***
Касания пальцев, проходившихся по щеке Чимина, разбудили его. Даже не открывая глаз, он знал, что в комнате было светло, и косые лучи солнца, выбившиеся из-под тёмных штор, ложились полосками света на каждую поверхность, в том числе и на тело Чимина. Полутороспальная кровать Юнги оказалась на удивление удобной, особенно когда сам владелец лежал под боком и согревал теплом своего тела, поэтому вставать младшему совершенно не хотелось. Но он всё же распахнул глаза, будто резко вынырнув из дремоты, хотя давно не спал, а просто наслаждался прикосновениями тёплых пальцев. Он уловил оголявшую дёсна улыбку Юнги, прежде чем последний, смутившись, отвернулся и сел на краешек кровати. Заспанный вид, подмятая правая щека, на которой он, наверное, и спал, мягкие спутанные волосы, ещё минуту назад, лежавшие на плече Пака, и пару засосов на шее. И Чимин мог поклясться, что видел, как на бледной коже старшего расцвёл румянец. — Прости, — голос Юнги хриплый ото сна. Чимин не видел его лица, только спину, и не мог понять за что Мин перед ним извиняется. Младший протянул руку, чтобы коснуться спины хёна, но замер на середине движения, неуверенный в том, что ему позволено сделать это. Вообще всё выходило как-то скомкано и неясно. Чимину бы очень хотелось повалить старшего обратно на кровать, задушить в объятьях, а потом продекларировать на весь мир, что они встречаются. Но страх не давал этого сделать. Горло сковало, и он не мог выдавить ни единого слова, и всё, что оставалось Чимину это просто ждать, пока сам Юнги что-нибудь не предпримет. Чимин приподнялся на локтях, разглядывая спину хёна, оказалось, что считать на ней родинки, рассматривать позвонки, обтянутые бледной кожей и думать, как замечательно было бы к ним прикоснуться, довольно увлекательное занятие. У Мина в квартире тепло, но у младшего всё равно все внутренности сковало холодом. Холодом, возникающим при виде сутулой спины Юнги, которая одним своим видом говорила о нежелании последнего вести какой-то диалог. Но каким-то неведомым даже для себя усилием воли Чимин решился. — Юнги, — его имя, тихо произнесённое на полувыдохе, совпало с тем, как Чимин прикоснулся к его плечу. Хён вздрогнул, будто выведенный из транса, он повернул голову, посмотрев на обнажённого парня в своей постели, кажется, над чем-то размышляя. И Чимин очень надеялся, что не над тем, как бы деликатнее вышвырнуть Пака. А потом Юнги улыбнулся. И этот момент был чем-то восхитительным для младшего, лучше прошедшей прекрасной ночи и вчерашних танцев, именно столько нужно было для счастья Чимина, ни больше, ни меньше. Это ощущение для младшего было сравнимо с теми, когда после долгой зимы наконец наступает весна, и всё и снаружи, в природе, и внутри окутано особенным счастьем, от которого хотелось или петь во всё горло, или радостно танцевать. А ещё у этого счастья всегда был неповторимый запах, и если весенний аромат состоял из мокрой земли, коры деревьев и травы, то личное счастье Чимина, — Юнги пах мятным гелем для душа и одеколоном, оставшийся и на коже Пака. И после когда они сидели в кофейне неподалёку от квартиры Мина, потому что у старшего не оказалось даже кофе, и смущённо друг другу улыбались, порой лениво разговаривая о чём-то неважном, то Чимин поклялся себе, что он сделает всё, чтобы удержать это счастье. Чимин был уверен, что интроверты не танцуют, но он даже рад, что ошибался.Часть 1
12 сентября 2020 г. в 19:41
Интроверты не танцуют.
Это аксиома, и Пак Чимин вывел её довольно давно.
Чимин сколько себя помнит тянулся к танцам, для него это не были просто бесполезные движения: каждый взмах руки и движение ногой что-то значили. В мире несущемся на бешеной скорости, в жизни, которая для Чимина проходила со свистом в ушах, танцы оставались единственным, что не теряло актуальности.
