Меня нельзя обвинить в постоянстве, но я люблю тебя, Больше, чем себе может позволить человек.
Тёплый майский денёк, наполненный душистым ароматом одуванчиков, цветущих на обширной поляне возле школы, разразился последней школьной трелью, которая оповестила об окончании шестого урока. В следующую секунду за дверьми голубого двухэтажного здания послышалась суета: громкие быстрые шаги спускались по лестнице, наровя скорее уйти, усталые переговоры и громкие задорные смешки. Всем уже невтерпеж доучиться оставшиеся две недели, а потому некоторые начали лениться, ибо сладостное предвкушение трёх предстоящих месяцев свободы ударило прямо в голову и засело там. Стася сидела на скамейке, которая была настолько старой, что покосилась куда-то влево. Стадион восемнадцатой школы славился лишь хорошей беговой площадкой, где часто проводились соревнования и различные спортивные игры, остальное же — дряхлое и требующее если не замены, то как минимум небольшого обновления. Накрахмаленная рубашка сбилась, и только Кузьмина хотела встать и поправить её, как и так хороший день озарил звонкий смех: — Стася! Подняв голову, комсомолка улыбнулась: к ней надвигалась широко улыбающаяся Поля, с дневников в руках и торчащими во все стороны кудряшками. Та весело бежала прямо к ней, и казалось, что может быть ещё лучше?В этот век В этом просторе.
— Исправила, представляешь? — воскликнула Полина, накинувшись на подругу с объятиями. Стася обожала это: резкие объятия, совместные походы в кино, держаться за руку и смеяться с абсолютно глупых, а иногда непристойных вещей. — Геометрию? Да неужели? — Ой, да не пригодиться мне она. И математика не пригодится. Не нужна она мне, вот и всё! Кузьмина улыбнулась: — Ты же настоящая пионерка, должна учиться. Стася обожала, когда Поля капризничала, но при этом говорила умные вещи. Муравьёва-Апостол хмыкнула, убрав дневник в слегка потёртый от лет ношения портфель. Поправила выбившуюся из причёски кудряшку: — Обрезать бы их! — У тебя очень красивые волосы, Поль, не говори ерунды. Стася обожала Полины волосы: длинные, тёмные, кудрявые, мечта любой девушки! Не нужно было даже начес, они и так были объемными. А когда Поля распускала их, то Кузьминой прям таки хотелось зарыться пальцами в эти локоны, мол проверить, шелковистые или нет? (знала ведь чертовка что да) Иногда она так и делала, но лишь в крайних случаях. Двинувшись куда-то в сторону дворов, девушки разговорились о предстоящем лете и о планах, которые строят на каникулы. Солнышко немного палило и начинало даже припекать, отчего Полина постоянно щурилась и обмахивалась старой тетрадью по музыке — говорила, мол, и этот предмет ей ни к чему. А сама приходила домой и включила пластинку Салтыкова на старом дедовском магнитофоне, который прожил пятьдесят лет, и как говорила Поля: «Проживёт ещё столько же». Стася обожала, когда Поля танцевала и звала её тоже. В голове сразу мелькнули воспоминания: яркие гирлянды и голубые тени, запах дорогого лака для волос, и оглушительная подвижная музыка, бьющая из колонок. Школьная дискотека. Полина тащит её на середину танцпола и держит Анастасию за руки, пока та, смущенно улыбаясь, лепечет что-то по типу: «Не по-пионерски это, Поль, девочке с девочкой то танцевать, вон сколько мальчишек, смотри», — а Полина тогда лишь засмеялась: — Зачем они мне нужны, когда есть ты, Стась? И даже сейчас, шагая по старому тротуару, Полина держала её за руку. И в такие моменты, когда душа стоит в паре с весенним обострением, а рядом идёт она — пионерка, которая украла не только пару персиков на рынке, но и Стасино сердечко. И ведь вроде совсем ничего не делала, лишь была собой и улыбалась так лучисто, что никакое другое солнце или звезда не стоят даже в ряду с этой улыбкой. На ногах пыльные ботинки, а в голове строчки из какого-то стихотворения, появившемся в голове из ниоткуда.В этом пространстве, Ты — чистейшая нота, Услышанная мной в детстве, В церковном хоре.
