Сокрытое от чужих глаз

Лин Чонсон было около пятнадцати лет, когда она попала во дворец повелителя Ван Гона, их объединителя страны и величайшего правителя. В те времена, когда люди умирали с голоду, отдавая последние крохи пищи на благо войска, жители Кореи жертвовали своими детьми ради горсти монет, которые впоследствии сразу же уходили на ростки риса. Сыновья и дочери же облачались в скудные одеяния, а потом, ведомые рабовладельцами, отправлялись на рынок. С того дня единственным их украшением стали кандалы на запястьях и вечная маска покорности, застилающая светлый лик и надежду на лучшее. Госпожа Лин плакала несколько ночей, умоляя мужа сделать всё возможное ради того, чтобы спасти дочь, уберечь её от грязных рук Ван Гона. На его совести сотни смертей ни в чём не повинных граждан, чьи имена были неоправданно занесены в список заговорщиков. Её муж вместо ответа указывал пальцем на их пустующий сарай с мизерными запасами и вновь уговаривал дочь добровольно податься в рабыни. Чонсон была поистине красива. Её смоляные волосы и редкий хрустально-голубой цвет глаз выпрашивал у торговцев людскими жизнями неплохую цену за такое сокровище. Неудивительно, что сам повелитель Ван призвал её к себе во дворец и повелел отдать ему своё тело и душу взамен на беззаботное существование. — Ты — моя любимица, моё главное сокровище этого мира, — повелитель дарил ей любовь и ласку, проводил с ней все ночи напролёт, прося лишь об одном — чтобы она сдержала своё слово и отдала свою душу в лице будущего наследника. Хоть он и был женат, но его супруга, от рождения обладавшая благородством и знанием этикета, была с ним не такой учтивой и заботливой в отличие от низкородной, не знающей законов рабыни. Юнги родился в день восемнадцатилетия своей матери. Лин Чонсон держала его на руках, целовала розовые щёчки и пела колыбельные о далёкой стране, где всегда цветут вишнёвые деревья, где ветер разговаривает с людьми, как с равными себе. Она хотела, чтобы её дорогой маленький человечек никогда не познал горечь утраты родных. — Что бы ни случилось, Юнги, не позволяй злу одурманить свой разум. На твоём пути всегда будут страшные тени тех, кого ты однажды назовёшь своими друзьями. Не дай им обрести плоть, не дай им обмануть тебя. Девушка укачивала дитя, закутанное в своё старое крестьянское платье, всё ещё не утратившее запах деревни, тёплых маминых рук и свежего рисового хлеба. В Юнги был призрак улыбки его отца, тот же самый внутренний свет, который так и не смог рассеять мрак в сердце Ван Гона. Чонсон видела это пламя в отце своего ребёнка, его жестокость уступила место любви к ней, и тогда эти тлеющие угольки разгорались с новой силой. Юнги было три месяца, когда умерла его мама. Чонсон кормила его грудью и всё смотрела в окно своих покоев. Господин обещал вернуться с совещания и навестить её с сыном, она хотела сообщить ему, что скоро он вновь станет отцом, снова станет счастливым. Юнги в тот день страшно кричал, вопил, словно звал кого-нибудь на помощь. Наёмник, облачённый в доспехи Ван Гона, обманом проник в покои фаворитки и нанёс ей несколько ножевых ранений. Он пытался дотянуться до малыша, но женщина из последних сил закрывала его своим телом. Всё нежное личико младенца было окроплено рубиновыми каплями, всё его маленькое белое одеяльце было пропитано кровью. А она прижимала его к себе, только бы защитить, уберечь. Чужое лезвие проткнуло живот, стремясь убить малыша, только тогда она затихла, в последний раз подмяв сына под себя. Убийца остановился. Сзади слышался топот стражи императора. Он собрал свои вещи, окинул взглядом истерзанное тело несчастной женщины и выбежал на улицу в попытке скрыться из виду. Его казнили сразу же, без разбирательств. Ван Гон плакал, прижимая её к себе, он смотрел на это маленькое создание, бережно замотанное в ткань, но никоем образом не мог заставить себя взять его на руки. Если бы она сбежала, если бы оставила его лежать здесь, она бы выжила, подарила бы ещё наследников. А теперь её нет… Ван Гона тоже нет. Шин Ван, супруга Гона, взяла на себя роль приёмной матери Юнги, она попросила, чтобы ему дали другую фамилию, ибо ребёнок, рождённый от рабыни, чьё имя и фамилию знал весь дворец, не мог получить право на достойную жизнь. Отец отрёкся от своего сына и объявил во всеуслышание о том, что у него не будет наследника. Шин нарекла своего сына Мин Юнги. Не получившая ласки от законного мужа, самого величайшего правителя страны, она нашла утешение в доверчивых глазках малыша, которого судьба обрекла на страдания. — Никто кроме тебя этот трон не получит… Человек, свернувший на ложный путь и добровольно отказавшийся от собственного ребёнка, не заслуживает права на престол. Так прошло много лет упорного обучения Юнги, будущего императора. Шин заботилась о нём, растила в любви и ласке, выделила лучшие покои с золотой отделкой и лучшими служанками. Юнги носил шёлк, привезённый из Японии, где по слухам цветёт розовое древо, на его голове не было короны, на запястьях не блестело золото браслетов, он был похож на обычного паренька с отцовскими благородными чертами и несвойственным правителям грубым шрамом, который берёт своё начало от брови и до самой щеки. Ему тогда крайне повезло, что лезвие отца не задело глаз. О той истории умалчивают… И только увечье вновь и вновь возвращает Юнги в тот день, когда он встал на