Разбитое зеркало

Чак помнил покореженный металл спасательной капсулы, впивающийся в тело, и как вода медленно наполняла его легкие. Как его рвануло наверх от ударной волны, и как он, слава Богу, потерял сознание. Дальше Чак не помнил ничего и был благодарен за это. Первое воспоминание Чака относилось в следующий раз к больнице. Он чувствовал боль во всем теле и облегчение от того, что всё ещё жив. Захотелось смеяться, дико и безумно, и показать средний палец в космос тем инопланетным мразям. Но Чака хватило лишь на то, чтобы хрипло выдохнуть и еле приоткрыть глаза. Около его больничной койки замерла какая-то размытая фигура. Фигура вскочила, когда Чак стал подавать признаки жизни, и Хэнсен узнал её. — Ра-айли, — не изменяя своему ехидству даже после неудавшейся гибели, протянул Чак, а потом подумал, что фигура была до того неясной, что могла оказаться и не Беккетом. Чак все-таки тихо смеется от своей глупости и опять вырубается. Ощущения на второе пробуждение резче и явственнее. Чаку намного больнее. Он чувствует кривую рану на правом бедре и так адски болит левая нога, будто её оторвали. Хэнсен распахивает глаза и приборы, к которым он привязан, начинают захлебываться своим писком, потому что у Чака подскакивает пульс. Чак начинает понимать. Он пытается подтянуться на локтях выше, и предсказуемо у него не получается. Тогда Хэнсен трясущейся рукой тянется к простыни, сжимает пальцы и дергает в сторону. На нем больничная пижама, стремная, он их ненавидит. Но дело сейчас не в пижаме, а в том, что Чак не видит своей левой ноги. Может мозг еще отходит от каких-то лекарств, но Чак с надрывом продолжает думать: «Где моя гребаная нога?». Он жмет на кнопку вызова врача чертову кучу раз, но кажется, что приходят к нему через полчаса, не меньше. За это время Чак успевает проклясть кайдзю, Пентекоста, Страйкера и даже самих врачей. Когда маленькая медсестра врывается в палату, Чаку уже не хочется на нее наорать. Он запрокидывает голову на подушку и смотрит в потолок опустошенным взглядом. Это всё. Теперь дорога в любые военные силы ему закрыта. А он больше ничего и не умеет, кроме как надирать придуркам задницы. — Мистер Хэнсен? Вам плохо? — Ты не представляешь как. — Я поставлю Вам капельницу с обезболивающим, — неловким тоном произносит медсестричка, заливается краской и слишком уж сильно втыкает иголку ему вену. У Чака нет моральных сил, чтобы съехидничать по поводу криворуких медсестёр, и он с силой жмурится, надеясь как всегда вырубиться в самый поганый момент. Через два часа у него получается. На третий раз не так больно, видно, его предусмотрительно накачали обезболивающим. Его лечащий врач заходит, несёт что-то про успешное восстановление и спрашивает, позвать ли ему отца Чака. Какое успешное восстановление, если я не могу отрастить заново ногу, думает Чак и отказывается от встречи с Герком. Еще не хватало, чтобы он смотрел на сына как на калеку, который ни на что больше не годится. Последнее, чего он ждет от отца, — жалость. Пусть подавится этим сожалением и сокрушением, Чак знал, на что подписывался. Потеря ноги так, приятный бонус, издержка профессии. В любом случае, всё могло быть хуже. Чак мысленно просит прощения у Пентекоста, у Страйкера и у врачей и показывает средний палец в космос. Геркулес приходит сам через неделю без разрешения сына. Чак недовольно сопит и отворачивается, не видя болезненной радости в глазах отца. Его сын жив, его сын привычно хмурится и кривит губы, его сын уже уверенно опирается спиной на подушку, приняв сидячее положение. И всё это, черт возьми, прекрасно. Геркулес улыбается, глядя на недовольство Чака и хлопает его ладонью по плечу. Живой, настоящий. Его сын — чудо, не меньше. Чак раздраженно оборачивается и ловит довольный взгляд Геркулеса. — Чего? — хмыкает он, но отвернуться больше не может. Отец счастлив. — Макс скучал, — кивает Герк на собаку, и Чак тоже переводит взгляд вниз. Макс радостно виляет хвостом, нетерпеливо крутится и очень хочет