Отбросив портфель куда-то в траву, Поля села на качелю и резко качнулась, рассекая воздух с противным скрипом, и Стася еле успела среагировать: ну что за гипперактивный ребёнок? — несмотря на небольшую разницу, всего три года, они казались до того разными, что многие даже не понимали что их объединяет. Полина — бунтарка (Кузьмина так и не поняла как её взяли в пионеры), девочка-гроза, юная разбойница, как её называют многие учителя. А Стася более спокойная, вот и всё, ей не до этих проделок, но когда рядом Муравьёва-Апостол, то как то хочется плюнуть на моральные принципы и пойти вместе с ней воровать арбузы, а потом есть прямо ложкой, чтобы сок тёк по губам, стекал и капал на белую рубашку, и смеяться — искренне, до боли в животе. И ведь действительно, что их объединяет? — Поль, не качайся слишком быстро, упадёшь ещё, — скорее с заботой, чем с укоризной попросила Стася и села на рядом стоящую качелю, лишь слегка оттолкнувшись ногами. Погода радовала. И это хорошо, если вспомнить прошлогодний май, когда Полина ни в какую не хотела надевать шапку, а на улице было лишь пять градусов плюсом, то это настоящая сказка. — Да не хочу я надевать эту шапку! — Тогда возьми мой платок. Платок Поля так и не вернула, а Стася была и не против. Она бы всё отдала, лишь бы шатенка улыбалась и не грустила. И когда её голубые глаза светились, горели чем-то беззаботным и абсолютно по-детски, девушка готова была поклясться — ничего красивее она не видела. И ведь познакомились они совершенно случайно: Стася тогда шла домой с дополнииельных, а Поля сидела на лавочке с разбитой коленкой и разглядывала свои ярко-оранжевые носочки. В тот день Стасю приняли в пионеры, и в её планах было отметить это событие походом за мороженым, а не сидеть в своей квартире и обрабатывать рану какой-то девчонке, которая мало того, что по деревьям лазить нормально не может, так ещё и зовёт её на тарзанку. — Только быстро не крути! — Не буду, честное октябрятское! Воображать Полину было нереально сложно: да, Стася знала и чётко понимала, что что-то здесь не так. Ну ведь нормальные друзья не смущаются при виде друг друга? Не краснеют от случайных касаний и не жаждят так яро встреч? Разум твердил: «нельзя», — ведь правда, как такое может быть? Неужели такое возможно, мама же с детства говорила о любви к мальчикам, но мальчики, которые всеми своими силами пытались понравится комсомолке, были не те. Они не были кучерявыми хулиганами. Они не были девочками. Они не были Полей. — Анастасия Кузьмина! Стася словно очнулась от транса, и повернула голову к качеле, но та была пуста и спокойно раскачивалась. Поля стояла перед ней, сложив руки на груди и как-то странно хмурясь: — Ты чего? — Что…? — Ты чего застыла, говорю. Уставилась куда-то вдаль и молчишь. У тебя случилось что? — недовольный тон вмиг сменился на обеспокоенный, и Поля присела на корточки, посмотрела на Стасю снизу вверх и слегка улыбнулась: — Ты же помнишь — никаких тайн.Ты — суббота, Когда просыпаешься И у тебя только одно дело — море.