Да, танцы Чимина менялись с годами, становились лучше, движение плавнее, а музыка будто всё больше вливалась в них. Но это его жизнь изменялась под танцы, а не наоборот. Танцы привели Чимина к лучшим друзьям, половина из которых и вовсе не танцует, танцы помогли выбраться в люди и танцы сформировали такого человека как Пак Чимин.
Если Чимин грустил, если он радовался или же находился чуть ли не в состоянии эйфории, для того что бы выразить эти чувства нужно была лишь музыка и собственное тело. Даже если музыка доносилась из наушников или воспроизводилась в голове, даже если тело казалось измученным до крайности, ноги ватные, а руки напоминали макаронины, для танцев Пак оживал. Для них он воскресал, чувствовал и жил.
Однажды Намджун даже сказал, что Пак слишком одержим этим делом, но последний забил на слова своего хёна, ведь знал, что старший помешан на музыке не меньше, чем Чимин на танцах. И вообще слово «одержимость» сюда совсем не вписывалось, оно априори имело негативную окраску, а для Чимина это было далеко не так. Тут больше шло «любовь», да, именно она, Чимин имел безграничную и всеобъемлющую любовь к танцам. Даже в полуневменяемом состоянии эта любовь жила в его сердце. Даже, когда они на пару с Хосоком завалились в квартиру к друзьям, где их никто не ожидал увидеть, но всегда ждали.
Кроме пожалуй Ким Тэхёна, который всё ещё злился на Хосока и не готов был видеть его до такой степени, что его гневным взглядом можно было двигать предметы. Но единственное, что подвинулось под этим напором, то это сам Тэхён за пределы комнаты, где Чон в привычной ему манере активно знакомился с новыми людьми и болтал без умолку. Чимину изначально не нравилась эта ситуация, да и большинство ситуаций, случавшихся с этой парочкой. Тэхён мог вспыхнуть из-за невинного пустяка, а Хосок часто был не в состоянии просто заткнуться и не возражать своему парню. И всё: искра, буря, безумия. И эти двое в считанные секунды оказывались в ссоре.
Когда твои друзья встречаются это дерьмово, Чимин-то знает, Чимин познал на собственной шкуре, каково это, когда каждый из них пытался перетянуть одеяло на себя. И этим одеялом почти всегда оказывался Пак, порой ему даже казалось, что однажды эта парочка разорвёт его на части. Но в этот раз ему повезло больше.
С самого утра его выловил Хосок, начав излагать тоже самое, что ещё утром тараторил ему в трубку Тэхён, только со своей точки зрения, при этом бурно жестикулируя и повышая голос настолько, что как минимум половина Сеула теперь знает насколько Ким Тэхён не прав. Весь день Чимин провёл с Хосоком, что было даже неплохо, потому что как только хён рассказал о ссоре, то больше они о Тэхёне не разговаривали, и всё пошло как по маслу. Легко и непринуждённо, так как и должно быть с Хосоком. Именно за простоту и оптимизм Чимин когда-то полюбил Чона, в дружеском плане конечно. Хосок — это солнце, об этом знал каждый, кто хотя бы раз с ним разговаривал, и Чимина его компания всегда согревала.
Тэхён позвонил Чимину ещё пару раз за весь день, трепался о чём-то незначительном и вскользь упоминал о своём парне, но потом, будто признав поражение, успокоился, перестал звонить и писать смс. И кажется, что всё позади и обошлось малыми потерями, но Хосок заявил, что им надо было отдохнуть от друг друга, и поэтому он не пойдёт на вечеринку, запланированную на вечер. А Чимину как верному другу не оставалось ничего больше, как поддержать его.
Вместо вечеринки они отправились к Хосоку, где Чон, не раздеваясь, понёсся за бутылкой текилы, хранившейся на особый случай, который определённо настал. Чимин, увидев друга, любовно прижимающего к себе алкоголь, понял, что бежать уже слишком поздно. Хосок не был девушкой, и в жилетку не плакался, зато бухал, но делать это в одиночестве дурной признак, поэтому Паку изначально была уготовлена роль собутыльника.
