I know life would suck without you

— Так ты, получается, испанка? Этот вопрос звучит очень смешно в лоб. Точнее, в спину или куда-то в её затылок. Или куда он там ей говорит? Для Андреа это встаёт большим вопросом, пока Кирк, всего в несколько секунд раздув её кудряшки тяжёлым горячим дыханием, полного ячменного солода, ни даёт чётко этот момент выяснить. Учитывая, что они сидят сейчас на полу бара спина к спине и сильно поворачивать голову ему не к месту, говорит он первое время с её затылком. — Che cosa? * Бутылка, опустошаемая уже, к его удивлению, не из стаканов, а из горла на двоих, громко опускается на дощатый пол. — Ну, у тебя ж фамилия…испанская… — Кирк чувствует, что у него впервые проснулась необходимость с кем-то поговорить под градусом, а ещё неожиданная способность понимать её практически без гугл-переводчика (хотя обычно такая возможность ему выпадала только тогда, когда они ругались. Мат, он и в Италии мат, его не обязательно знать дословно, чтобы понимать общий смысл посылаемых ему гневно в лицо слов). — А ты всегда говорила, что ты — итальянка. — А, это… Она рассеянно запускает руку в самое буйство тёмных кудряшек. — Что, грустная история? — он усмехается, понимая, что без таблеток алкоголь возбуждает в нем зачатки нормальной социализации, которые умерли, казалось бы, ещё в школе при приюте. Подобные заведения на корню забивают желание искать себе среди людей противоположного пола друзей. Да и вообще среди людей, в общем-то, как таковых тоже. — А ты всегда такой словоохотливый или только после целой бутылки? — она насмехается по оборонительной привычке, он, чувствуя привычную колкость, только тогда позволяет себе расслабиться, налегая на её спину сильнее своей спиной и голову с тихим выдохом запрокидывая. Потому что это привычно. У них так бывало всегда. — Скажи спасибо, что у меня не осталось выбора. Остальные уже давным-давно в дрова. А ты единственный мало-мальски приличный здесь собеседник. Но если тебе так в тягость шевелить языком, милости просим, выход вон там. Андреа фырчит и пихает его локтем больно в бок. Кирк, удовлетворенный полученным эффектом, вздрагивает от неожиданного удара исподтишка и принимается активно потирать пострадавшее место под тихий аккомпанемент из собственного же ворчания. — Оставь мои бока в покое хотя бы сегодня, Мартинез. — уже совсем несерьезно кидается он, а сам думает, что должно случиться божье чудо, чтобы это произошло после первой же просьбы. Она иронично выпячивает нижнюю губу и показывает ему язык. Господи, ну что за детский сад. — Не в этот вечер. Твоё хамство я даже в нетрезвом состоянии не приветствую. Его покрытые дымкой разноцветные глаза испытывающе на неё пялятся с неприлично красного лица. В голове шумит и давит. Пить на голодный желудок было затеей не из лучших. Да и заводить беседу с ней — тоже. Обычно он избегал поиска собеседников на вечер. Но чёрт дёрнул его поддаться всеобщему веселью, когда желание свалить с корпоратива домой перевешивало все дальнейшие перспективы его присутствия здесь. Он вспомнил, что пить в одиночестве — бытовой алкоголизм. А себя алкоголиком Кирк не позволял никому называть за глаза. Даже себе самому. Уже позже Мартинез нарисовалась с зеленой пузатой бутылкой TULLAMORE, перепив, кажется, всех, кто ещё успешно стоял на своих двух на половине бара. Вторая была отведена в Mulligan Groser под ресторан. И никто из их парней туда так и не направился, предпочтя крафтовому пиву что-нибудь покрепче. К чему была вся эта показная щедрость со стороны шефа, для Кирка оставалось загадкой. Проще было собрать весь этот сумасброд в каком-нибудь дешевом пабе, чем снимать целый бар для них под вечер. Но некоторые траты, вышедшие из-под руки начальства, нужно было просто принимать, как