У моих подмостков

Мне требуется минуты три, чтобы вспомнить, что вообще такое паспорт и с чем его едят. Видимо, я уже миновала вторую фазу сна, прерывать которую тяжелее и неприятнее всего. Я привычно прикрываю зевок ладонью, хотя меня никто не видит, включая «стоящую за дверью», а затем лезу в свою сумку. Я более чем уверена, что даже запасная пуговица к пиджаку, из нее не выпадала. Девушка в подъезде молчит. Я тоже. Не торопясь обшариваю отделение за отделением, попутно ища и дырку в подкладке. Кошелек, зонт, сигареты, членский билет союза театральных деятелей, салфетки, парочка намертво присохших к фантику барбарисовых леденцов... Паспорта действительно нет. Этого еще недоставало. Что-то рановато для рассеянного склероза. Я все еще не спешу открывать дверь. Спросонья ситуация продолжает казаться мне ирреальной. Да и моя «спасительница» как-то уж больно странно притихла. Стесняется? Вряд ли. Раз не постеснялась заявиться в первом часу ночи. «Подождите минуту», - наконец говорю я, потому что если играть в «кто кого перемолчит», ситуация так и продолжит быть ирреальной. Странное сновидение, где женщине по одну сторону двери срочно нужен ее паспорт, а девушке по другую сторону нужно… А что ей, собственно, нужно? Быть может, дать этой самой женщине по башке, в скромной надежде на то, что в съемной командировочной квартире спрятана нехилая заначка, ведь зарплату здесь тратить особо некуда, а значит, денюжки имеются и где-то лежат. Эти мысли появляются моментально и начинают жить сами по себе. Контролировать их можно, но довольно затруднительно. «Тяжело ты, мать, отходишь от девяностых годов», - непременно подъелдыкнул бы Витька. Хотя мы все тяжело отходили, можно сказать – так и не отошли. Я бегло осматриваю себя в зеркале, пытаясь переключиться на «насущное». Из зеркала на меня смотрит тетка средней помятости, будить которую посередь ночи – не самая удачная идея. Но ничего, сойдет и так, не велика персона топчется в парадной. Я плотнее запахиваю халат. Под ним, слава тебе Господи, есть белье. До душа-то я так и не добралась. Дверь открываю без особого энтузиазма, смутное чувство «чего-то не того» меня так и не покинуло, скорее наоборот. «Вот», - она протягивает мне паспорт без лишних предисловий, за что я ей благодарна. Я тут же раскрываю его, дабы убедиться, что мой. Обложки раньше не пестрили особым разнообразием – красная да синяя. Моя синяя, эта тоже. Но мало ли таких в Пскове. «Спасибо, Людмила, приглашать не буду, сами понимаете, поздно уже», - сон она мне, конечно, сбила, но это вовсе не повод для ночных посиделок. Она спокойно кивает, мол, все понятно, но просится «на минутку» в туалет. Я соглашаюсь неохотно, и это написано у меня на лице. Остается надеяться, что она умеет читать. Я показываю ей санузел, мысленно жалея о том, что накануне поругалась с Володькой. Он брал третью смену подряд, лишь бы не появляться «дома». Так-то, конечно, глаза бы мои его не видали, но вот именно сейчас он пришелся бы как нельзя кстати. «Люда, а как вы узнали, где я живу?» – спрашиваю я из кухни, пока она моет руки. Аллилуйя. Просияло наконец. А раньше нельзя было спросить, прежде чем пускать в квартиру бог весть кого? Даже не студентка пока еще, так… проходной балл на следующий этап набрала. По сути это вообще ничего не значит. Я нервно щелкаю костяшками пальцев. Вот идиотка. Тем временем она выходит из ванной. Бросаю на нее беглый взгляд. Мне хватает нескольких секунд, чтобы отметить то, что необходимо для «снятия образа». Своего рода профессиональная деформация, порой невыносимо раздражающая, ибо далеко не всегда хочется эти самые образы «снимать». «Да шла за вами без палева, вы даже по сторонам не смотрите, вся как будто не отсюда. Из параллельного мира», - усмехается она, с каким-то полустыдливым вызовом. Сейчас она очень резко контрастирует с той Людмилой, у которой я накануне принимала экзамен. «Понятно», - спокойно произношу я. Бухая. Хотя спиртным вроде как не тянет. «Вы когда сигареты покупали, с кошельком паспорт зацепли и не заметили, как он выпал», - считает своим долгом пояснить она, хотя я не прошу пояснений. Вид наглый и совершенно ей неподходящий. «А ты за ларьком пряталась?» – не вопрос, а утверждение. Я намеренно сбрасываю ее с «вы» на «ты», потому что передо мной нет больше