***
За последние дни я выпала из повседневности: не смотрела телевизор, не следила за новостями, не обращала внимания на то, что творится вокруг. А тем временем город обезумел. На тротуарах никого, по дорогам проносятся только полицейские патрули и скорые. Не сразу я замечаю, что все магазины, кроме продуктовых закрыты. Мне нужно сдать чемодан в камеру хранения на вокзале, зайти на почту, чтобы отправить письмо А. Превосходный план. Простой и ясный. Обнаруживается только один недостаток — привести его в исполнение невозможно. На всякий случай я пробираюсь на вокзал дворами. Колесики чемодана бьются о гигантские выбоины. Дорога занимает двадцать нервных минут. За каждым поворотом мерещится неясная опасность. Мирный курортный вокзал, приглянувшийся мне с первого взгляда, огородился металлической решеткой. Оба входа охраняют полицейские с собаками и нагло выпирающей кобурой. Привычных объявлений о прибытии поездов и нумерации вагонов не слышно. — Девушка, вы почему нарушаете режим? — Режим? — Что, с Луны свалились? В городе объявлен режим ЧС. Эпидемия! Что, не слышали? Полицейский молодой и борзый. Он поправляет серую кепку цвета хаки и смачно сплевывает. — Мне нужно уехать из К. Сегодня. — Только по уважительной причине. И с пропуском. Иначе штраф. Денег на штрафы, на взятки категорически нет. — Как оформить пропуск? Полицейский усмехается. От него исходит гнилой запах заменителя табака, такой резкий, что приходится отойти на полшага. Может показаться, что я отступаю в страхе, но дело скорее в отвращении. — Нужно скачать приложение, заполнить паспортные данные, указать место назначения... Там разберетесь. Учтите, как приедете, придется две недели отсидеть на карантине. — Но у меня нет... — Чего? — Смартфона. Я не могу ничего скачать. — Нет, ну точно с Луны свалилась. — Скажите, что мне делать? — Эй, Колян, иди сюда. Послушай. Полицейский снова сплевывает. С сомнением оглядевшись по сторонам, к нему вразвалочку подходит товарищ — ровесник с квадратным лицом и бессмысленным взглядом. — Эй Колян, тут гражданка хочет выехать из города, а у нее ни пропуска, ни даже мобильника, прикинь? Коляна история не впечатляет. — Ну так, это самое. Без пропуска никого не пропускать, приказ начальства. Вы это самое... Одолжите у кого-то что ли. А лучше, идите домой, а то на штраф нарветесь. Вся область в оцеплении. — А поезда ходят? — Какие поезда, со вчерашнего дня все стоит. — Так что же вы охраняете, если вокзал закрыт? — Как это закрыт. Камера хранения работает, газетный киоск... — Мне нужно в камеру хранения, положить чемодан. — Не положено. — Почему? Тоже нужен пропуск? — Нет. Маска. — Какая маска? — Любая. Лучше медицинская. От вируса. Мне начинает казаться, что парень издевается. Но второй, явно неспособный на сарказм, кивает. — Да. Только вы их сейчас нигде не купите, даже по сто рублей. Дефицит. — Как же вы заставляете людей их носить, если никто купить не может? Вопрос ожидаемо не сотрясает сознания служителей государства. — Приказ начальства. Здесь ничего не добиться, тем более поезда не ходят. Но, может, удастся избавиться от чемодана. Надо раздобыть чертову маску. В голове всплывают слова дирижера-алкоголика, которые я приняла за пьяный бред.***
Без особой надежды я бреду в аптеку через дорогу. — Девушка, наденьте маску! — Я как раз хочу купить. — В наличии сейчас нет. — А где-нибудь продают, не знаете? — Через два дня обещают привезти. Диалог повторяется в двух следующих аптеках. Я достаю из чемодана черный платок, повязываю на лицо, прикрывая нос и рот, смотрю на отражение в погасших окнах итальянского бутика. Вид как у человека, задумавшего ограбление. В глазах читается злость и отчаяние. Возвращаюсь на вокзал. Полицейские все те же. Я подхожу к тому, что попроще и потупее. Он похож на персонажа компьютерного симулятора, зависшего в ожидании команды игрока. — Мне нужно сдать чемодан. Пропустите. Расфокусированный взгляд с трудом собирается в одну точку. Может, он не тупой, а укуренный? Большой разницы