должное, и сильно стараться не углубляться. Всё равно от Мёрдока потом узнает наверняка, что шеф и сам с выделенных средств отмыл половину себе. —…Это давняя история. — неожиданно начинает она, прерывая повисшую между ними повешенным на стену ружьём тишину совсем неспешно и удивительно тихо для своей обычной бойкой манеры ведения разговора. — Мой отец — испанец. У него было… довольно непростое детство. Бабушка с ним от дедушки буквально с чемоданами из роддома сбежала. Дедушка избивал её. Нехороший комок отвращения завязался глубоко внутри его живота сразу же после окончания её слов. При всей нелюбви Кирка к женскому полу, ничем не порицающееся свободное рукоприкладство в сторону женщин он ненавидел. Мужчина в его глазах в разы мельчал и терял всякий величественный статус, если пытался подобным низким способом самоутвердиться. Было несколько раз, что он даже девушек в клубах спасал при задержании крупных шишек от изнасилования. Со стороны копов было не редкостью попытаться какой-нибудь хорошенькой красотке в пылу возникшей суматохи вставить, а потом свалить всё на одного из бандитников. Уже после операции редко кто углублялся в подробности и разбирался с поиском истинных виновников случая. Неудивительно, что почти каждый второй полицейский сотрудничал так или иначе с их организацией. Все они были лишь ряжеными подонками в форме. И он, к своему мрачному признанию, отличался от них ненамного в моральном аспекте. А вот Мартинез…она их всех вместе взятых стоила. — Ну и…фамилию она себе вернула сразу же после развода. Отцу дала свою. И всю жизнь растила его в одиночку, так больше и не выйдя замуж. Знаешь, учитывая, насколько для женщин в то время болезненно по всем юридическим аспектам проходил развод, я её понимаю. И не перестаю ею восхищаться, что она на это решилась, ведь… Во время правления Франко развод порицался. И приравнивался к преступлению против католической церкви. Обет брака считался священной штукой, и если ты по каким-либо причинам в браке оказывался не счастлив, никого это не волновало. Разбирайся, как хочешь, а будь добр лицо доброго крепкого семейства сохранять. Она чувствует, что ей и самой становится дурно от глубокого заплыва в старые, даже не её личные воспоминания. Что за варварство, что за дикость? Хотя это был 20-й век. Странно сравнивать их мораль с нынешними взглядами общества, направленного на расширение свобод человека. Тогда же оно только вставало на непроторенную дорожку, лишь надеясь, что та сработает по лучшим правилам всех приходящих человеческих инноваций: «Пусть будет, что будет, и пусть весь мир летит вверх тормашками!»* — Типичное для испанцев ханжество. — он почти выплевывает это, будто и сам был в праве на них злиться. — С их-то историей. Чёртовы католики. Пальцы задумчиво поглаживают горлышко бутылки, карие глаза следят за отблеском ламп, играющих на дутом стекле, уголки губ иронично подергиваются из-за его слов. Всё это кажется ей чересчур странным, сюрреалистическим, непонятным. Атмосфера спокойствия и доверия, воцарившаяся рядом с человеком, с которым она чуть ли не больше всех обычно цапалась по поводу прав женщин, не могла не поражать заплывший расслабленной дымкой мозг. Правду говорят, что алкоголь стирал границы даже между врагами. Иначе их диалог давно бы уже перешел в гневный монолог одной из сторон, слушать бы друг друга они перестали, а в баре на одну попытку устроить драку стало бы за вечер больше. Двух других «везунчиков» на воздух уже выводили часом ранее. — Она столько дерьма перенесла, пока доказывала, что случай у них исключительный и требует немедленного рассмотрения. Ходила заверяла побои, а отца оставляла жить у сестры. Дедушка и туда пытался в пьяном состоянии наведываться. Это было…страшное