Будущее которое я не хочу

Мой город идеален. Моя страна идеальна. Мой мир идеален. Моя жизнь идеальна. Ровно в шесть срабатывает внутренний будильник. Теперь такой есть у всех. Очередное облегчающее жизнь нововведение "Главной Корпорации". Встраивается прямо в подкорку, не сбоит. Правда, просыпаться от лёгкого разряда тока не слишком приятно, зато нет больше разделения на жаворонков и сов, даже сны и пробуждения подчинены единому распорядку. "Главная Корпорация" появилась в конце прошлого столетия. Первым их изобретением, внедренным на рынок, стала КМВ (кратковременная машина времени). Она позволяла сотрудникам перемещаться в прошлое. Временной отрезок был ограничен сутками, но и этого хватало, чтобы предотвращать большинство преступлений, несчастных случаев и самоубийств. Уже тогда Корпорации удалось занять ведущее место на политической арене. После изобретения биобраслетов, транслирующих жизненные показатели каждого жителя в единую сеть, все остальное правительство было распущено, и они остались единственной управляющей силой государства. Вскоре страна столкнулась с другой проблемой - слишком быстрым приростом населения. Не было случайных смертей, болезни выявлялись на ранних стадиях, даже последствия стихийных бедствий обходились без жертв и серьёзных потерь в ресурсах. И тогда появились мы – те, кто должен принимать трудные решения. Таким становился каждый десятый. Отбор проходил совершенно случайно (ну, или нам просто так говорили). Когда мы достигали совершеннолетия, вместе с распределением на работу на благо Корпорации мы получали надстройку для нашего биобраслета, позволяющую считывать информацию с других людей и вводить их данные в сеть, для отключения жизни. У каждого из нас был лимит на пятьдесят смертей. Мы могли ни разу не воспользоваться своим правом или же растратить его за день, месяц или год. Никто не контролировал наши решения, мы не обязаны были ни перед кем отчитываться. Все мы - лишь крошечные винтики, крутящиеся в едином механизме государства. Нет преступности, нет инакомыслия. Есть только болезни, которые подлежат излечению. Тебе не нравится наш идеальный мир? - добро пожаловать в санаторий. После курса там вернёшься исцеленным и покорным, удобным для Корпорации. Я работал на одном из заводов, изготавливавших детали для КМВ. Производство было практически полностью автоматизировано, за весь день мне нужно было повернуть пару рычагов, а потом, не отрываясь, смотреть на приборную доску, и если на ней загорится тревожный красный сигнал - вызвать бригаду устранения неполадок. Все остальные действия были под запретом. Слишком много пустого времени, слишком тесно в голове от мыслей… Я не знаю, как они узнавали о том, кто я – Корпорация обязывала нас сохранять инкогнито. Может, чувствовали, а может, с надеждой обращались с такими разговорами к каждому встречному. Жаловаться напрямую было опасно: один звонок от меня или подобного мне - и двери санатория гостеприимно распахнут свои объятия. Ведь это ненормально - не любить наш идеальный мир, а ненормальность есть болезнь, которую нужно лечить. Попадать в санаторий никто не хотел. И потому они говорили намёками: кто о снах, в которых совершал что-то жуткое, кто о гипотетических знакомых, отчаявшихся от бессмысленности бытия и существующих в бесконечной пытке. За полунамеками и недомолвками я слышал мольбу о помощи. Со времени моего совершеннолетия прошло всего два года, а я уже почти полностью исчерпал свой лимит. Сорок восемь приговоров я вынес, сорок восемь жизней прервал. Лучше всего я помнил самые первые данные, которые внес в сеть. Мы были с ней соседями по общежитию. Детям проще. Корпорация признала, что игры и свобода способствуют развитию личности. Поэтому в период с семи до шестнадцати лет мы были предоставлены сами себе. Мы часто придумывали что-то, носились по улицам и даже сбегали в пригороды, где еще можно было побродить по настоящему лесу или искупаться в естественном озере. Она всегда слишком много фантазировала, слишком громко смеялась и любила рисовать и танцевать. Потом наши пути