Но кто нас защитит от ужаса, который Был бегом времени когда-то наречен? Анна Ахматова
3 марта 20... года. Уйти из дома с небольшим чемоданом. Оставить телефон и запереть дверь. Купить на вокзале бумажный билет у грубой, уставшей кассирши. Лечь на незастеленную полку в полупустом вагоне, дождаться мягкого толчка и выдохнуть. Свобода. Что это? Революция? Деградация? Протест? На юг. На воды. В город, где никого не знаешь. Рука тянется в карман, потом в сумку. Пусто. Не дать жизни плавно стекать вниз с потоком ярких квадратных фотографий, ядовитых коротких сентенций, длинных текстов, набранных мелко. Не обменивать зрение на чужих химер, не порождать собственных. Остановить бесконечное падение в кроличью нору. Соскрести время со стола, сдернуть с ветки и вновь сделать твердым. Свобода. Сутки в полудреме, пирожки и картошка на станциях, стакан сладкого чая греет руку. Чужие разговоры, свое молчание. Ближе к К. вагон пустеет. На конечной выходят пять человек, и быстро рассеиваются на площади. Зелено. Башня с часами отбрасывает длинную тень. Вдалеке горы. Воздух чистый, густой. Нет телефона, чтобы вызвать такси. Слева группка кавказских мужчин, что-то бурно обсуждают. Подойти страшно. Украдут? Убьют? — Извините! Мне такси нужно. Полный усатый мужчина ведет к своей «ласточке». — Куда поедем? — Отвезите в гостиницу. Недорогую, приличную. — Зачем в гостиницу? Мой брат шикарную комнату сдает! Недорого! Будешь жить как принцесса. Его жена такие хачапури печет. Поедем! Внутри немеет от страха. Хочется бежать. — Спасибо. Но мне гостиница нужна, настоящая. Таксист теряет энтузиазм, включает поворотник, выключает добродушность, но уже через пять минут останавливается у многоэтажки. Похоже на типовую советскую гостиницу. Поездка стоит дешево. Здесь нет монополии «Убера» и цены пока не оторвались от реальности. На ресепшен черноволосый портье недоверчиво крутит паспорт в руках, изучает, аккуратно вкладывает ксерокопию в папку и, наконец, протягивает ключ.***
Комната не приводит в восторг — вид на оживленную улицу и парк вдалеке. Желтоватые стены, старая коричневая мебель, цветастое покрывало, плоские подушки. Наплевать. Телевизор и письменный стол. Привычки немедленно заполнять тишину у меня нет. Есть другая — желать тишины там, где становится шумно. Закидываю одежду в шкаф, косметичку — в ванную, книги на стол. Готово. Можно жить.***
Бреду по улице наугад, вдыхаю глубоко. Машин немного, прохожих тоже. Хочется есть, но кафе нигде не видно. Я не ориентируюсь в городе, куда-то сворачиваю, не запоминаю дорогу. Охватывает иррациональное желание заплутать, потеряться. Вижу надпись «гиро»¹. Да! Мне нравится, как пахнет жареное мясо, как хрустят овощи и лепешка, нравится утолять голод этой пищей, стоя под раскидистым кленом и смотреть, как сквозь крону льется мягкий предзакатный свет. Пора возвращаться. Спрашиваю в газетном киоске карту, но женщина только качает головой. Тогда местные газеты. Спускаюсь вниз по улице. На углу большой современный отель, стряхнувший прошлое, вцепившийся в завтра. Захожу в лобби, и мне везет. По левую руку, сразу у входа — стойка с картами. Беру одну и ретируюсь. Стемнело. В номере кроме хлипких картонных тапочек есть халат. В безнадежной обстановке он выглядит странно и неуместно. Заворачиваюсь в него, падаю на кровать. Эйфория. Ни одна живая душа не знает, где я. Не может вызвонить меня, пару раз коснувшись экрана. Я как будто не существую. И в то же время нет ничего реальнее моей нынешней жизни. В узкой тетради с черной шероховатой обложкой появляется первая дата: 3 марта 20.. года. Ее будит шум в детской. Младшая проснулась раньше всех и тормошит