время. Она надолго приложилась к бутылке. Кирк заметил, что хватка на горлышке усилилась. На пальцах у Андре всё ещё можно было заметить серебряные кольца. — А потом был принят Закон о Разводе. Бабушка получила, что хотела и уехала с отцом в Италию. Повезло, что они успели всё сделать до его отмены. Папа вырос, несмотря на всё это, очень хорошим человеком, правильным… — уголки её полных губ обрисовались в теплую улыбку, когда речь зашла о самом близком и родном человеке в её семье, о котором Андреа могла говорить часами. — Он простой, как от сохи, но очень надёжный, трудолюбивый, честный. И никогда не обижал маму. Я им восхищаюсь не меньше, чем бабушкой. Он был единственным, кто поддержал моё решение податься в полицию, когда мама бесновалась, а бабушка находила принятое мною решение неразумным. Слишком, мол, неспокойное дело для девушки, опасное. Она завела руку назад и протянула ему бутылку. Алкоголь уже плескался на самом донышке, и О`райли оставалось только удивляться, как в таком маленьком теле умещалось столько, а голова оставалась относительно трезвой. Просто поразительно. Кирк тихо усмехнулся и выдал искрометное, тихое, но красочное: — Fucked suas.* И допил остаток залпом. Она зашлась громким смехом, отклоняясь назад всем телом так, что её спина вовсю опиралась теперь о его спину. Лопатками он прочувствовал, насколько тело Мартинез было удивительно горячим и гибким, словно у кошки. Крепкие мышцы спины ощутимо перекатывались под чёрной тканью свитера, задевая его позвонки. И Кирк опешил. Ему было непривычно слышать её смех, вызванный не кем-то или чем-то другим, а именно им самим. Непривычно было чувствовать её тело настолько близко. — Только не усни там на мне. — О, не переживай, ты слишком костлявый, чтобы на тебе можно было спокойно спать. Утирая губы тыльной стороной запястья, он нахмурился, чувствуя, что те дрожат, против воли грозясь разъехаться в улыбке. — Нелёгкая жизнь выпала на её долю, соглашусь. — продолжила их прошлую тему она. — Но, знаешь, это как в законе Мёрфи: чему до́лжно было случиться, тому до́лжно. — Да ты фаталистка, Мартинез. — заметил он, хмыкнув. Хотя этот факт не должен был его поразить, — вроде бы она была верующей, — но всё же Кирк нашёл его любопытным. И в очередной раз убедился, что в чём-то был прав на её счёт. — Ну а ты? — она разводит колени, опирается о них локтями и подпирает щеку кулаком. Теперь их позиция меняется так, что бедра тесно прижимаются друг к другу. И она может заглядывать при таком угле обзора ему в глаза. Кирк не выдерживает первый. Взгляд отводит, жалея, что алкоголь кончился и паузу нечем заполнить. Нечем оттянуть ответ на её вопрос. — Ну а что я? — переспрашивает он. — Что ты? Это же не допрос. Раз меня разговорил, будь добр поделиться тоже. — Андреа смотрит на него пристально, вскинув слегка брови, и её губы изгибаются в игривой усмешке. — Значит, наш разговор обязывает меня к ответу? — он звучно усмехается в ответ, жеманно повторяя её позу и складывая одну руку поверх другой. — Можно и так сказать. — не унимается она и тоже приобнимает свои колени для более устойчивой сидячей позиции. — Так что не так? Тоже прескверная история? Его затылок опирается о ножки одного из барных стульев, когда он откидывается назад. Глаза закрываются, а мысли теперь кучкуются вокруг задачи, что ей стоит сказать, а что стоит оставить за «тяжёлыми шёлковыми шторами». Он не знает, что всё это время, пока он подбирает слова, она рассматривает его профиль. Оглаживает взглядом напряжённо захваченную зубами нижнюю губу, отмечает, насколько у него удивительная бледная, почти прозрачная кожа, отдающая моментами голубым отливом. Как под короткими острыми ресницами залегают топорщащиеся тени, словно у ежа, распушившегося под