Обречённый...

Он открыл глаза. Тело почти не болело, а вот внутри всё сжигал огонь, оставляя пепел и пустоту. Даже от жизни — прошлой и той, которая, наверное, уже никогда не сбудется. Огляделся, пытаясь понять, где находился, надеялся увидеть больничную палату. Нет. Вокруг было серо, мрачно. Со всех сторон будто напирали грязные бесконечные стены, которые покрывала лёгкая, едва заметная дымка. Сам Кристиан сидел на узкой лестнице, ведущей из ниоткуда в никуда. Он поднял глаза — над головой было светлее, опустил — под ногами чернотой зияла бездна. Откуда же пришёл он и какое расстояние преодолел? Ответа на этот вопрос не существовало. Горели сбитые в кровь колени, ослабшие ноги и руки дрожали, ладони ныли и тоже саднили, словно Кристиан полз по этим ступеням. Он обхватил голову руками, раскачиваясь из стороны в сторону. Какая из жизней была настоящей? А что привиделось? Или он умудрился прожить две — такие полярно разные, где в одной причинял боль он, а во второй — ему, словно в отместку? Прислушался к себе. Не услышал биения сердца. Однако, истерзанное болью, оно ощущалось внутри, разгоняя по мёртвым венам не кровь, а страдания, которыми были пропитаны каждый орган, каждая клеточка измождённого организма. Физически Кристиан почти ничего не ощущал, а был измождён, растоптан жизнью «наоборот», испытав чужие ощущения, причиной которых был он сам, на собственной шкуре. — Ты не познал и десятой доли того, что пережили другие «благодаря» тебе, — раздался над головой голос, в котором слышалась даже нескрываемая насмешка. Кристиан с трудом поднял голову, огляделся, посмотрел даже вверх. Вокруг никого не было, но слова звучали над самым ухом. Он не мог понять, разговаривал ли это кто-то другой или в голове звучал внутренний голос. — Знаю, — промычал Кристиан. Сил не было даже говорить. Опустошение было настолько велико, что хотелось просто закрыть глаза и умереть. Или это уже случилось? «Да что происходит?!» — А, например, Джоанна после тебя не просто существовала, а жила: радовалась, мечтала, даже любила. А ты? — Не смог… Даже когда представилась ещё одна возможность оставить её в прошлом. — Может, это она не смогла? — Не знаю. Он говорил шёпотом. Во рту пересохло, горло сдавливал неимоверных размеров ком. Хотелось вдохнуть, но не было сил. — Готов продолжать? Вздрогнул. Только не это! От ран вместо сердца и так остался лишь кровоточащий бесформенный кусок. — Теперь ты понял, что боль бывает не только физической? Кивнул. Он давно это знал, но совершенно не представлял, не хотел понимать, что ощущали другие. А зачем? «Один раз живём!» — любимая отговорка в попытке оправдать собственную глупость, инфантильность, нежелание думать о чувствах любимых, близких людей. Его распяли, заставив прожить чужие жизни, испытать их боль, пройти путём, на котором он сам расставил капканы эгоизма. И Кристиан спасовал, не смог, не выдержал. А кто-то нашёл в себе силы перешагнуть, пойти дальше, наслаждаться жизнью, залечив, наконец, нанесённые им раны. А ведь он всегда целился и попадал в самое сердце. — Это месть? — хрипло спросил он, адресуя вопрос в пустоту. — Очищение. Возможно, с последующим покаянием. Раньше бы он поинтересовался «за что?», сейчас же лишь понимающе кивнул. На большее не было сил. По щекам невольно катились слёзы, оставляя мокрые следы на высохшей, на ощупь похожей на кору дерева коже. Кристиан чувствовал адскую усталость, даже изнеможение — был вымотан вездесущей болью, отчаянием, безнадёжностью. Больше не было шанса всё исправить. — Но ведь и я страдал! — последняя попытка оправдаться. — Ты и тут эгоистичен, — опять усмешка. — За это поплатятся другие. Полегчало? Отрицательно покачал головой. Эту боль уже не унять ничем, не облегчить, не спастись от неё. Но и существовать с ней было невозможно. Эта бесконечная лестница походила на эшафот. Только вот палача, который мог бы одним взмахом руки закончить его страдания, не наблюдалось. А боль между тем только нарастала, сжимая горло и грудь стальными кольцами, выжимая ещё больше слёз, от соли которых щипало глаза. На сухих губах застыл стон. «Лучше бы били, калечили, ломали кости…» — это была полумысль-полумольба. Вдобавок пришло осознание, что исправить ничего не удастся ни в одной жизни, ни в другой, и оно окончательно лишило Кристиана сил. Он призывал смерть, хотя до сих пор не понимал, жив ли. — А был бы я счастлив, веди я себя иначе? — задыхаясь, прошептал он, завалившись на бок, положил голову на ребро ступени повыше. Кристиан не чувствовал кожей виска ни холода, ни жёсткости ложа. Поза была неудобной, но и этого он не ощущал. Отчаянно хотелось свернуться в клубок, закрыть глаза и забыться навсегда. — Как знать… — голос упрямо не хотел делиться никакой информацией. Кристиан усмехнулся — это был риторический вопрос. Да и ответ он знал наверняка, ведь сейчас стремился многое исправить, но было поздно. Он закрыл глаза. В воображении мгновенно возник образ Джоанны. Полный нежности взгляд на Кристиана, лёгкая полуулыбка, маняще приоткрытые губы… А по щекам — слёзы. В душе — отчаяние и пустота. Они сейчас были так похожи. Только Кристиан чувствовал всепоглощающую вину перед женщиной, которой причинил столько боли, сломал жизнь, но не её саму — сильную, волевую, в отличие от него. — Моё проклятье… — Кристиан, не открывая глаз, чтобы не потерять образ Джоанны, слабо улыбнулся. Он задыхался, но чувствовал острое желание сказать то, что не успел. — Моё счастье… Простишь ли ты?.. Я любил… Люблю… Это навсегда. На всю жизнь и даже после неё. Воздуха не хватило. Он попытался смочить слюной потрескавшиеся в кровь губы, но во рту тоже было сухо. Кристиан не находил в себе сил даже застонать, хотя от раздирающей душу боли хотелось выть, кричать от безысходности и отчаяния. Невыносимо! Изнеможение сковывало, лишало возможности пошевелиться, чтобы поменять позу — сесть или приподнять голову, хотя от неудобного положения затекло тело. Осталось лишь одно желание: несмотря на отяжелевшие веки, на мгновение открыть глаза, увидеть перед собой Джоанну и от счастья и боли лишиться чувств навечно. Или, изнемогая от боли, продолжить путь по узкой лестнице, окончательно погребая себя под руинами собственной души, разлетевшейся от раскаяния и чужих страданий на осколки. Или получить шанс всё исправить — пусть ненадолго, но не ради собственного счастья, ради её прощения. И он… открыл глаза…