Сонечки, с дивным весенним монологом о любви, нет Офелии и Дездемоны тоже нет, а есть восемнадцатилетняя соска, которой нужно поступать не в Псковский драматический, а в сто двадцать третью шарагу того же замечательного города. Она ведет себя так намеренно, я это понимаю. Юношеский бунт против системы. Любой системы. Сотри все преграды, ага. Хочешь питерскую тетеньку, вытащи у нее паспорт из сумки, а потом заявись к ней ночью, авось чего-нибудь да из этого выпляшется. Хочешь выставить ей квартиру, что ж… схема та же. Интересно, она брала во внимание «возможного» мужа? Или расписание его ночных смен у нее тоже в кармане лежало... «Вы прозорливы», - развязно бормочет она, изящно отклоняясь назад. Я про себя усмехаюсь. Все же есть в ней что-то трагикомическое. Может она стать актрисой… даже вполне приличной, если действительно мечтает об этом, если не упустит время и не скатится, куда не надо. Я пристально наблюдаю за ее мимикой, за тем, как она пытается побороть зажатость, скованность движений методом, который Саня Авдеев раз и навсегда обозначил, как «говно в проруби». Легкое, едва уловимое покачивание корпусом, руки свободно вдоль туловища, подбородок чуть вперед. Левое плечо чуть назад. Что сказать, весьма неплохо для «первых проб». Ирка Зарубина вон до сих пор так зрительские овации принимает. Я снова усмехаюсь сама себе и своей питерской «зазнобушке». Господи, как же она там кайфует без меня. Ничего-ничего, оставшиеся полтора года быстро пролетят. Походи пока в примах, мой свет, я не жадная. Полтора года. Мда. Я нервно сглатываю подкатившую к горлу сухость. Кого я обманываю. Тоска сопливого оттенка. Не быстро они пролетят, ой, не быстро. Я все еще смотрю на девчонку, а она на меня. На лице у нее зафиксирована госпожа Бовари, после своего падения на самое дно. Да, есть в ней «то самое». Задоточки, которых она сама еще не прощупала. Черт, может, поработать над ней, пока торчу в этой дыре. Браться за любую мутоту, чтобы не умереть от скуки, уже не помогает. Нужно что-то посерьезнее. Кто-то посерьезнее. «Не хорошо, Людмила Валерьевна, лазить по чужим сумкам», - я обвиняю ее, совершенно уверенная в собственной правоте. Ничего у меня возле ларька не выпадало. На пачку сигарет и зажигалку у меня всегда и в любом кармане мелочевка валяется. Из театра мы выходили чуть ли ни рука об руку, и шла она именно с той стороны, где у меня висела сумка. «Застегивай!» - мой первый муж стаскивает сумку с моего плеча. «Застегивать не пробовала? Ну вот чисто так… в качестве нового опыта…» - мой второй муж застегивает сумку и аккуратно вкладывает мне в руки. «Попробуй, ангел мой… попробуй». «Лида, застегивай это дерьмо! С нами цыгане в электрике ехали. Это хорошо, деньги все у меня», - мой третий муж устало смотрит, как я уже дома застегиваю сумку. Да, я не люблю застегивать сумки. «Вы мое отчество запомнили?» – по детски восторженно восклицает «ночной» театральный деятель. Не переигрывайте, деточка. «И фамилию, и отчество, и место прописки», - я сопровождаю перечисления неглубокими кивками головы. Она ловит каждое мое движение, слегка приоткрыв рот. Ути, госьподи… Я искренне размышляю над тем, заминать эту историю или проучить дуреху, чтоб неповадно было. Неплохая ведь девочка, с задатками, но с такими приколами можно очень капитально влипнуть и подпортить себе будущее. Я отвлекаюсь, обрывая зрительный контакт. Всего какие-то секунд тридцать, не больше. И ей их хватает, чтобы сделать контакт физическим. Она бесцеремонно подходит ко мне и кладет правую руку на мою шею, я чувствую поглаживание ее пальцев под своими волосами. Такое щекочущее, такое классное в своей неумелости прикосновение. Объятия ребенка всегда прекрасны и лучшая из наград, оправдание всей жизни. Я снова вспоминаю дочь, с нее-то хрен дождешься. Взрослые мы уже, переломимся мать в щечку чмокнуть… раз в полгода. Тем временем давление на мою шею усиливается. Она постепенно притягивает меня к себе. Я не поддаюсь, я вросла в свое место. Не разрушай мои иллюзии, не того я от тебя хочу… Она продолжает свои попытки, уже второй рукой обвивая меня за талию. «Вы такая... охренительная», - она произносит эту глубокомысленную фразу с таким упоением, что меня разбирает смех. Даже не смех, а хохот, которому я почти уже готова дать выход. Она смотрит на