нет. — Поезда не ходят. Видимо, он меня не запомнил. Или не узнал с платком на лице. — Я только в камеру хранения. — Ставьте вещи на ленту... Когда железная дверь камеры, заглотившей беззащитный, почти развалившийся от долгой ходьбы чемодан, щелкает, я чувствую не облегчение, а нарастающую тревогу. Свет не горит, вокруг ни души. Больше не отходят поезда, нет ни провожающих, ни встречающих, ни служащих. Перроны, табло, кассы, залы ожидания в один момент стали бесполезны. Вокзал, построенной с четко определенной целью, вдруг ее лишился. Так же легко выпихнуть с рельсов осмысленного существования можно и человека, он живет и работает, знает, что делает и зачем, а потом внезапно лишается всего, кроме смерти. Смерть — единственная константа. Скорее уйти отсюда... У выхода стоит желтый киоск «Товары в дорогу». В глубине, среди газет, журналов, напитков, шоколадок и сувениров сидит женщина. Она похожа на всех остальных женщин, продающих товары в дорогу во всех городах страны, как бы далеко ни простирались границы. Мне очень жаль ее, сидящую в темноте, безо всякой надежды продать хоть что-то. Возможно, к ней прибегают те самые полицейские, конечно, не за прессой, а, например, за газировкой. — Здравствуйте, что вам предложить? — Дайте какую-нибудь местную газету с новостями, бутылку воды и два батончика. Я отдаю женщине одну из последних купюр, забредаю во двор. Детская площадка огорожена черно-желтой лентой. Я перешагиваю через нее и прячусь в одной из пластиковых башен городка. Место кажется безопасным и подходящим, чтобы обдумать ситуацию. Положение бедственное. Уехать из К. невозможно без пропуска, для пропуска нужен телефон. Купить его не на что и негде. Вернуться на театральную квартиру нельзя — по глупости я бросила ключ в почтовый ящик, как было условлено. Гостиницы, скорее всего, закрыты. Снять квартиру или комнату без телефона не получится. Если в газете и найдется объявление, нужно будет как-то связаться с хозяевами. Уезжая в К., я не могла предположить, что сиюминутная блажь — избавиться от телефона, попытка пожить настоящей жизнью, приведет к таким катастрофическим последствиям. Разворачиваю газету желая прочитать что-нибудь обнадеживающее, но натыкаюсь на длинные перечни запретов и ограничений. Все указывает на опасность застрять в К. без ночлега и средств к существованию. На последней странице, в разделе культуры, после списка закрытых музеев, театров и концертных залов, напечатала заметка о вчерашнем конкурсе. Пара вступительных слов, длинное перечисление малоизвестных имен победителей и сдержанное ободрение в заключении. Масштаб конкурса для города — ничтожен. Никто даже не потрудился написать интересную, развернутую статью. Внизу страницы нечеткая коллективная фотография. Из-за плохого качества печати лиц не разобрать, видна только нависающая над актерами широкоплечая фигура директора, в победном жесте вскинувшего руку с призом. Сочувствие к артистам, накрывшее меня вчера, уступает место омерзению. Как могла Саша всерьез переживать из-за этой жалкой пародии на значимое событие? Она, должно быть, убита произошедшим. Я не могу изменить ее угол зрения, но хочу как-то убедить ее не расстраиваться, не становиться заложницей фатальных обстоятельств. Сложившийся в голове план наполняет меня энтузиазмом. Он никак не поможет выпутаться из ловушки, но послужит благому делу. Я в третий раз возвращаюсь к вокзалу. Туповатый полицейский снова выпал из реальности, его товарищ у вторых ворот, перекатывающий во рту гниль, отвернулся в сторону. Я прохожу через рамки, иду к киоску и долго изучаю ассортимент. Ничего подходящего. Приходится взять выгоревшую на солнце открытку с бронзовым орлом для Саши и конверт, чтобы отправить письмо А. Женщина отдает мне сдачу и с сомнением смотрит на покупки. — Вам это отправить не получится. Почта теперь закрыта. — Вы уверены? — Точно не скажу, но сейчас все закрыто. Я сегодня последний день работаю. Что со мной будет без зарплаты, не знаю. По крайней мере, у женщины наверняка имеется жилье...***