солнцем. И дело ли было в алкоголе, Андреа не знает, но она уже второй раз отмечает более чем осознанно, — первый раз был в их первую встречу, пока он не раскрыл рта, — что, чёрт возьми, Кирк был очень красив. У Кирка история не несла в себе, увы, любящих родителей, с которыми были пускай и натянутые временами, но все же теплые любящие отношения. Он всегда был один. Сколько себя помнил. И ему это было привычно. Единственным, кто разбавлял это одиночество, да и кого он готов был впустить к себе без особых последствий, был Мердок. Мердок для него всегда выступал вроде старшего брата, у которого была своя серая мораль на все аспекты жизни. Кирк привык к нему прислушиваться. И потому лишнего с коллегами, с которыми жизнь могла его в любой момент развести, не болтал. По совету того же Макалистера. У них и с Андреа всегда удерживалась комфортная дистанция. За два года они так и не успели с ней сблизиться достаточно, чтобы устраивать подобные попойки каждые праздники. Он сам для этого постарался. Но уже давно Кирк стал задумываться, что возникшая между ними пропасть, по независящим от него обстоятельствам, сама начала затягиваться и сдвигаться. Этот разговор выступал самым что ни на есть неопровержимым доказательством. — Я жил в приюте в детстве. Там встретил своего лучшего друга. У меня, кроме него, никого не было. С родителями…как-то не задалось. — он прочистил горло, нервно дёрнул уголком губ, понимая, что слова даются ему до странного легко. Она его не перебивает. Не вздыхает, не охает, просто молчит и слушает. Ему так было комфортнее всего. — Уже тогда жизнь научила меня давать сдачи и не доверять кому попало. Жить в приюте с большим количеством ртов было тяжело, но она закалила меня и показала, что если я и хотел чего-то добиться, то способен это был сделать только своими руками. Сам. И что рассчитывать мне было не на кого. — Теперь понятно, почему ты вырос таким колючим. — констатирует она больше для самой себя, тут же ловя его красноречивый, потяжелевший в разы взгляд. Под резко раскрывшимися разноцветными глазами ей становится неловко. — Можешь комментарии на потом оставить? Психологический анализ придется, видимо, тоже отложить на потом. — Scusate.* — Андреа примирительно вскидывает руки, а потом устраивает их в прежнем положении. — Ну так?.. Он ещё долго смотрит на неё, прежде чем снова возобновляет свой монолог. Думает, стоит ли она того, чтобы с ней говорить дальше. — Школа оказалась не лучшим местом. Конкуренция там была ещё более нездоровая, чем в приюте. — Дай угадаю, стипендия? Он кивнул. — Она самая. Приходилось из шкуры вон лезть, лишь бы её выбить. Кирк помнил до сих пор, как вчерашний день, все бессонные ночи, проведенные за конспектами, усиленное биение сердца из-за энергетиков и отвратительную перманентную головную боль из-за недосыпа. Нарушения сна в итоге так и перекочевали с ним во взрослую жизнь. Он до сих пор без барбитала и стакана виски перед сном не мог уснуть. — Но ты справился. Круто же. За счёт одних мозгов попасть в колледж. — честно отвечает она, и Кирк замечает, что женские глаза напротив восхищённо блестят. И он совершенно не понимает, что с этим знанием делать. Он привык к таким взглядам от кого угодно, но никак не от неё. — У тебя было не так? — вопрос вырывается необдуманно. Он ловит себя на том, что закусывает после щеку изнутри. Спрашивать было не нужно, нужно было подняться, забрать пальто и уйти. Но когда Андреа неловко посмеивается и отводит взгляд, Кирк чувствует себя так, словно он с полом сросся. У неё при улыбке на щеках выступают крохотные ямочки, на которые он в абсолютно безотчётном действии пристальнее обычного смотрит. Она впервые перед ним сдает позиции и позволяет себе выглядеть не столь самоуверенной, сколь