Сокрытое от чужих глаз

Сокджин не хотел присутствовать на празднике в честь их победы над противником с Юга страны, возомнившего о себе неизвестно что и рискнувшего бросить вызов великому императору. Армия повелителя сразила никудышного предводителя бунтовщиков через час после начала боя, потому что Ким знал, куда больнее всего ударить. Ничто не убивает человека сильнее смерти близкого. Возлюбленную предателя выкрали из его дома и распороли ей живот, выпустив кишки наружу и выложив их аккуратной дорожкой на пороге его жилища. Бедняга, увидев такой ужас, потерял рассудок, сел на своего коня и собрал со всей округи маленькое войско совсем неподготовленных воинов. Он проклинал имя Императора с кинжалом в груди, он грозился расправой на Небесах, он шептал имя погибшей, умоляя его простить… Ким не отдавал приказа издеваться над чужой супругой, он всего лишь рассказал всё, что знает об этом человеке на собрании, включая информацию об его родных и друзьях. Он и не подозревал, что ни в чём не повинная женщина может погибнуть из-за желания Ван Гона доказать всем и вся, что именно он — властитель всего мира. Сокджин смотрит с омерзением на своих уже подвыпивших товарищей, которые веселятся и смеются, как будто это не они несколько часов назад избивали несчастную и вонзали в её тело мечи. На них нет ни доспехов, ни оружия. Сегодня они отдыхают, наслаждаются мелодиями флейты и поют незамысловатые песни в честь павших. О нежной возлюбленной предателя страны, умолявшей своих убийц не трогать её мужа, никто не будет петь песен. И лишь Ким ради её покоя на небе выпивает полный стакан, наполненный алкоголем. Он вытирает губы рукавом кафтана — подарка Юнги в честь его долгой службы, и чувствует, как медленно погружается в состояние уныния. Прямо около дворца стоит огромный стол, предназначенный для всех воевавших сегодня. На нём — множество изысканных блюд и вин, серебро посуды мозолит Киму глаза. Он бы собрал всю утварь и выбросил отсюда, потому что это не праздник вовсе, а восхваление надругательств ради побед… Перед столом танцуют красивейшие женщины с бледными лицами и в одинаковых нарядных белых платьях без малейших узоров на них. Они по полу ступают голыми ногами, хлопают в ладоши и кружатся, а подолы юбок задираются, обнажая аккуратные изящные ноги. Похотливые, изголодавшиеся по женской ласке солдаты с них глаз не спускают. Ждут, пока торжество окончится, и все эти красавицы по обычаю тут же подойдут к ним и начнут предлагать себя в качестве трофея по случаю победы над врагом. И тогда ночь перестанет казаться такой уютной при свете луны, она превратится в какофонию просьб не причинять боль и последующими за ними громкими стонами. Не все из этих невинных прекрасных созданий возвращаются домой после таких праздников… Многие не выдерживают давления и насилия со стороны прославленного войска… Далеко не каждая из них желает становится матерью в столь раннем возрасте, слуги уже не пугаются при виде висящих на поясе от платьев тел. — Доволен ли ты, Сокджин? — Ван Гон наблюдает за девушками, отмечая про себя, насколько Чиг Хо преуспел в подборе танцовщиц. Практически все из присутствующих обладают притягательной внешностью и врождённой пластичностью. — Если моё войско не чувствует себя обделённым и нуждающимся, то и я доволен, мой господин, — Сокджин к земле склоняется, марая драгоценный кафтан. Сокджин для своих ребят ничего не жалеет, отдаёт всё самое лучшее, буквально отрывая от сердца. Практически все его заработанные деньги уходят семьям погибших воинов, а остатки он дарит выжившим, чья служба заслуживает похвалы и восхищения. — Хороший ответ. В последнее время мне становится понятно, почему Мин Юнги так тебя любит… — Ван Гон одобрительно смотрит на Сокджина, не переставая удивляться столь умному главнокомандующему, у которого одни заслуги говорят сами за себя. Однако Сокджин с земли поднимается, а на повелителя не смотрит, заметив как Юнги появляется на террасе в своём неизменном чёрном одеянии с жемчужинами на рукавах. Мин лишь улыбается ему в ответ уголками губ, опираясь руками о перила. Он чувствует, как взгляд Сокджина блуждает по нему, исследует на лице новые ссадины от каждодневных тренировок, а потом опускается на торс, где и спрятаны все его прегрешения в виде красных, всё ещё не сошедших от их регулярных встреч, пятен. Наверное, если бы была возможность, Ким бы прямо сейчас пришёл к нему и заменил этот горящий взгляд своими руками. — Мой сын изъявил желание танцевать… вместе с этими барышнями, — Ван Гон тяжело вздыхает, так же наблюдая за своим сыном. Этот чертёнок совершенно дикий, как будто неуправляемый, рождённый самым настоящим правителем, но Ван Гон точно знает, что это неправда. Пусть его и родила его любимая Чонсон, это не отменяет его вины в её гибели. — Сказал, что не хочет, чтобы они ублажали солдат, потому и решил