Чимин никогда не питал особой слабости к алкоголю, он скорее пил, потому что все пьют, и, как бы странно это не звучало, чтобы развязать себе язык. Чимин в обычной жизни и Чимин на сцене — это два разных человека, и если в танце он раскованный на все сто, то в жизни был довольно застенчивый, поэтому завести разговор с незнакомцем для Пака было непосильной задачей.
Они устроились на кухне Чона, и Чимин вознёс славу всем богам, что Хосок и Тэхён не съехались, а то пили бы они на улице. Хотя для Чимина оставалось загадкой, почему Тэхён не спешит переехать к любимому, ведь квартира Хосока под стать хозяину была уютной, пусть и небольшой. Чимин часто здесь бывает, поэтому знает почти каждый уголок, у него даже появилась любимая кружка, из которой он и сейчас пил текилу. Бокалов у Хосока никогда не водилось, потому что это видите ли для таких гурманов как например Тэхён или Джин.
Разговор скакал от темы к теме, не задерживаясь надолго на одной, и если всё начиналось довольно неплохо, то позже выпивший Хосок вспомнил о ссоре и диалог спешно превратился в монолог. Монолог, который закончился твёрдой уверенностью Хосока в том, что не из-за него они поругались, и поэтому он имеет полное морально право провести время с друзьями. Даже если там был Тэхён. А Чимин… А что Чимин? Никто не спорит, что Хосок солнце, но он может не только греть, но и обжигать, даже когда хён трезвый его трудно переубедить, а теперь это переходит в разряд миссия невозможно. Поэтому они уже через час стояли на пороге друзей.
Именно так Чимин оказался на распутье. У него по-хорошему было два пути. Путь Хосок и путь Тэхён. Сейчас он может сорваться и попытаться обуздать ураган «Чон Хосок», который устраивал вокруг праздник жизни, вливая в себя алкоголь в производственных масштабах, и уберечь друга как минимум от похмелья утром, а как максимум от очередного скандала с Тэхёном. Или же может пойти к последнему, чтобы выслушать пьяный трёп лучшего друга, убедить его в том, что не всё потерянно и отправить на переговоры с Хосоком. Здесь же опять два варианта развития событий или Чимин застанет зажимающую парочку, или полный крах.
Но Чимин считал себя умным мальчиком, и поэтому выбрал не вмешиваться. Он взял какой-то коктейль фирмы «Чонгук Корпарейтед» и расслабился окончательно. Перекинулся парочкой слов со знакомыми, поговорил с Чонгуком, пока тот не утянул незнакомого парня или девушку, в темноте не было видно, в туалет, поприветствовал хозяина вечеринки Намджуна и заодно примостившегося на его коленках Джина. Всё шло по плану, ничего необычного. Обычная творческая тусовка Сеула.
Чимину иногда казалось, что он попал в один сплошной день сурка, менялось окружение, иногда место, но всё было по одному и тому же сценарию. Локация на первый взгляд одна и та же: квартирка-студия какого-нибудь друга или подруги, приглушённый свет, прорва народу, море алкоголя и танцующая кучка людей посередине. Чимин ожидал какого-нибудь бага в этой игре, который даже произошёл, но не в окружающем мире, а в его сознании. Что-то коротнуло в мозгу, и Чимин уже не смог оторваться от одной точки. Ведь он в этой темноте, хаотичности образов и пьяном дурмане выловил один образ. Юнги. Они с Чимином часто пересекались, но назвать их хотя бы приятелями было очень сложно. Да, они вертелись в одних кругах, дружили с одними людьми и работали в похожих сферах, но на этом сходства заканчивались. Именно поэтому на их счету числилось полтора разговора и чуть больше рукопожатий при встрече.
Юнги вообще был не контактный, и если Чимин как-то и хотел подружиться, то Мин Юнги, как выражался он сам, это не всралось. Чимину с хёном было неуютно, и поэтому он всегда поражался как Хосок мог дружить с ним, Хосок, ценивший в людях искренность и открытость.