привыкла быть. Может, потому что хоть сейчас это было не нужно? — Скажем так, я не была отличницей. Но смогла поступить, вопреки всей моей взбалмошности и любви проводить дни не за учебниками, а на улице. Так что отец никак мне денежными средствами в этом плане не помогал. А вот в колледже стало уже не до пинания балды: для одного доказательства, что я заслуженно там находилась, приходилось выкладываться в два раза больше и лучше, чем всем тем придуркам, просиживавшим там штаны только из-за наличия члена между ног да заботливых папаш в управлении. И в этот самый момент они поймали себя на том, что оба до неприличного громко прыснули. Чтобы Мартинез и поносила мужиков! Вот это было что-то новенькое. — Ты отбираешь мой хлеб. — он встаёт с пола, разминая шею. Если они просидят в таком положении ещё хотя бы пять минут, он грозился заработать себе остеохондроз раньше третьего года службы с ней. А его обычно пророчат всем бывалым псам закона на пятый. — Правда? — она театрально округляет свои и без того большие глаза. — Scusate, мой друг, но не один ты имеешь предубеждения насчёт противоположного пола здесь. Она замечает, что он несколько нервно запихивает руки в карманы штанов. Удивительно, что к буклированному пиджаку и свитеру не прилагалась юбка. Обычно ирландцы вроде бы именно её напяливали, а он вон прилично пришёл в иссиня-чёрном пиджаке, кремовом свитере с высоким горлом и подходящих в тон верхней части костюма чиносах. Кстати, те весьма выразительно подчёркивали его ноги и крепкую задницу. Эта мысль заставляет её начать давиться смехом, зажав рот ладонью. — Что смешного? — искренне недоумевает О’райли, глядя, как лицо, спрятавшееся в буйстве темных кудряшек, стало от смеха уже совсем красным. — Если я скажу тебе, ты больше со мной в жизни не заговоришь. Он удивился, явно заинтересовавшись, что такого могла ещё родить её голова, чего она ему ещё не говорила. — А ты попробуй. Вдруг повезет. — и он с вызовом в разноцветных глазах сел напротив неё в ожидании на корточки, подперев щеку кулаком, а локтем уперевшись в правое колено. Андреа уставилась на него шальным весёлым взглядом. Кажется, этому столику больше не стоило наливать. А жаль. Он восполнился надеждой попробовать знаменитое крафтовое пиво всё-таки не в одиночестве. Она перешла на почти интимный шепот, приблизившись вплотную к его лицу. Кирк, не ожидавший, что она так быстро сократит между ними расстояние, невольно подался назад, вскинув брови. Сердце его подскочило. — Я тебя в юбке представила. Ну этой… вашей… традиционной… А то ты так официально сегодня оделся, а юбку забыл. Нехорошо получилось. Андреа довольно захихикала. Кирк, сощурившись и поджав губы, сохранил гордое загадочное молчание, глядя на неё трудно читаемым взглядом. Под столь пристальным вниманием Мартинез стушевалась. Не то сказала? Стоило всё-таки учесть, как болезненно он обычно воспринимал комментарии с её стороны. Навряд ли один разговор и бутылка виски были способны уговорить его нежность сгинуть на часок другой. Сейчас точно их разговор зайдёт в тупик, он как-нибудь очень плохо обзовёт её на своём дьявольском языке, а потом с видом оскорбленной невинности удалится в сторону ресторана. Но Кирк, несмотря на все её домыслы, как-то странно улыбнулся. — Андреа, блять, это же только первая бутылка. Ты что несёшь. Она с облегчением захохотала, зажмурившись. От сердца тут же отлегло. Боже, ну и заставил он её напрячься! — Прости, но более сексапильное зрелище в моем мозгу сейчас представляться не хочет. Он поднял её за локти на ноги. Так легко и беспрепятственно, будто она для него была не тяжелее пушинки. Это её поразило. Андреа ни разу ещё раз не задумывалась, насколько Кирк был, как мужчина, её сильнее. При драках этого ею особо не