настоящая… Я был уверен, что это настоящий крестраж. Гермиона не узнавала голоса своего друга. Хотелось утопиться от боли и самоистязания в его словах. — Я не хотел! — Гарри рывком поднялся на ноги, сметя с дороги стол на витых ножках. Бутылка, стаканы — все оглушительно разбилось — как аккомпанемент к начисто искалеченной жизни. — Почему из-за меня все умирают?! Когда это прекратится?! Раздался стон, совершенно израненный и кровоточащий. Гарри запустил пальцы в волосы и сполз вниз по стене. Стукнул затылком о каменную кладку, спустил пальцы ниже ко лбу. Костяшки побелели, будто он задумал живьём содрать с себя кожу. Ломано приблизившись, Гермиона обхватила его руками, всего его, все, до чего достала: плечи, макушка, дрожащие лопатки. Как будто могла укрыть от всей этой вывалившийся прямиком из ада грязи, рвано покачиваясь, сжимая объятия что есть силы. — Он умер не из-за тебя, Гарри. Он умер из-за нелепой случайности, — прошептала она, гладя его волосы, — Ты не виноват. Ты ни в чем не виноват, — перед глазами пронеслись обрывки той ночи.***
Рон нашел метлы, когда Адский огонь вышел из-под контроля. Они подобрали Малфоя и Гойла, и уже были на пути к выходу. Гермиона летела впереди, на ходу рассекая заклинаниями особенно большие всполохи огня. Когда очередной язык пламени поддался ей, расступившись подобно арке, сзади послышался восхищенный возглас: — Выходи за меня, Гермиона! Это стало его последними словами. Они уже, кажется, вылетели в коридор, старенькие подпаленные метлы не справились с нагрузкой и под конец почти полностью вышли из строя, сбросив их на пол. Вокруг была какая-то возня, Гермиона юрко достала из сумки клык Василиска и бросила Гарри. Он замахнулся, вонзил его в диадему, и… ничего не произошло. — Это не крестраж, не крестраж… — шептал он, откинув бесполезную железку в уже почти закрывшийся проход выручай-комнаты. — Черт! — Гермиона наклонилась, упершись руками в полусогнутые коленки, в попытках отдышаться от стойкого запаха гари, въевшегося, кажется, в легкие. — Ничего, ничего, Гарри, главное, что… Раздался надрывный крик, который она запомнила на всю жизнь. Он словно записался на пленку, чтобы всегда играть в голове. То тише, то громче, но… всегда, всегда, всегда. — РОН!!! Она развернулась и увидела двух своих лучших друзей. Одного — сжимающего трясущимися пальцами черные волосы на своей голове. И второго, в неестественной позе, с яркими, как огонь, рыжими прядями… в перемешку с прядями красными. Окровавленными. Из-за разбитой головы.***
Август, 1998г.
Гермиона сидела в дешевой маггловской кофейне, помешивая коричневую бурду с молоком, которая здесь называлась кофе. Фредди Меркури из хриплых колонок отчаянно убеждал посетителей в том, что шоу должно продолжаться, и она мысленно кивнула, собирая силы в кулаки. Шоу их собственных жизней, мутное и непонятное, точно подстать местным молочным коктейлям, действительно продолжалось, следуя по своему руслу. На похоронах думаешь, что моральное право растягивать губы в улыбке не наступит больше никогда. А потом, как-то потихоньку… ну, живешь. И иногда улыбаешься. — Я должен найти в себе силы, чтобы двигаться дальше… — притопывая ногой в такт завершающим строчкам, пропела себе под нос Гермиона, большим глотком осушила стакан с кофе как раз в тот момент, когда раздался дурацкий звук «музыки ветра» над входной дверью. Гарри протиснулся между рядами столиков и приземлился напротив нее. Они не поздоровались, лишь на короткий момент перехватили руки друг друга, трепетно сжав, а затем молча просидели какое-то время. Гарри достал из рюкзака два издания свежего Пророка, и передал один Гермионе. Можно было не переживать за психику магглов вокруг — картинки больше не двигались. Такие теперь были нововведения. Гарри тоже заказал кофе и поморщился, делая первый глоток. Гермиона снисходительно улыбнулась и вернулась к чтению. — Здорово, что сквибы теперь