Чимин много думал о Юнги как о человеке, иногда даже спрашивал о нём, и если говорил, что Мин ему неинтересен, то это была ложь. Интересен именно тем, что Чимин никогда не встречал человека, настолько отличающегося от него. Младшего подпитывало любопытство, какое-то чувство первооткрывателя, но холодный взгляд Юнги всё обрывал. Этот взгляд будто вымораживал всё в Чимине, холодил внутренности и задевал что-то, что Пак не хотел бы даже показывать. Нет, Юнги никогда не смотрел ни на кого свысока, он просто априори уже был выше. По крайне мере для Чимина. И если интерес к хёну не угас, то желание копаться в грязном белье, а он был уверен, что у Мин Юнги было его по горло, у Пака отсутствовало.
Но сейчас этот интерес снова проявил себя, Чимин буквально вспыхнул им. Потому что Юнги вроде как интроверт, впускающий кого-то в свой круг общения тяжело и неохотно. А интроверты не танцевали, у них просто не получалось отдаться танцу и открыться до конца, может быть только наедине или перед людьми, которые кровью заслужили их доверие, но не в толпе.
А Юнги танцевал, гнулся, и если раньше для Чимина он был холодной статуей, то сейчас он чувствовал это тепло, идущее от него. Жар, под которым Чимин плавился, не мог быть холодным человек, вытворявший такое. Движения бёдрами, поднятые вверх руки и прикрытые глаза будто в экстазе — Чимин завис на этом. Всё тело Юнги как одна изящная линия, словно Мин вовсе не человек и у него нет костей, которые ограничивали бы эту плавность.
У Чимина, как и у множества других танцоров, давно случилась профдеформация. Он уже не мог воспринимать танец в чистом его виде, а не раскладывать его по недостаткам, выявляя насколько же был хорош танцующий. В голове давно выстроилась табличка критериев, которой Чимин оценивал каждого, кто имел руки и ноги, по десятибалльной системе, и Пак мог по пальцем пересчитать тех, у кого получилось заработать десятку. Юнги же тянул как минимум на тысячу. А если бы старший ещё и облизнул губы, то на весь миллион.
Чимин думал, что… Да что уж там, Чимин не думал, у него были потеряны все возможные ориентиры, потому что Юнги мог быть таким. Что-то среднее между грязной похотью и ангельской невинностью. Чуть прикрытые будто в полудрёме глаза и приоткрытый рот. Растрёпанные волосы. Неприкрытые лодыжки и ключицы. Выражение бесконечной эйфории на лице. Юнги словно давно был не здесь, а там где чистое удовольствие переливалось в его венах вместе с кровью, там где танец творил эту тягучую как сладкая патока музыку, а не наоборот. И сердце Чимина, казалось, билось в ритм той песни, под которую Юнги выписывал бёдрами что-то до безумия неприличное в воздухе.
Юнги взмахнул рукой, словно приглашая Чимина, и последний тут же сорвался с места. Он пробирался сквозь извивающуюся толпу, и наверное не было места куда бы не пришлось прикосновение. Ведомый этим взглядом, которым хён случайно мазнул по нему, Чимин ещё больше опьянел. Он и раньше чувствовал себя пьяным, но если до этого алкоголь в его организме действовал на него подобно горячей ванне: размягчал и затормаживал, то теперь по всему телу разлилась истома.
Наконец он остановился прямо напротив Юнги. Чимин застыл каменной статуей рядом с ним и не мог понять: всегда ли было так жарко? Или это тело старшего так пылало? Он потный, хрупкий, а его полупрозрачная рубашка просвечивала так, что при большом желании можно было рассмотреть выпирающие рёбра. Но Чимину хотелось ещё и потрогать. Когда пальцы младшего скользили по талии Юнги, задирая блузку и проходясь по горячей коже, то последний просто блаженно улыбнулся и поддался ближе.