замечалось. Но сейчас она неожиданно открыла для себя это знание во всей его красе. Говорило ли оно о том, что О`райли по-настоящему ни разу не хотел сделать ей больно? Кто знает. — Чтоб ты знала, я потрясающе смотрюсь в юбке. А сейчас пойдем на перекур сгоняем и поедим уже. После бутылки вискаря у меня желудок подводит. Она округлила глаза и покорно потащилась за ним в ресторанную часть, оболванено кивнув. Махнув парням, оставшимся сидеть и громко обсуждать уже пошедшие по третьему повторяющемуся кругу новости, и заранее попрощавшись, Андреа все ещё думала, зачем Кирк поделился с ней своим наблюдением насчёт юбки. Это что ещё за попытки соблазнения в нетрезвом виде? И часто ли он сражал наповал других женщин, щеголяя с волосатыми ногами в одном килте? При этой мысли ей во время перекура то и дело приходилось сгибаться обратно пополам, с пищащим звуком едва не съезжая по стенке. Теперь её мозг не хотел отпускать назойливое дурное желание когда-нибудь развести его на игру в карты и выбить своим выигрышем возможность увидеть представившуюся ей весьма красочно картину вживую. Для чистоты дела, чтобы убедиться, что он не врет, естественно. — Нам два яйца по-шотландски, пожалуйста. — засев за один из свободных столиков, Кирк подозвал еле держащегося на ногах парня, сонливо жмурящего свои глаза в их сторону. Кажется, отсутствие гостей и его нахождение здесь, а не дома перед теликом, удручали рыжего парнишку донельзя. Андре поймала себя на мысли, что ей жаль его, и что работа официанта была ещё более неблагодарной, чем работа полицейского. Особенно накануне праздников. Подумав с секунду, стоило им ещё пить, они обменялись взглядами. — До дома хоть дойдешь потом? — осведомился О`райли в знакомой им обоим ехидной манере, чем вызвал у неё ответную реакцию. — Обижаешь. — она хитро сощурилась. — Мой рекорд здесь побить до сих пор никто не может. Он оценивающе прошёлся взглядом по её вмиг протрезвевшему лицу, назвав наконец официанту их полный заказ. — Проверим? Это было авантюрой, на которую им обоим не стоило соглашаться. Будучи оба людьми целеустремленными, полными азарта и отсутствия контроля в виде последующего рабочего дня, они пополнили заказ джином. Потом к джину присоединилось вино, к вину — десерт, а за ними последовал в лучших ирландских традициях «Гиннесс», который не попробовать в L.Mulligan Groser было бы настоящим преступлением. Его практически никогда здесь не подавали. И потому то, что Кирк его смог каким-то образом (вполне возможно, что не совсем легальным) достать, Мартинез в очередной раз за вечер поразило. Официант, посчитавший, что не просто так увлеченные алкогольными напитками молодые люди были увлечены ещё и друг другом, решил, что надо бы добавить огоньку в надвигавшуюся ночь. По мутным неопределенным взглядам, которыми Кирк то и дело награждал свою спутницу, подумать иначе было сложно. Подперев щеку в совершенно расхлябанной позе: одна нога закинута на другую, левая рука вальяжно расположилась на спинке стула, правая с локтем на его стороне стола, — он то и дело оттягивал ворот свитера, ссылаясь на то, что в помещении чертовски душно, а сам глазами разноцветными, затянутыми на большую часть расширившимися зрачками, смотрел только на неё. На её экспрессивную манеру активно жестикулировать, на то, как, чёрт возьми, она стойко отправляла в себя второй бокал «Гиннесса» и не походила до сих пор лицом на красный рождественский шар. В отличие от него. До чего же романтичная складывалась картина, всё думалось официанту! Не хватало только музыки! И он, оценив, что у входа не маячило ничего, кроме снега, дворников и спешащих домой людей, убежал ставить некогда им нежно любимый сборник песен великого Элвиса Пресли. Бодрый голос Элвиса прервал её затянувшийся