станцевать. Откуда в моём сыне жалость и такая дерзость? Где это видано, чтобы человек благородных кровей стоял среди блудниц? Сокджин усмехается, стараясь не показывать гордости за Юнги. Он действительно старается быть другим, может и не для Сокджина, а ради продолжения их ночных свиданий… Но Ким радуется даже этому, хоть малейшему проявлению добра среди этого хаоса. Когда он снова смотрит на террасу, Юнги там уже нет. Сокджин видит, с каким недоумением солдаты на девушек смотрят, какими злыми взглядами они встречают хрупкого, но величественного Юнги, облачённого уже в белое и казавшегося неожиданно мягким и воздушным. Его за происхождение презирают, считают грязным, полагают, что среди этих искусительниц ему самое место. Пусть на нём и надеты штаны вместо юбки, но на фоне изящных дев, он выглядит точно таким же утончённым с полуопущенными ресницами и приоткрытыми губами. Музыка звучит ещё громче, и Юнги начинает двигаться, ступает босыми ногами по полу и еле заметно вздрагивая от впивающихся в нежную кожу маленьких камешков. Он руками водит в воздухе, стараясь подстроиться под ритм, стучит по земле ступнями и кружится, наклоняя голову назад и открывая Сокджину вид на тонкую шею с полупрозрачной кожей и проглядывающими на ней синеватыми змейками вен. А Сокджин от такого зрелища оторваться не может, он уже от выпитого алкоголя теряет голову, чуть ли не порываясь, чтобы не вгрызться зубами в это хрупкое прекрасное тело, которое признаёт только одного хозяина — Сокджина. Лисьи глаза смотрят с прищуром, оглядывают смущённого Кима, словно приглашая присоединиться, нарушить их порядки и вкусить эту запретную сладость ещё раз, но чтобы наверняка. Чтобы Сокджин перед казнью успел оставить на манящих губах поцелуй, на шее, на ключицах, сделал его своим, показал, что главная ценность династии Вана принадлежит простому главнокомандующему. Музыка затихает, а танцующие склоняются в поклоне, кроме Юнги, стоящего перед зрителями с высоко поднятой головой. — Сегодня девушки уходят по домам, хоть и по закону все, носящие белое одеяние, должны предстать перед человеком и отдать ему своё тело. Среди выступающих был я, потому условия соблюдаться не могут, — Юнги звучит дерзко, грубо, совершенно не подходяще для праздника, потому что Сокджин на нём не веселится со всеми, на дне его зрачков таится глубокая печаль и сожаление, а значит и Юнги веселью не рад. Ким отстранённо за Мином наблюдает, а после скрывается за стеной дворца, где находится огороженный забором давно заброшенный сад. Император сжимает губы, но кивает в знак своего согласия. Он приказывает подать солдатам вкуснейшее вино и уходит в свои покои перед важным заседанием. Своим поведением он снова указывает Юнги на его положение, на то, что для Императора вообще не важно всё, что говорит или делает его сын. Юнги тут же срывается с места и, сделав вид, что направляется обратно во дворец, незаметно от слуг, перелезает через забор на ту сторону. Сокджин его ловит в полёте, прижимая к себе и бережно опуская на землю. Он не впивается в губы порывистым поцелуем, он не пытается овладеть им, хоть и желание затмевает рассудок. — Мой господин… Вы были так прекрасны, — Сокджин лишь его ладонь к губам прижимает и смотрит с обожанием в глазах. У него сердце беспорядочно бьётся, грозясь выпрыгнуть из груди. — Спасибо, что не позволили этим девушкам пострадать. Спасибо, что вы держите своё слово и больше не убиваете никого из приближённых. Юнги тяжело дышит. Он не может перевести дыхание, кажется, танец забрал у него слишком много энергии. Но ради этой улыбки, ради того, чтобы его вот так к себе прижимали, он готов танцевать, пока у него не иссякнут силы. — Если бы у меня не было тебя, я бы не участвовал в этом позоре… Юнги затыкают поцелуем, прижимают к стене, опускаясь на бледную шею и стараясь не оставлять на ней следов. Сокджин слышит частое дыхание, видит, как Юнги закусывает губы, чтобы не издать ни звука. — Сокджин. Приказной тон. И Сокджин с неохотой отрывается от Мина, расправляя на нём задравшуюся рубашку. — Я держу своё слово, помнишь? Сокджин не улавливает сути вопроса, у него в голове нет больше ничего, кроме того, что Юнги нужно любить. Он широко открывает глаза, следя за эмоциями господина. — Я в белом. А по моему приказу, все, надевшие белое, должны вернуться домой. Говорят, Мин Юнги не умеет улыбаться, он убивает людей без зазрения совести, вешает головы у себя над кроватью и пристально наблюдает за мёртвыми пустым взглядом. Но Сокджин за такие слова готов убивать, потому что Мин сейчас улыбается, открывает вид на красивые ямочки, на то, как потрясающе у него морщится нос. — Иногда мне становится жаль, что вы всё-таки держите слово… И тогда уже Юнги оставляет на пухлых губах поцелуй и перед тем, как раствориться в ночи, говорит: — Я оставлю окно открытым. Увидимся дома, Сокджин.