Несмотря на невысокий рост, детский городок для меня маловат. В нем я чувствую себя неуклюжей и огромной, как съевшая не тот пирожок Алиса. Согнувшись в три погибели, достаю ручку и раздумываю над посланием для Саши. Хочется излить на нее водопады слов, но карточка ограничивает несколькими строками. Получилось или нет, определит только адресат. В случае провала она ничего не почувствует, но если хоть одно слово выбрано верно — ощутит надежду или утешение, что-нибудь хорошее и светлое, что мне так хочется ей передать. Почта закрыта, а синий ящик перемотан крест-накрест той же черно-желтой лентой. Может, власти решили, что какой-нибудь террорист начнет чихать на бумагу и рассылать ее в конвертах как биологическое оружие… Ситуация делается все хуже. Надежда связаться с А. угасает, а передать открытку Саше получится, только лично поработав почтальоном, что гораздо рискованнее, чем оставить карточку в отделении до востребования, как планировалось. Но вряд ли случится большой скандал, если почта попадет к мужу. От главпочтамта до ее дома минут сорок пешком. Плутая во дворах, сбиваясь с курса, то и дело натыкаясь на заборы, запертые калитки и шлагбаумы, я трачу на дорогу больше часа. Солнце палит нещадно. По спине, прикрытой рюкзаком, течет пот. Какой двор мне нужен — сразу не разобрать. Одинаковые голубые многоэтажки с одинаковыми игровыми площадками, лавками и клумбами создают впечатление, что я блуждаю по кругу. На плотно заставленной парковке замечаю серебристого «жука». Хороший ориентир. Дождаться пока кто-нибудь выйдет или войдет — дело безнадежное. Обитатели дома не подают признаков жизни. Но других занятий или плана нет, так что я устраиваюсь в тени под козырьком, раз за разом перечитываю написанное. В зависимости от количества повторов выбранные слова кажутся то удачными, то насколько дурацкими, что хочется разорвать картонку и пустить обрывки по ветру. Но ветра нет. На двор медленно наползает тень, день клонится к вечеру. Я перестаю понимать, где нахожусь и зачем пришла. Внезапно пищит замок, и одновременно приходит мысль, что я рискую нарваться на Сашиного мужа или на нее саму. Но это какой-то незнакомый мужчина, никак не реагирующий на мое проникновение в подъезд. Открытка летит в набитый бумагами ящик. Приходит запоздалая догадка: нужно было просто позвонить в любую квартиру и представиться разносчицей счетов. Какое искушение: подняться на восьмой этаж, прижаться к двери и попытаться услышать ее голос. Застываю в нерешительности, но гул подъезжающего лифта заставляет спешно выскочить за дверь. В последний раз оглядываюсь на окна, на верного «жука», на двор и бреду прочь.***
Средняя полоса. За пыльными окнами однообразный пейзаж: покосившиеся деревенские домики сменяют голые деревья, серые поля простираются вдаль насколько хватает глаз. Очередной переезд. В машине ругань. Скандал вспыхивает внезапно и беспричинно. Маленькая девочка сидит, вжавшись в сиденье, с обеих сторон громоздятся коробки, сумки, корзины. Нога затекла и колет иголками. Песни в кассетном плеере гасят шум. Дороге нет конца. В припадке ярости отец гонит мать и дочь из дому. Его надрывный ор, звон расколотой хрустальной вазочки, попытки вместить всех кукол в рюкзачок, материнские рыдания разбивают девочке сердце. Они ненадолго уезжают, живут в покое, но вскоре возвращаются. И так раз за разом, пока однажды дома не встречает разоренный шкаф и записка от матери, наконец набравшейся смелости изменить жизнь. Без нее. Окружающие не торопятся заполнить зияющую в сердце дыру. Годы проходят, не отпускает чувство никчемности, неспособности установить близкую связь с другими. Отчужденность превращается в норму. Мальчики и девочки разбиваются на пары. Юноши и девушки познают друг друга. Молодые люди женятся молодыми. — Эй, пойдешь гулять со мной? — Я ее легонько стукнул. Небольно совсем. — Да у нее грудь маленькая. — Ты чего о себе возомнила? — Не хочешь это сделать ради меня? Но ведь ты мне нравишься. — Хватит ломаться, что