рассказ про отца, рыбалку и погоню рыбной полиции за ними за ловлю рыбы в неположенном месте, заставив Кирка воспрянуть, скинуть накатившую на него сонливость и распрямить плечи. Он растерянно заморгал. — Что за херня? Андреа, прислушиваясь к музыке, плавно задвигала головой, потом корпусом, а после и вовсе покинула своё место, закачав бёдрами. — Не херня, а Элвис. И вообще, ты что, совсем не танцуешь? Было бы большим упущением остаться сидеть под такие песни, сразу же подумалось ей. Андреа готова была даже вытащить того милого мальчика, лишь бы не оставаться в стороне. Смутит её беспардонность бедного юнца или нет, с зашкаливающим градусом алкоголя в крови её волновало сейчас меньше всего. — Да что там уметь, конечно, танцую. — праведно возмутился он. — Просто сейчас не хочу. — Значит, скорее всего, не умеешь. — ехидно подметила она. — Нет, умею. — не переставал доказывать Кирк. — Нет, не умеешь. Она окинула его взглядом сверху вниз, оценила свои шансы его уговорить в таком состоянии составить ей компанию и, браво устояв на ногах, шатающейся походкой направилась в сторону кухонной двери, за которой как раз скрывался бедный её будущий партнер по танцам! — Эй! — донеслось ей тут же в спину. — Ну и куда ты намылилась? — Искать более сговорчивого партнёра для танцев. Потому что ты, О`райли вот-вот похеришь сейчас свой шанс. Глупо было на него злиться, но она так надеялась…сама не знает, на что. На то, что у Кирка неожиданно восстановится атрофированная романтичность? За ненадобностью природа людей вроде него её лишала. Но даже правильное понимание заковыристостей его характера не помешали Мартинез обозлиться, расстроиться и продолжить поиски в другом месте. Запястье её оказалось самым беспардонным образом перехвачено, а она развёрнута резко на 180 градусов назад. Вторая мужская рука скользнула по талии, сильно ту обвивая, и Андреа застыла, безапелляционно прижатая к крепкому горячему телу. Она совершенно не услышала его тихих крадущихся шагов. — Потанцуем? Его голос прозвучал в её ухе. Кудри под выдохом разметались, открывая доступ к её глубоко удивленному лицу. Андреа, едва удерживая рот от безвольного желания раскрыться, скользнула свободной от мужских тонких пальцев ладонью по его плечу. И с вызовом ответила: — Потанцуем. Только пьяным Кирк бы полез танцевать с ней медляк. А он и был пьяным. В дрова. Он не стеснялся в этот вечер прижиматься к ней ближе дозволенного: грудью к груди, тесным сцепленным жарким замком пальцев ладоней к ладоням, бедрами к бёдрам, когда плавность у песен сменялась игривостью бряцающей прямо по ушам гитары, — не стеснялся запускать пальцы в тёмные, как реки Темзы, волосы, перебирая их, пока её щека доверительно прижималась к его груди. И всё это было…волшебно. Кирк не хотел портить дивность этого момента каким-нибудь клишированным романтичным словом. А под волшебством можно было иметь в виду самые разные вещи. Даже исполнение сокровенных желаний, о которых люди, порой, сами могли долгое время не подозревать. — Скажи, будь у тебя возможность совершить какую-нибудь сумасшедшую чепуху, что бы ты сделала? Андреа, успевшая уже практически уснуть под «Can`t help falling in love» на его груди, с блестящим взглядом вскинула глаза на напарника. На ум приходили всякие романтичные глупости. И она прекрасно была осведомлена, насколько пренебрежительно Кирк к ним относился. Но всё же…всё же она искренне пожелала бы всего одного. — Запечатлеть в памяти этот вечер навсегда. Он сорвался с ней из ресторана сразу же, когда в голову закралась совершенно безумная, родившаяся на её ответ идея. Накинул второпях пальто, кое-как помог одеться ей и, чуть было не забыв оставить парнишке на чай, вцепился в её руку, словно в том таилась жизненная