меня с какой-то щенячьей надеждой, очень неестественной, гротескной. Идущий от нее сексуальный порыв почти что уродлив и еще… что-то не так. Что-то с ней очень сильно… Я вглядываюсь в ее темные глаза. В моей голове взрыв. Злость, страх… отчаяние. Господи, сколько же я этого навидалась. Чертовы питерские подворотни, мутные серые мальчики, синие полупрозрачные девочки. Шприцы в парадной, во дворе, у мусорки. Шприцы, шприцы, шприцы. И смерти малолетних идиотов. Чьи-то дети. Это были дети тех, кто недоглядел. Я помню, как проверяла Наташкины карманы, ранцы… руки. Она вырывалась от меня, в сумасшедшей обиде кричала, что я ей больше не мать. Я плакала, но продолжала проверять. Изо дня в день… изо дня в день. Середина девяностых. Будь она проклята. Мгновение я тону в мутном болоте ее расширенных зрачков, а затем отнимаю от себя ее руки, почти что бережно, нежно. Мне нужно немного времени, чтобы утихнуть и не переусердствовать. Я бью ей размашистый «отеческий» подзатыльник, вложив в руку весь свой ужас и праведный гнев. Материнского она точно не заслужила. «Вы чего?!» – отчаянно вскрикивает она, обиженно удваивая последнее «о», и я узнаю эту интонацию. Она инстинктивно хватается за больное место. А место больное, даа, я знаю. Рука у меня тяжелая, как шпала. В расстроенных чувствах и того тяжельше. «Вон отсюда», - бесцветно произношу я, отворачиваясь от неприятного мне зрелища. Нос краснеет, глаза на мокром месте. Все как полагается. Лицо «опытной куртизанки» снова приобретает детские черты. «Лидия Андреевна, простите меня, пожалуйста, я не это хотела… я дура, овца, я больше так не буду, правда, простите… пожалуйста», - тараторит сбивчиво, на одном выдохе. Не-не, есть задатки. Проширяет вот только. Обидно. Больно. Ребенок ведь еще. Но не мой. Что я могу? «Я очень плохо поступила, я больше никогда не посмею, даже смотреть на вас не буду, я…» - Обдолбанная, - я металлически заканчиваю определение, так и не поворачиваясь к ней. «Я… - боже, какой искренний момент удивления. Верю. – Да нет, я не ширя… не наркоманка в смысле. Вот, посмотрите, - она закатывает оба рукава и беспомощно тянет ко мне прозрачные ручки. «Да? А зрачки у тебя шире-жопы-быбы-Веры сами по себе, от природы такие?» - ядовито выцеживаю я, очень близкая к тому, чтобы потерять самообладание. «Это таблетка, я всего одну, я очень редко… даже нельзя сказать, что балуюсь», - кажется, что приходи в чувство. Голос тихий, жалобный, но речь и эмоция все внятнее. Я наконец удостаиваю ее взглядом. Внутри неприятно трепыхается что-то среднее между жалостью и отвращением. На абсолютно белом личике малиновые лопухи от слез. Губы болезненно подрагивают, да и сама она тоже. Да, плохонько тебе завтра будет, красавица, отходняк дело дрянное. Она затравленно смотрит на меня, словно прося помочь ей, спасти от чего-то. «Выметайся», - сухо говорю я и снова отворачиваюсь. Она молчит, не двигаясь с места… минуту или две, а может быть, пару секунд. Мне кажется вечность. Скоро начнет светать. Надо с этим заканчивать, пока Ненашев не явился. Сегодня придет переодеваться и в душе отмокать. Это я знаю точно. Он никогда не «гуляет» больше трех дней… «Зачем вы сюда приехали? Все равно ведь уедете». Я стою прямо и ровно, словно в ожидании денег за рекламу ортопедического корсета. По позвоночнику ползет колючая изморозь. Мне неприятны ее слова, она не имеет права говорить мне ничего подобного. Да кто она вообще такая? Карманница, наркоманка, на всех учетах, может быть, стоит. Я снова впадаю в раздражение. Взять за волосья, да вышвырнуть из квартиры, долго ли займет, она и так на ногах вон стоять не может. Я вполне серьезно размышляю над этим вариантом, потому что реально устала от всей этой идиотской сцены. «Разве что поиграетесь здесь немного… от скуки…» - она как-то странно, надсадно усмехается. И наконец уходит. Я слушаю ее легкие шаги, как она прикрывает за собой дверь, и инстинктивно перехватываю пальцами собственные запястья. Привычный «замок» от энергетических паразитов. Девчонка токсичная и вполне может сделать дырку в ауре... Господи, Авдеев, на подкорку мне свой гундеж записал про ментальные дыры. Параноик астральный. Я расцепляю «замок», чувствуя себя совершенно опустошенной. Спать. Немедленно. А за выходные надо решить, сообщать про засранку или нет.