ты, целка? — Почему ты не хочешь, чтобы я платил? Что еще за хрень? Фемичто, бля? — Ты моя, значит моя. — Не, ну что толку разговаривать с бабами. — Девушки в этой аудитории могут пока отдохнуть... Невыносимо. Но другие терпели, смеялись, уступали, выходили замуж, заводили детей, разводились, заходили на второй круг. Видимо, у них не было отца, внушившего стойкую нетерпимость к любой пошлости, грубости, превосходству. Лучше держаться от мужчин подальше. Второго Полковника не вынести. Только в петлю. К счастью, «муж» больше не обязательство. К черту фату и красивые фото. Но человек, которого можно стиснуть в объятиях до боли и не отпускать, все равно нужен как воздух. Родного, доброго, близкого по духу нет. Одиночество грызет и душит. Влюбленности хаотично перекидываются на случайных людей, но с ними она никогда не сближается по-настоящему. Любовь живет внутри и не находит выхода. Страшно приблизиться и открыть свое сердце. Раз разом любимые уходят с другими. Надломленность и страх растут. Время идет. Ничего не происходит. Учеба. Переезды. Работа — одна, другая, третья… Все время быть близко, но никогда не попадать точно в цель. Когда желание писать разрастается и рвется наружу, не спрашивая разрешения, как созревший в женской утробе девятимесячный плод, она бросает работу, оставляет вещи, книги, телефон, забирает все сбережения и уезжает. Это случается вскоре после того как человек, бездумно и необратимо разломавший ее жизнь, умер в сауне. Его заплывшее жиром сердце не выдержало проигрыша партии в бильярд.***
Вот и все, что я могла бы выложить Саше помимо каких-то мелких, осевших в памяти, важных мне одной, обид, конфликтов, ссор. Небогатая событиями, заурядная, не особенно счастливая жизнь. У меня нет места, куда можно вернуться, но зато никто не ударит топором по дорогим сердцу деревьям. Будь я чуть более решительной, собранной, жизнеспособной, я бы превратила отпущенные мне дни в долгое увлекательное путешествие. Но когда позади нет опоры, нет страховки, а почвы под ногами зыбки, цель мельчает — не продвинуться вперед, а хотя бы устоять на ногах... Последний чистый листок в тетради. Клей рассохся от жары, страницы выпадают. Нужно подвести итоги. Сидеть на лавочке вот так, на виду у полицейских, опасно. Здесь мы расстались с А., и это место мне дорого. Подойдут? Ну пусть... До А. не добраться. Все пути отрезаны, ничего не поделаешь. Пребывание в К. вышло из-под контроля. Тоска по Саше, вина перед ней никогда не отпустят. Вода кончилась, теперь не купить — продуктовые закрыты. А фонтан? Зачем его выключили, тоже отправили на карантин? Какой сумбур в мыслях. Сердце ноет. Небо недобро полыхает алым. Во всем городе, во всей стране, во всем мире — пусто, тихо, одиноко как в моей душе. Вон они, идут. Первый — толстый, совсем как он, второй мелковат на его фоне. Но я больше не боюсь вас. Баста. Хватило одного, в ярости кидающего фуражку, загоняющего мать и дочь в угол, сверкающего звездочками на погонах. Кончено. Да не упокоит Господь его грешную душу. Идите сюда, я больше не боюсь. Внезапный порыв ветра подхватывает плохо скрепленные листы дневника, они взмывают в воздух и летят во все стороны. Л. не пытается поймать их, а только машет руками, отгоняя от себя прочь.08.08.2020
Послесловие
Эта работа родилась из огромной, болезненной любви к одному спектаклю и фатальной невозможности его увидеть. Выкладывать этот текст было неуютно и страшно, все равно что раздеваться перед чужими людьми, но прятать его «в стол» не хотелось. Спасибо, что дошли до конца. Если у Вас есть какие-то мысли или впечатления, пожалуйста, делитесь ими. Особая благодарность для моей беты La Bas, которая много раз вылавливала и удаляла из текста слово «который», наводила красоту и порядок, считывала и поясняла другим мои странные отсылки, бесконечно поддерживала, жертвовала личным временем, сном и была моим Вергилием в этом долгом путешествии по двадцати девяти кругам Фикбука. О лучшем сотрудничестве невозможно мечтать. Спасибо!