Но Стася молчала. Язык не поворачивался вымолвить те заветные три слова, которые готовы были вырваться наружу, а руки — оттолкнуть подругу. Тело словно онемело, и Кузьмина даже по началу ужаснулась: «А не парализовало ли?», — но когда она смогла положить свою ладонь на плечо Полины, то на секунду успокоилась, а потом вспомнила что происходит и кто перед ней сидит. Сидит и пытается выпытать правду. Правду, которая была настолько приятной, дурманящей юную голову, заставляющей сердце биться, заставляющей верить. И ужасной — удушающей, перекрывающей доступ к воздуху, бьющей куда-то под лёгкие. Вот они — те самые две стороны одной медали. — Стася, ну не молчи. Двойку получила? Выгоняют из десятого? — и тут она замолчала. Кузьмина заметно напряглась, а Поля тихо, так, чтобы они лишь вдвоём слышали, спросила: — Из комсомола выгнали…? Стася мотнула головой, опустив глаза вниз. Проще смотреть на неровно повязанный Полин галстук, чем в её глаза. Проще и легче дружить, чем осознать тот факт, что та самая светлая любовь, описываемая во французских романах, которые давала почитать Мишель — подруга Полиной старшей сестры, может уничтожить не только многолетнюю дружбу, но и жизнь, которая только с виду кажется идеальной. — Я не могу… — Что? Что такое, Стась? Сказать правду и сохранить дружбу, но продолжать страдать или рассказать всё, но убить доверие Поли к себе и стать выкинутым мусором из её жизни? Нервно выдохнув, даже слегка всхлипнув, Стася сокрушенно качает головой, осознавая своё безвыходное положение. Ведь Поля не отстанет — будет расспрашивать, допытывать, заглядывать в глаза и тихо шептать: «Стася…», — а что Стася? Кузьмина проклинает тот день, когда впервые встретила эту девочку, изменившую её спокойную жизнь с ног до головы. И одновременно обожает — благодарит всех и вся, что тогда не зашла в магазин или не осталась поговорить с Никой Романовой. Ведь всё так просто, но при этом горло стискивает так, что дышать становится почти невозможно, а грудную клетку словно бьют — ломают бедные рёбра, кроша их в пух и прах! — Ты мне нравишься. Три слова, и Полина отстраняется, резко вскакивает на ноги, чуть не ударившись пятой точкой об землю. Дышит быстро, прерывисто. «Неужели это конец?» — думалось Стасе, пока между ними повисла тишина — угнетающая, которая делает атмосферу тяжёлой, и Стасе кажется, что вся страна сейчас упала на её хрупкие плечи, а она… ну просто не выдерживает. Видит, как трясутся собственные руки, пытается унять эту позорную дрожь, но ничего не получается. А Поля молчит. Стоит и не уходит, но и не говорит ничего: может, подумала, что шучу? А кто так шутит то? И всё вокруг затихло: ветер перестать дуть и колышать листву, пение птиц угасло, и даже Стася, которая прислушивалась к каждому Полининому вздоху, кажется, перестала слышать стук собственного сердца. Стася зашептала: — Поль, я… я не шучу, если ты там что-то плохое подумала… Прости! Голос сорвался на хриплую сиплость и звучал до того прокуренным, что комсомолка даже не узнала себя. Извиняться за собственные чувства? До чего ты докатилась, Кузьмина? — А я уж думала, что это мне придётся тебя целовать, думала, до тебя не дойдёт. Полин же голос звучит до того сладко, так по-доброму, что Стася сначала думает: «А не показалось ли?» — но потом, собрав всю волю в кулак, поднимает мокрый взгляд на пионерку, которая в тот же момент обхватывает её щеки руки и смеётся. А затем целует. Целует трепетно, что у Стаси сносит крышу — она резко встаёт и наклоняется, чтобы обнять подругу за талию. Непонятно откуда пришедшая смелость и адреналин обухом упали на голову, а чувство, которое больше не кажется столь мерзким — в сердце. В животе порхают те самые бабочки, а разум улетел. И Стасе казалось, что она тоже куда-то улетела: высоко-высоко, где приятно кружится голова и нет кислорода. Эмоции переполняли, и если бы можно было написать картину, описывающую тот самый спектр ощущений, который испытывала девушка, то она бы нарисовала взрыв бабочек, таких ярких — красных, жёлтых, зелёных, а на фоне этого радуга и капает мелкий дождик. Закат окрасит небо в нежно-малиновый оттенок, и назовётся это произведение искусства: «Полина». — У тебя галстук неправильно завязан, дай покажу как надо. — Ну Стася! — Не стасий мне тут. — А без галстука уже не такая красивая? — Ты всегда красивая. Ты — самая красивая, Поль. Пальцы переплетены, а сердца горят, пылают самыми настоящими чувствами, которые нельзя скрывать. Две девушки, такие разные, такие непохожие друг на друга — нашли его. Обрели своё счастье, которое все время было перед носом, прям как ответ в уравнении. Что же объединяет этих двоих? — Я люблю тебя. — Я тебя больше. Любовь. Их объединяет любовь. Светлая, красочная самая счастливая, способная не только затмить юные девичьи сердца, но и окрасить этот мир, солнечный и звёздный, где любить можно и нужно — во все цвета радуги.Я не буду что-то доказывать, Я же не пастор, чтобы кричать «поверьте, поверьте», Но встретив тебя Я начал бояться смерти.