тоже могут быть зачислены в Хогвартс, — Гарри поправил очки, скользя взглядом по строчкам. К концу фразы его энтузиазм как-то угас, и он запил следующее слово очередным глотком кофе. — Наверное… Гермиона последовала его примеру, а затем обвела взглядом зал, облизывая нижнюю губу. Кофе отдавал душной сладостью плохо растворенного сахара, и она поморщилась. — Я так долго думала о несправедливости по отношению к магическим существам, но никогда не смотрела на все с точки зрения людей, родившихся в магическом обществе, но не имеющих возможности стать его частью, — она старательно строила длинное предложение, потому что оно звучало «как раньше». «Как раньше», которого уже никогда не будет. В конце она чуть поморщилась, понимая, насколько по-идиотски вышло. Гарри пространно кивнул в ответ и они вновь замолчали. — Идешь к Хагриду сегодня? — Конечно. Может, сами его кексами угостим? С каждым разом они все жестче, так все деньги уйдут на посещение дантиста, — Гермиона силилась улыбнуться своей же шутке, но тут на ум пришли самые родные ей дантисты, и настроение окончательно скатилось в пропасть. Гарри, поняв ее мысли, молча подозвал официанта, расплачиваясь за двоих. Выйдя из кафе, они долго шагали под непривычно палящим для Лондона солнцем в сторону остановки нужного автобуса, чтобы добраться до дырявого котла. Аппарировать теперь было нельзя, даже в самом безлюдном закоулке. Но оно и к лучшему… Наверное.***
— Великий человек — Дамблдор! Хагрид вел их по вновь отстроенному мосту, с гордостью указывая пальцем то в одну сторону, то в другую, перебивая сам себя, стараясь рассказать сразу обо всем, что успели восстановить за последний месяц. — Вон там, видите, рыцарей всех до единого восстановили. Во-от. До единого! Сам Дамблдор потом каждого на место ставил. Великий человек… Все как по-старому будет. Гермиона огляделась, ненароком устремив взгляд в совсем противоположную сторону — туда, где, как она знала, в озере был остров с единственным строением на нем — мраморным мемориалом, служившим когда-то гробницей великого Директора. Который, как позже оказалось, был живее всех живых. Переломным моментом сражения за Хогвартс стало появление Альбуса Дамблдора, прямо во время финальной дуэли. «Будто возродившийся из пепла феникс, в белом свечении Альбус Персиваль Вульфрик Брайан Дамблдор возник на поле боя ровно в тот момент, когда Гарри Поттера, казалось, уже ничто не спасет» — так наперебой писали газеты, а за неимением смельчаков (читай — дураков), отважившихся ошиваться поблизости с колдокамерами, волшебный рынок наводнили картины и иллюстрации разной степени талантливости, изображающие момент появления спасителя всего человечества. Кто-то изображал Дамблдора чуть ли не с божественным венцом вокруг колпака, кто-то — огромной и надежной, особенно на фоне обычно изображаемого крошечным и обессиленным Гарри, фигурой, призванной победить зло. Гермиона никогда не обсуждала то мгновение с другом. Они вообще старались не поднимать тему войны, но то и дело память выхватывала отдельные картинки, свидетелем которых она стала. И она могла поклясться, что заклинание Гарри уже отскочило в противника, когда Дамблдор оттолкнул того, и послал свое вдогонку. Как бы там ни было, журналисты отхватили свои порции сенсаций, отгремели праздничные салюты и были произнесены сладко-горькие тосты. Им троим — Гарри, Гермионе, и Рону — посмертно, были вручены ордена Мерлина, выданы приличные суммы и обеспечены некоторые привелегии, но титул национального героя закрепился за директором. Дамблдор скромно принял обрушившуюся славу, но секрета своего чудесного воскрешения так и не выдал. Оно и к лучшему… наверное.***