защиту названной матери. Сейчас Юнги двадцать один год. Он носит кафтан с жемчугом на рукавах, штаны из зеленого шёлка и простые деревянные тапки, которые периодически снимает, чтобы поупражняться во владении катаной. Он всё ещё отказывается от короны, не разрешает местному цирюльнику притрагиваться к своим смоляным волосам, а когда тот угрожает ему жалобой императору, если Мин в конце концов не успокоит свой гордый нрав, Юнги отсекает ему кисти рук взмахом своей любимицы. В этот момент его взгляд остаётся таким же холодным. Мин равнодушно оглядывает отрезанные конечности со всё ещё сжатыми в приступе гнева пальцами и говорит: — Что ж, полагаю теперь ты можешь делать всё, что хотел. Несчастный цирюльник, осевший с громким криком на пол от всепоглощающей боли, бьёт каменный пол своими предплечьями и воет, полностью увязший в этом ужасе, где Мин — дьявол во плоти, самое страшное создание, дитя их обожаемого правителя, смотрит на него, и от этого взгляда у бедняка дыхание перехватывает. Он захлёбывается своими стонами, истекает кровью, катаясь по полу и размазывая по нему кровавые полосы. Его хватают за волосы и тянут наверх, чтобы в последний раз посмотреть в глаза собственной погибели. — А теперь запомни — Мин Юнги никому в этой жизни не подчиняется. У меня нет отца, чтобы ты ему мог на меня пожаловаться. К чему это лукавство? — Юнги говорит спокойно и слишком просто. Как будто забытую заповедь ему повторяет, а у самого рука настолько сильно горло цирюльника сжимает, что у того закатываются глаза, а из груди вырывается предсмертный хрип. Бесчувственное тело падает на пол. Юнги очищает лезвие подолом своего же кафтана и выходит на улицу, чтобы вдохнуть свежего воздуха, чтобы выгнать из себя это навязчивое чувство того, что он где-то допустил ошибку, не справился. Перед глазами стоит этот мёртвый цирюльник без запястий, а внутри набатом повторяются слова его верного главнокомандующего и по совместительству своей правой руки — Ким Сокджина: — Ты не сможешь заполнить эту пустоту, отнимая чужие жизни. На террасе его горячо любимого дворца веет весной. Впереди простирается поле разнообразных цветов, служащих украшением для их прекрасного сада. Если пройти чуть вбок от душистых растений, можно наткнуться на речку и на маленький деревянный мостик над ней, позволяющий господам не намочить свои дорогие одежды и вдоволь насладиться красотами природы. Горы великанами огораживают владения императора по бокам, как бы защищая их от чужих завистливых взглядов. По мнению самого Юнги, здесь завидовать нечему. Крестьянам не нужно прикидываться хорошими сыновьями без жажды крови внутри, им не нужно пытаться напомнить своему отцу, что у него всё ещё есть сын, которому очень не хватает его поддержки. Даже сейчас, будучи взрослым, Юнги всё равно ждёт его у себя в покоях, ждёт его наставления, а вместо этого Ван Гон отправляет своих подданных с бесконечными извинениями за собственную занятость. — Снова? — Сокджин всегда подкрадывается незаметно. В отличие от других подданных он не боится напороться на клинок своего господина, Юнги его узнаёт по шагам, по тихому равномерному дыханию. — Он пытался меня шантажировать. — То есть на этот раз причина, чтобы убивать, у тебя появилась? — надменный тон, строгий взгляд и лёгкая ухмылка — это весь Сокджин. Юнги его за бесстрашие глубоко уважает. Он был единственным человеком, обращающимся к Юнги на «ты», не потому что не принимал за важное лицо. Ким заслужил это право своей службой, безграничной верностью и нежеланием подчиняться кому-то другому кроме Мина, даже императору, за что и получил пятьдесят ударов плетью по приказу Ван Гона и целую корзину целебных снадобий от Мин Юнги. — Твой ум и манеры часто вводят меня в замешательство, Сокджин, — Юнги ухмыляется, поправляет растрёпанные волосы, краем глаза он наблюдает за тем, как Ким приближается к нему всё ближе, пока не упирается грудью о спину Мина. — А ты разве не рад, что у тебя появился повод, чтобы снова увидеть своего господина? — Справедливо. Ради этого редкого момента единения, когда тяжёлые пластины грубого доспеха упираются в спину с выступающими позвонками, Юнги и живёт, убивает, чтобы почувствовать эту каплю тепла, пусть не касаний пухлых губ на своей коже. С его занятостью и плотным графиком у Сокджина сложно подобрать подходящее время для встреч, но Юнги нашёл способ, который очень не нравится Сокджину. Его вызывают с поля боя, с тренировок, Ким вынужден бросать новобранцев ради прихотей своего господина, но он не жалуется, он делает это не столько из преданности, сколько от странного чувства в груди, которому боится дать верное название, ибо то станет его проклятьем, приговором, если уже таковым не является, конечно. — Мне нужно идти, мой повелитель. Юнги сходит с ума от этого шёпота, он мизинцем цепляет чужой, позволяя им постоять так ещё минуту. У Сокджина страшно блестят глаза, он мимолётно касается щекой его головы и произносит: — Не убивайте никого, пожалуйста. Юнги улыбается самому себе, чуть наклоняя назад голову и позволяя Киму вдохнуть запах смоляных волос, к которым никому не позволено прикасаться кроме самых дорогих людей. Его верный главнокомандующий стоит в этом списке чуть ли не на первом месте. — Всё, что захочешь, только приходи сюда. Мин Юнги никому не подчиняется, но если того просит Сокджин, он сделает всё, что угодно.