Их тела слились в танце. И Чимин, чувствовавший себя в танце как рыба в воде, сейчас будто находился на палубе дрейфующего в шторм корабля. Это даже символично, потому что через много лет после этого младший будет говорить, что Юнги потряс его мир. Техника Чимина всегда была великолепной, но насчёт эмоций он не уверен, потому что за хёном в этом плане ему не угнаться. Прижиматься так чувственно, делать настолько страстные движения, и Чимин не был уверен, что стоит хотя бы одного этого взгляда, брошенного из-под длинных ресниц.
Руки младшего всё ещё шарили по нежной коже, пока он старался запомнить каждый изгиб этого тела, чтобы в вечера, когда от одиночества хотелось выть, вспоминать о Юнги. Они медленно покачивались из стороны в сторону, пока Чимин не задел большим пальцем сосок Мина. Старший выгнулся, прижавшись всем телом к Паку, и чуть откинул голову. Даже среди разговоров и музыки, которые стали для Чимина неясным гулом извне, чем-то за пределами той атмосферы, которую они с Юнги создали, он смог услышать гортанный тихий стон. Младший в этот вечер только начал узнавать всю чувствительность хёна, и впервые почувствовал, что под мраморной кожей бьётся живое сердце.
Не медля ни секунды, Чимин припал губами к его шее, прямо туда где на неестественно голубоватой из-за освещения коже синела вена, руки Юнги легли на его плечи и чуть сжали их, пока Чимин прокладывал путь губами от нижней части шеи вблизи от ключиц до самых скул. Младший притянул подбородок Юнги к себе, и их губы оказались настолько близко, что горячие дыхание Мина оседало у Пака на губах. Глаза в глаза, и у Чимина подгибались ноги, потому что во взгляде хёна читалось желание и даже какое-то нетерпение, ведь первым кто сократил и так ничтожное расстояние стал Юнги.
Чимин иногда засматривался на губы Юнги, на то как они растягивались в улыбке или же кривились, когда хёну что-то не нравилось, они были тонкие, изящные и чуть обветренные. На вкус оказались ещё и сладкими. Хотя сладость здесь была скорее не во вкусе самих губ, они-то обычные, а в тех приторных ощущениях внутри Чимина, где-то в районе сердца, которые заставляли его чувствовать невероятную лёгкость. Держать Юнги в своих объятьях оказалось слишком естественно, так, что Чимин даже ощутил некое чувство дежавю, ему казалось, словно он уже был здесь с этим человеком, что руки хёна уже обхватывали его талию, что Пак уже держал Юнги за волосы, не желая отпускать.
Чимин думал, что потом, если сможет смотреть на хёна спокойно, при этом не сгорая или от стыда, или от влюблённости, то обязательно вручит ему гигиеническую помаду, настолько его губы были сухие. В отличие от влажного языка Мина, который ещё полчаса назад проходился только по губам Юнги, а теперь уже был готов для чужих.
Всё это для Чимина было подобно сказке, которая сиюсекундно должна была закончиться, ведь такие холодные принцы как Юнги встречались с принцессами, а не с их пажами после того, как один раз поцеловали их по пьяни. Мин всё же оторвался от его губ, раскрыл карие глаза, но не убежал отмывать губы или не начал отплёвываться, он просто чуть пьяно продолжал смотреть на Чимина, у которого одна из рук до сих пор сминала задницу старшего. Оба не говорили ни слова, только переводили тяжёлое дыхание.
И Чимин, подумав, что отталкивать или, того хуже, бить его не будут, высвободился из объятий и взял тонкое запястье в круг из пальцев. Когда Пак потянул его за собой, Юнги не последовал, он широко распахнул глаза, будто наконец приходя в чувство. В этот момент младшему чертовски сложно было сдержать разочарованный стон и не расплакаться прямо здесь, он до зубного скрежета не хотел, что бы Юнги вновь становился тем незнакомцем, которым был для него ещё каких-то два часа назад. Пак думал, что они в кои-то веки оказались на одной волне, ведь танец для Чимина был чем-то особенным, и поэтому ему показалось, что таким необычным способом они друг друга поняли. Но видимо только для младшего это было так.