забраться к хозяину, чтобы обслюнявить с ноги до головы. Чак истерично хихикает, когда понимает, что иная формулировка ему теперь недоступна. Он свешивает руку и треплет друга по голове. — Я тоже скучал, — добавляет тем временем старший Хэнсен. Чак кивает, чувствуя жжение в глазах. Вот ещё не хватало разреветься как последней девчонке. Не разревелся перед смертью, не разревется и сейчас. Геркулес не ждет ответа, он увидел всё, что хотел. Чак всё такой же высокомерный, привязанный к Максу и не умеющий говорить о своих чувствах. Война хоть и забрала у него ногу, но силу воли не сломала. — Я позвал кое-кого, — говорит Геркулес и нарочито долго молчит, чтобы в Чаке опять вспыхнуло раздражение, и он больше стал похож на себя. — И кого? — наконец нетерпеливо выдает он, скрещивая руки на груди. — Точнее ты сам его позвал, — признаётся Геркулес, раскрывая сыну, что когда тот позвал Райли, именно Герк был рядом. Чак не понимает и хмурится. А каждая эмоция сына для Геркулеса как впервые увиденная. И что бы там Райли не говорил, Герк лучше обнимет Чака. Но не сейчас. Сейчас этот мальчишка примет любое теплое проявление любви от отца как жалость. Но и без пинков Геркулес этого упертого барана оставлять не собирается. — Ну ты и живучий гад, Хэнсен, — первым делом говорит Райли, заходя в палату. На его плечах висит белый халат, на ногах знакомые берцы, а лицо гладко выбрито. Именно в такой последовательности Чак осматривает его, отмечая про себя, что поганец лучится счастьем и самодовольством. Если бы Чак мог, он бы вскочил и долбанул Райли по зубам. Ему хочется выплюнуть оскорбление, предварительно назвав Райли Рэем, чтобы он так не ухмылялся. Но потом Чак вспоминает одну важную вещь. Райли герой, Райли закрыл разлом и выбрался из него живым, судя по тому, что Хэнсен сейчас наблюдает его жизнерадостную рожу. А Чак… Чака выпнул из Страйкера Пентекост, а он еще и ногу умудрился потерять. Чак просто больше не смеет обвинять Райли в чем-то. Чак закрывает рот и расслабляет нахмуренные брови. Он закусывает щеку изнутри и медленно опирается обратно на подушку, сцепляя пальцы в замок на животе. Герк и Райли непонимающе переглядываются. Геркулеса это расстраивает и пугает. Райли же только шире улыбается. — Можно мы с ним поболтаем, Герк? — спрашивает Беккет, и Геркулес покидает палату. Чак задумчиво наблюдает, как Райли садится у него в ноге, и опять странно и коротко смеётся над этим. Райли смотрит на Хэнсена как на придурка, и Чак соглашается, что даже заслужил это. — Всё закончилось, — констатирует Райли, и Чак не без удовольствия подмечает, как тот теряет всю браваду и не знает, что сказать дальше. Помогать ему Чак не собирается. — Не осталось ни одного егеря. Теперь даже не знаю, куда податься. Чаку очень хочется послать Беккета на стройку. Но Хэнсен молчит и только внимательно смотрит. Райли смотрит в ответ, но дается ему это с трудом. Странно смотреть на столь молчаливого Чака, которому он дал уже не одну возможность поддеть себя. — Ты как, Чак? — Райли сдаётся. Он горбится, проводит ладонями по лицу, будто снимая маску счастья, за которой только потерянность, потерянность и потерянность. Райли не знает, что делать со своей жизнью. Впрочем как и Чак. — А как ты думаешь? — Думаю, погано. — Верно думаешь. Они молчат, и Чак не хочет признаваться, что у него огромное количество наивных вопросов, на которые Райли не сможет ответить. — Что теперь делать? — не выдерживает Чак. Слова крутятся и крутятся на языке, в голове, если бы знал морзянку — выстукивал бы на тумбочке. — Встать, Чак, — отвечает ему Беккет практически сразу. — Встать и идти. Он смотрит пристально, будто испытывает или хочет убедиться, готов ли Чак на второй первый в своей жизни шаг. — Куда-нибудь ты всё равно придешь. Чак прищуривается и слегка наклоняется в сторону Райли. — Хорошо, — отвечает он и надеется, что этот идиот не посмел даже мысли допустить, что Хэнсен сдастся. И издевательски протягивает своё: — Как скажешь. Ра-айли.