сестру. Та не реагирует, намечается потасовка. Как сосредоточиться на репетиции? До премьеры три недели. А роль. Роль выстраданная, выцарапанная, уже никто не отнимет. Нужно сыграть на разрыв, вытащить душу и бросить зрителю... Она бредет в соседнюю комнату, берет на руки сонную младшую, старшую целует в лоб, отправляет обеих в ванную. Перед уходом муж оставил кофейник на кухонном столе, стальной выпуклый бок в некрасивых разводах. Густой, ароматный напиток медленно льется через узкий изогнутый носик в белую чашку. Выпить кофе в тишине и настроиться на новый день не выйдет. После умывания девочки жаждут внимания и завтрака. Часы с ложкой и вилкой вместо стрелок громко тикают, отсчитывают минуты до выхода. Каша — для младшей, гренки — для старшей, капризы, одевание, пролитый на блузку сок, переодевание и вот они почти опаздывают. Муж настоял на гимназии и теперь каждый день, жертвуя часом благословенного утреннего сна, они завозят младшую в сад и плетутся через заторы на серебристом «жуке». Особенно долго стоят у гостиницы на центральном проспекте, где поворот налево на перекрестке разрешен только с одной полосы. Налево обычно сворачивает много машин. В театр она приезжает выбитая из равновесия и с волосами, торчащими во все стороны, потому что постоянно запускала в них руки. К счастью, сразу за проходной виден знакомый силуэт рыжеволосой женщины, Лена, их гример и покровительница, подходит, обнимает за талию и уводит, что-то рассказывая низким, почти мужским голосом.***
В руках дымится кружка растворимого кофе. Пар поднимается вверх, частично закрывает отражение в зеркале с яркими лампочками по периметру. Они горят, несмотря на дневной свет из окна, и от этого почему-то неуютно. Все морщинки и складки, неизбежные на подходе к сорока, сейчас особенно заметны. Лицо бледное, голое; высокий лоб, небольшой драматично изогнутый рот, слишком близко и глубоко посаженные глаза мешают считаться красивой, но она уже давно полюбила и приняла свою внешность. Но сейчас, перед таким важным рубежом, перед ролью-вершиной, «женским Гамлетом», вдруг просыпается тревога, недовольство собой и своим женским уделом. Лена колдует над короткими темными волосами, укладывает колечками, пробует то один, то другой пробор. В ее присутствии спокойно даже перед ответственной премьерой, актеры жмутся к ней в бессознательном поиске защиты, и Лена никогда не подводит. Прическа готова, макияж тоже. Она не сразу привыкла к густым краскам, которые используют для грима. Черты должно быть видно издалека, а вблизи лицо часто выглядит жутко. Она надевает алое платье для второго акта и идет на сцену, собранная и готовая ко всему.***
Девять вечера. Она измотана после репетиции финала и не может по щелчку выйти из образа в рутинную жизнь. У старшей не готова математика, младшая хнычет, капризничает, муж задерживается. Наконец, примеры побеждены, но в последний момент, сложив портфель на завтра, они вспоминают про открытку для конкурса на Восьмое марта. Чтобы не потерять терпение, не начать орать и не выплеснуть горечь, которую она весь день упорно искала и извлекала из глубин сознания для роли, приходится прятаться в ванной. Вспышка рыданий и ледяная вода в лицо помогают очнуться. К десяти открытка сохла на подоконнике, не забыть завтра взять с собой. Девочки заснули. Есть время на единственную за день сигарету. Завтра же суббота. Зачем так суетились с уроками? Замоталась, забыла, ей-то работать все выходные. Дым от первой затяжки, аккуратно выпущен в холодную темноту балкона. В замке поворачивается ключ. Со вздохом она нашаривает пепельницу, гасит сигарету, идет в прихожую. Муж не одобряет курения.