Или нет, потому что как только Юнги высвободился из захвата цепких пальцев, от которых у него остались небольшие пятна, видимо Чимин перестарался, то хён подхватил его под локоть и начал выбираться из толпы. Они так и не сказали друг другу и слова. Неожиданно для Чимина всё снова ожило и понеслось в привычном темпе, по ушам била музыка, прикосновения незнакомцев скользили по телу, но всё это было для него неважно, потому что младший улыбался, впиваясь глазами в затылок Юнги.
Они ни с кем не прощались, в несколько секунд преодолели путь до двери, пробежали по лестнице, и вот Чимин уже мог вдыхать свежий воздух. Когда Юнги вёл его по проулкам ночного Сеула, то для Чимина эта ночь была окрашена гораздо ярче, чем любой день. Все глубокие оттенки фиолетового, синего и зелёного отступали под мягким жёлтым светом фонарей. Ночь была прекрасна, а рука Юнги в его ещё прекрасней.
Чимин, пребывавший в небывалом воодушевлении, не сразу заметил, что Юнги остановился, и младший чуть было не врезался в него. Он даже хотел спросить почему они остановились, но через плечо Мина он увидел, что тот ищет что-то в карманах. Пака буквально парализовало от собственной догадки: ключи, он искал ключи, потому что поведёт Чимина к себе домой, и последнему хотелось прижаться к спине хёна, задушив в объятьях. Паку показалось, что то, что Юнги привёл его к себе домой, означало, что старший к нему действительно серьёзен.
Когда он вошли в квартиру хёна, то она встретила их тишиной, у старшего не было ни собаки, ни кошки, ни, к большому счастью Чимина, девушки. Мин зажёг свет, и Пак вспомнил, что когда-то уже был в этой небольшой прихожей на одной из тусовок, которые в их кругу общения были не редкостью. И вроде, Чимин не заметил никаких изменений, на первый взгляд, всё осталось по-прежнему. Но изменилось не что-то в квартире Мин Юнги, а в Чимине.
Паку всегда казалось, что он просто один из многих актёров массовки, который волочит свою жалкую жизнь на фоне главных героев, кто-то, за кем неинтересно наблюдать. Но когда Юнги повернул голову к нему и чуть сконфуженно улыбнулся, то Пак Чимин ненадолго вспомнил, что он здесь не только для того, чтобы занимать пространство, что он тоже мог быть важным персонажем. Это окрыляло, поэтому Чимин хотя бы ради этого чувства попытался бы удержать Юнги возле себя.
Старший, видя его колебания, должно быть подумал, что Чимин стесняется, и не сказать, что это было неправдой, поэтому снова взял его руку в свою, только без прежнего напора, просто мягко подхватил, при этом погладив большим пальцем тыльную сторону ладони Чимина. Мин повёл его в глубь квартиры, в спальню, он мягко толкнул младшего на кровать, а сам навис над ним. Пак осторожно дотронулся до губ хёна сначала рукой, изучая на ощупь его лицо, начиная с высокого лба и заканчивая губами, где застыл и его взгляд.
Юнги, почувствовав желание младшего, нежно коснулся губами краешка его рта, Чимин тут же ответил на эту ласку, его руки обвили талию хёна. Они боялись друг другу навредить и сделать что-то неправильно, и если со стороны Чимина это выражалось медлительностью, то Мин обращался с ним как с дорогой фарфоровой куклой. Их общий ритм замедлился, и дикая страсть уступила место плавной нежности.
Они медленно раздевали друг друга, и когда комнату всё же наполнили стоны, то прошло довольно много времени, а ещё это стоило обоим парням кучу потраченных нервов, потому что что-то получалось слишком неловко. Например, когда Чимин запутался в футболке, снимая её с себя, то его хён начал хихикать, а потом уже и вовсе засмеялся в голос, но прекратил, когда недовольный раскрасневшийся младший укусил его за шею.
Бронзовая кожа Чимина так резко контрастировала с неземной бледностью Юнги, что младшему хотелось вплавиться в Мина, стать с ним одним целым. И когда тяжёлое дыхание Юнги перешло в хриплый стон, и старший упал на Чимина, слегка его придавив, то единственная мысль в голове Пака была: «Моё».