необходимость лично для него самого. Андреа, наконец, готовившаяся свалиться в ближайший сугроб после всего принятого на душу спиртного, задорно хохотала на всю опустевшую улицу, когда Кирк её от столь незавидной участи спасал. Её медлительность сильно затормаживала их передвижения, но с горем-пополам они всё-таки добрались до желанного места. До фотобудки. Раньше Кирк считал, что только идиоты могли часами сидеть в ней и не вылезать, пока не получится желаемая фотография. Либо же очень богатые временем туристы, которым решительно больше не на что его было тратить. Но сейчас он сам активно ругался, плевался и стучал «красную старушку» по её бардачку с маленьким окошком и прозрачной дверцей для сохранения фотографий, когда те застревали, тратя не пять предполагаемых минут, а съедая у них уже около получаса. — Ты её сейчас так сломаешь. — осведомила его Андреа, после чего снова стала заливаться смехом. От холода, алкоголя и хохота она раскраснелась. — Да блять, я заплатил ей, где-то же должна быть справедливость в этой стране, что ты получаешь то, за что платишь! — весьма красноречиво напрягал связки её напарник, саданув ещё раз по отсеку, где предположительно находилась катушка с бумагой для фотографий. — Ну, Кирк, это же не бордель. — И правда. — обреченно повторил он. — Это же не бордель. У Марины бы такой херни с обслуживанием клиентов точно бы не встало. Не получив нужного результата, О`райли весьма трагично прижался лбом к панели, осознав всю дикость сложившейся ситуации: он скатился до ругательств с тупым аппаратом по выдаче тупых фоток. Какой кошмар. — Мартинез, ты на меня херово влияешь. — буркнул он, незаметно оскалив зубы в улыбке. — Это ты ещё со мной плотно только один вечер пообщался. — он слышал, что ей было весело. — Страшно представить, что будет, если вечер окажется не единственным. Он какое-то время ещё продолжал так прижиматься к панели, раздумывая над сказанным. Дикость, настоящая и беспросветная. Он сидел в фотобудке с девушкой, которую ещё вчера бы послал весьма неизящно на детородный орган, предложи она ему такой способ развлечения. Но она бы и не предложила. Почему-то, чтобы, наконец, начать нормально общаться, им пришлось для начала хорошенько надраться. — Эй, дай посмотрю… — она отвела его лицо от панели, прижав горячую сухую ладонь ко лбу, словно у него был жар. Кирка в него и бросило, когда их лица оказались на одном уровне, а её голос, сквозящий режущей слух заботой, заставил его покачнуться не от неё, а непредсказуемо к ней. Это произошло быстро. Затвор щёлкнул и выплюнул фотографию после установленных ею настроек буквально в тот же момент. Но ни Кирк, ни Андреа уже не обращали внимание на получившийся снимок, медленно осевший за пластиковой дверцей. Он сминал пухлость её горячих губ голодно, жадно, обхватив её лицо своими до ужаса холодными из-за кожи перчаток ладонями. Поглаживал щёки большими пальцами, отмечая, насколько они мягкие, упругие и круглые, как тосканские персики. Да-да, именно персики — эта ассоциация закралась из-за их румяности и того, как легко они помещались в его руках. Она улыбалась. Поэтому он мог прочувствовать и захватить их. Ощутить кончиком языка разливающуюся сладость и горечь последних съеденных на двоих десертов и распитых уже больше ею, чем им, напитков. И он ловил себя на том, что не мог отвести от её лоснящегося под искренними, ничем не омрачёнными страстными эмоциями лица взгляда. Он тонул и растворялся в тесном сплетении их губ, доходящем до откровенно пошлого столкновения зубов, когда его руки подлезли под все ее невозможные кудри, притягивая теснее за загривок к себе. Первый и последний корпоратив, проведенный Кирком Бартоломью О`райли не в одиночестве, подарил ему по-настоящему рождественское чудо.