— Когда идем выбирать палочку? — Гарри сидел на гигантской табуретке, чуть покачивая ногами — как бы они ни взрослели, в хижине Хагрида всегда можно было почувствовать себя все тем же ребенком-первокурсником. Воздух был наполнен запахами разогретой хвои лесов, чая с мелисой и медовых кексов по какому-то новому рецепту. У Гермионы так и не хватило совести принести с собой что-то покупное, и она самоотверженно грызла особенно твердый бочок кекса, то и дело вставляя комментарии по поводу новых порядков, устанавливаемых в магическом мире в целом, и в Хогвартсе — в частности. Разговор зашел о реабилитации несправедливо наказанных и осужденных, а также о принятии сквибов в волшебную общину, но Хагрид как-то заметно притих, и молчаливая пауза начинала затягиваться. Гермиона перевела на него взгляд, нахмурившись. — Разве тебе не положено вернуть палочку? — Э-э, да нет, — Хагрид несмело погладил бороду, а потом небрежно махнул рукой. — Оно ж только на ребятишек распространяется, чтобы сквибы могли в Хогвартс ходить, как его… от общества не отрываясь, вот. Про меня-то разговора не было, не сквиб я, видишь, просто палочку тогда сломали… Да и чего-й мне уже, спалю что ненароком… Я уже и так как-то… Не надо оно, в общем, — чуть покраснев от такого долгого монолога, и, явно чувствуя себя неуютно, он грузно встал и принялся делать вид, будто наливает новую порцию воды в чайник. Гарри с Гермионой молча обменялись взглядами.***
Август сквозил меж пальцев, как пшеничные колосья, если по ним повести рукой. Утекал, схлопывался и тускнел. Гермиона отстраненно поигрывала сорванной ромашкой, идя с Гарри через поле. Вдалеке уже виднелась покосившаяся крыша Норы — дома, теперь больше похожего на труп с пустыми глазницами. Показалось, что им навстречу кто-то бежит, и в подрагивающей точке Гермиона различила Джинни в цветочном платье. С нее можно было писать картину — так гармонично смотрелись сочно-рыжие волосы на фоне розового заката. Она бросилась к Гарри, и Гермиона учтиво отвела взгляд, не желая разрушить момент хрупкой гармонии. — Дорогая, — следом за Гарри, Джинни тепло улыбнулась Гермионе, заключая ту в объятия своих рук и запаха медуницы. — Уже все готово, мы только вас ждем. За столом собралось все некогда большое семейство Уизли. Флер сидела, поглаживая уже заметно округлившийся живот, а Молли, неотвратимо постаревшая, спешно крутилась вокруг нее, подкладывая то подушечку под спину, то салфеточку под руки. На лице Флер читалась нежная усталость, но она лишь с улыбкой принимала все излишнее внимание, прекрасно понимая, что забота — своеобразное лекарство для матери, всего каких-то пару месяцев назад потерявшей сразу двух детей. Все очень ждали появления маленького Уизли, даже не зная, мальчик это будет, или девочка. Пусть бы кто угодно, но крошечный и требующий внимания — иначе Молли совсем наложит на себя руки.***
— Там будет замечательно, миссис Уизли! Мы присмот’гели два оча’гователтных домика в па’ге миль д’гук от д’гуга, вы точно должны взглянуть, — щебетала Флер, захватывая ложкой фруктовый пирог. — Милая, «мама», зови меня «мамой», — Молли чуть похлопала ладонью по ее розовой щеке, переведя несмелый взгляд на мужа со строго скрываемой затаенной надеждой на что-то хорошее. Ей, больше всех собравшихся, было за любую попытку еще чего-то хотеть в этой жизни. — Посмотрим, Артур? Разговор вился вокруг темы о переезде семейства во Францию. Нору было решено продавать, оно и понятно — слишком много воспоминаний хранят эти стены. В один момент Молли аккуратно предложила Джинни закончить последние два года в Шармбатоне, и от Гермионы не утаилось, как загорелись глаза той, но без Гарри она, конечно, никуда не поедет. — Посмотрим, дорогая, с удовольствием. С утра заскочу в министерство и можем отправляться. В Артуре Уизли с трудом читался тот добродушный, увлекающийся маггловскими изобретениями отец большого семейства. Последние перестройки в министерстве как раз дали дорогу человеку с его интересами, и он стал главой Отдела Адаптирования Маггловских Устройств, но вот его собственная домашняя мастерская, где в былые времена он любил засесть с Гарри, часами