разошлись, распределение закинуло нас в разные учебные заведения, но совсем из виду я ее не терял. Спустя месяц после шестнадцатилетия она шагнула с двенадцатого этажа - за ней вернулись, она полгода провела в санатории. Вышла - и на следующий день повесилась в шкафу. Так продолжалось семь раз. Едва получив своё право, я зашёл к ней. Личные встречи не слишком поощрялись, но прямого запрета не было. Она ничуть не удивилась, увидев меня на пороге. За то время, что мы не виделись, она выцвела и посерела. Из лица ушли краски, а из голоса - смех и яркость. Она стала бесцветной и гулкой, как каменный колодец. - Тебе так нравится умирать? - Я заговорил, едва пройдя в маленькую узкую комнату. - Мне нравится хоть на секунду ощутить, что я могу что-то решать. Хоть чем-то распоряжаться. Будешь чай? Я покачал головой. - На что ты надеешься? Они же все равно вернут тебя. - Может, им когда-нибудь надоест? Она присела напротив, опустив подбородок на скрещенные пальцы. В глазах - пустота и усталость. - У тебя есть шесть часов на то, чтобы проститься с этим миром. Ровно столько проходит с момента стирания данных в сети и до полного отключения биобраслета. То был первый и последний раз, когда я признался, кто я. Она не благодарила, не засветилась от счастья. Ни поза, ни выражение лица не изменились. - Говорят, через пять лет КМВ доработают. Можно будет возвращаться в прошлое уже до года назад. Представляешь, какие возможности это даёт? Никаких ошибок. Ни случайно рожденных детей, ни даже слабых попыток бунта. Счастливое время. Идеальный мир. Когда будешь дальше раздавать свои благословения, не забудь оставить одно на всякий случай. Я не ответил. Вышел, оставив ее все так же сидящей за столом, с пустым взглядом в стену. Рабочий день закончился. Ровно в шесть вечера пришёл мой сменщик. За два года мы не перекинулись и парой слов. Что там, я даже имени его не помнил. Он был из тех, кто никогда не обратился бы ко мне за помощью. Искренне счастливый, идеальный винтик для механизма. Наверное, скоро все будут такими. Лимитируют рождаемость, и необходимость в таких, как я, отпадет. Может быть, мы были придуманы лишь для того, чтобы почистить этот мир от ненужных, не вписывающихся в него деталей? Возле моего дома на скамейке сидел старик. Голуби слетелись к его ногам и клевали рассыпанные щедрой рукой крошки. На нем был байковый халат, из сгиба локтя торчал вырванный с корнем катетер. Сбежал из больницы? Впрочем, откуда же еще. В нашем городе не было старых людей. Каждый гражданин после шестидесяти отправлялся доживать в особые санатории - больницы покоя. Говорили, что им там хорошо - уют и уход. Этот же дед не производил впечатление особо счастливого. Ничего, скоро за ним "вернутся" из ближайшего будущего, а значит, я и не вспомню (не узнаю), что видел его тут, на скамейке у своего дома. Я присел рядом. Старик обернулся ко мне. Мутные, подернутые плёнкой радужки глаз, красно-жёлтые белки. Он плакал. Морщины, промытые слезами, казались еще глубже и безнадежнее. Вздохнув, я считал его данные. Нужно успеть внести их в сеть, пока за ним не придут. Город погружался в мягкий вечер. Я смотрел на него из окна пятьдесят второго этажа, из своей спальни. Пред глазами горела алым цифра «сорок девять». Это всего лишь игра моего воображения – то, что она скалится на меня отовсюду. И все же… Я ввел последние данные из своего лимита. Мне показалось, что сеть довольно заурчала, начав их стирать. Мне было бы любопытно увидеть завтрашний день и день через три года, когда внесут изменения в КМВ и станут возвращаться на год назад. Но я не мог так рисковать. Что, если завтра на улице я встречу того, кто сможет убедить меня, что он более достоин смерти? Я не хочу существовать в этом идеальном мире до наступления своего естественного конца. Как хорошо, что я могу хоть что-то решать. У меня есть шесть часов, чтобы насладиться видом засыпающего города. Тем более что будильник завтра не сможет меня разбудить. Мягкая идеальная ночь опускается на мой идеальный мир. Что ж, это идеальное завершение этого идеального дня.