выясняя принципы использования то зубной нити, то секундомера, была теперь закрыта на амбарный замок и совсем не посещалась. — Завтра ведь суббота, пап. Молли согласно кивнула и перевела взгляд на мужа, хмурясь от долго молчания. — Да там… просто формальность, — Артур старательно собирал вилкой отдельные стручки фасоли, не поднимая взгляда от тарелки. — Уточнительная беседа. Все до единого за столом возмущенно выдохнули, заставляя Артура опустить голову ниже. Он наверняка уже десяток раз пожалел, что сказал правду. — По какому это праву?! Тебя! — Молли всплеснула руками, встала из-за стола и вручную принялась собирать грязную посуду, после грузно ставя ее в раковину. Уточнительная беседа — новое цензурное определение допроса под сывороткой правды. После смещения с должностей старых лиц, чья лояльность вызывала вопросы, прежние посты заняли лица новые. Заняли, обжились, и стали наперебой выносить новые законопроекты, призванные не допустить становления каких-нибудь очередных темных магов, а вместе с тем, не пропустить ни одного волшебника, попавшего под влияние последнего из таковых. На одном из заседаний Визенгамота Розалия Боргинс — новая глава еще какого-то нового отдела, смехотворно похожая на Амбридж, только одетая во все салатовое, словно стремящаяся притвориться ожившим комком болотной тины, почти ласково заметила, что, мол, мы совсем забыли проверить того, кого нужно было проверить в первую очередь. И с сахарной улыбочкой покосилась на Гарри, вызывая у того очередной период самоистязания, а у Гермионы — удушающее возмущение. Дамблдор, тогда, конечно, рассвирепел, во всю мощь своего громогласного голоса заявил, что подобные высказывания — то же самое, что прямое оскорбление его самого, и что право голоса на новой должности нужно еще заслужить, а до этого момента — сидеть тихо. Боргинс испуганно замолчала, но сразу после заседания Гермиона видела, как они общались… Но он, наверное, просто еще раз донес до нее недопустимость таких фраз. — Это мелочь, дорогая, их тоже можно понять. На прошлой неделе вновь поднялось дело Лавгуда. Его, к несчастью, задержали до уточнения новых подробностей, — Гермиона подняла глаза, в неверии глядя на Артура. Тот поймал ее взгляд и поспешил успокоить, быстро мотая головой: — Не в Азкабан, конечно! В министерстве переформировали один отсек для временного содержания. Почти как гостиница, по правде говоря. Я был там, правда, еще на этапе строительства, никого тогда еще не поселили… Там хорошие молодые ребята работают, тот же Томпсон — его с началом учебного года в Хогвартс переведут, чтобы детей охранял. Все по-людски, прилично, в общем. Да и не задержат Лавгуда надолго, все же все понимают, формальность просто… — А тебя-то за что?! — не унималась Молли, кинула полотенце на столешницу и уперлась кулаками в бока. — Да у нас же с Лавгудами… Дома недалеко. Гермиона, едва сглотнув последний кусок пирога, перевела взгляд на Гарри. Тот, поджав губы и чуть склонив голову, о чем-то размышлял. Артур продолжил более весело, стремясь разрядить обстановку: — Можно их понять, что ни говори! То, что они так внимательно стараются никого не пропустить — это ведь даже хорошо… — сомневающаяся улыбка тронула его губы, пока взгляд быстро бегал по присутствующим в поисках согласных. — Наверное…***
— Поговори с Дамблдором, — Зажигалка приятно щелкнула в руках Гермионы, она убрала ее в карман и выпустила струйку серого дыма — привычка, незаметно вплетшаяся в ее жизнь. — Так нельзя. Гарри согласно кивнул, и, привалившись к покошенной стене амбара, тоже сделал затяжку, вглядываясь в угасающие сумерки. Фраза «так нельзя» формировалась из мелких осколочков минувших месяцев. Гермиона вертела ее на языке, пробуя на вкус, перекатывая между зубами, взвешивая значение в голове и запасливо откладывая на подкорке сознания. Будто предчувствуя, что скоро она понадобится ей бессчетное количество раз.