Отцы

Когда обрывается жизнь молодого наследника Королевской Семьи, в особняке Вонголы повисает зябкая, испуганная и настороженная тишина. Все ходят по стенкам, переглядываются с горечью, заливающей радужку и не подходят к Десятому Дону ближе, чем на пять метров. Потому что нет сил взваливать себе на плечи это удушающее, раздирающее на клочки отчаяние. Потому что знают — если рванет, то после не останется ничего. И самого Тсунаеши тоже. Что делать с безутешным отцом не знает даже Реборн. И его это, естественно, неимоверно бесит. Но после первой и единственной провальной попытки, когда в него запустили вазой, наорали и велели не появляться в поле видимости, наплевав на старый страх — не суется. Только смотрит из-под полей шляпы на зарывшегося в документы босса, изматывающего себя делами, и болезненно морщится. Помочь пытаются все. Ни у кого не выходит. На выход указывают и Занзасу, и Бьякурану, и даже милой, ласковой и насквозь искренней Юни. В Вонголе траур. В Вонголе смертная тишина и запах лилий, насквозь пропитавший все вокруг. Белых лилий, как на могиле молодого господина. И никто не смеет выкинуть смердящие цветы вон. И даже Хранители ходят по струнке, не смея поднять глаз. Все меняется в один миг… В один чертов миг, когда за остальными Аркобалено на пороге особняка появляется Скалл с непривычно ломкой улыбкой и прищуренными темными глазами. Облако машет рукой, поджимает губы, осматривая погрязших в унынии сокомандников… И решительно идет к кабинету босса, захлопывая за собой дверь с оглушительным стуком. После него — полная тишина, наполненная переглядываниями и недоумением. И готовые штурмовать комнату идиоты-друзья. Но вот конкретно сейчас Скаллу на это плевать, да… Он только смотрит на Саваду. На синяки под карамельными глазами, на спутанные волосы и заляпанные чернилами и чем-то еще рукава рубашки. Он преодолевает разделяющее их расстояние, огибает стол и хватает мальчишку за шиворот, поднимая с места и волоча за собой в сторону дивана. Кидает его все так же бесцеремонно на мягкие подушки и разливает по стоящим тут же стаканам коньяк. Смотрит… Серьезно, зло, тяжело. Совсем не так, как должен смотреть известный всему миру идиот-каскадер, по случайности попавший в Мафию. — Пей, Савада, — Говорит он громко и уверенно. — Пей, а потом возьми черт тебя подери, себя в руки, вынь голову из жопы и иди к жене. Иди к ней, а потом уничтожь тех, кто виновен в смерти твоего сына. И Небо на это все же взрывается. Бешено, разъяренно выплескивается Пламя, разливается по комнате жженый янтарь, потрескивая и рыча, а мужчина, так непохожий на наивного мальчишку с доброй улыбкой, существовавшего годы назад, одним рывком поднимается с места, готовый, кажется, порвать ему глотку за грубые слова. Каскадер выпускает свое Пламя в ответ, распространяя его по комнате и блокируя дверь, чтобы чересчур инициативные вонгольцы не попытались влезть. — Как ты смеешь? — Его голос больше похож на змеиное шипение, и Скалл накидывает себе десяток баллов за быстрое и качественное выведение противника из себя. В этом ему никогда не было равных. — Как ты смеешь говорить мне такое?.. Что ты знаешь о том, что я… — А что ты знаешь обо мне? — Обманчиво мягко проговаривает Облако, не делая и шага назад. Не отступая. — Что знает обо мне хоть кто-то из этого мира? — Его пальцы сжимаются на чужой руке. Предупреждающе. Пока. И Савада оседает, горбясь и запуская пальцы в волосы. Слышатся хриплые вздохи. — Как? — Тсунаеши поднимает голову, смотря на него полными слез глазами. — Как это могло произойти?.. Почему? Ему было три года. Мой сын… Я обязан был его защищать… Так как?.. — Я знаю, — Просто говорит он и садится в кресло. — Я знаю, — И это ни капли не утешение, но именно то, что надо. И Небо плачет, закрывая ладонями глаза и сотрясаясь в беззвучных рыданиях, кусая губы до крови и продолжая рвать себя чувством вины на части. Но все же — все же — выпуская свою боль наружу. — Я не святой человек. И мой сын пошел бы по моим стопам… — Голос хриплый, сорванный. И лицо все еще спрятано. — Но я никогда не опускался до мести детям, до воздействия через слабых членов Семьи… И ему было три года… — Я знаю, — Повторяет Скалл, притягивая к себе стакан, делая щедрый глоток. — Он был прекрасным ребенком. И будь ты даже исчадием ада, Савада, он не заслужил этого. Поэтому ты не виноват. Виноваты те, кто его убил. — Он был… Таким хорошим ребенком. Так похожим на… На нас. Реборн обещал начать его тренировать, когда ему исполнится десять… И вся семья крутилась вокруг. Гокудера сходил с ума, Кея приносил ему разную живность. Хорошо хоть живую, — Срываясь на истерический смех. — Даже Мукуро — Мукуро! И тот обожал проводить с ним время… За что? — Мир не справедлив, — Это Скалл выучил очень-очень давно. — Мир жесток и порой кажется, что он нарисовал у тебя на спине мишень, посылая на бедовую голову все возможные неприятности. Джоккардо умер не потому что ты сделал что-то не так, и не потому, что не сделал. Это была случайность. Это была ошибка. И ты выучишь этот урок и никогда больше не позволишь никому навредить своей семье. — Но я — его отец, — Янтарные глаза Савады будто стали на несколько оттенков тусклее. И слезы блестят на бледном от недосыпа лице. Прямо сейчас он не похож на великого босса Вонголы. Ни капли. Сейчас — он отец. Так же, как Скалл когда-то, когда носил еще совершенно другое имя и был другим человеком. — И это ты тоже сможешь пережить. — Как его звали? — Иногда он ненавидит интуицию Вонголы. — Теодор Римус, по отцу — Люпин, — Отставляя стакан и пряча лицо под переплетенными пальцами. — Но он ненавидел свое полное имя, как и его мать когда-то. Поэтому все звали его Тедди или Тео. Я всегда выбирал первый вариант… Он был очаровательным ребенком, — Чувствуя старую, но все такую же яростно-едкую боль, разгорающуюся в груди. — Его все любили… Ему было десять. Такой маленький и такой сильный… Он был единственной ценностью в целом мире, и я оберегал его как мог… Он был сиротой. И пусть я счастлив, что это время было, лучше бы его родители остались в живых, потому что тогда я был бы лишь его крестным… — У Аркобалено не может быть детей, — Произносит Тсунаеши каким-то не своим, ломким голосом и смотрит на подкошенного вновь поднятым из небытия горем Облако. — Верно. Не может. И никто не говорил мне об этом, пока не стало поздно, — Перед глазами Луче. Милая, нежная Луче, от убийства которой его останавливала лишь ее беременность. Ее бездонные синие глаза с фальшивым сочувствием и мягкий голос, произносящий те же слова. — Он сгорел за неделю… Мой малыш, мой Волчонок… Оставался последний год до школы, еще куча времени… Но он так мандражировал, так предвкушал, как поедет в огромный шотландский замок, на полный пансион… Мы закупались тетрадями и ручками, он требовал, чтобы я побольше занимался с ним, боясь отстать от сверстников… Мы покупали ему зимнюю одежду, несмотря на то, что он еще десять раз успел бы из нее вырасти… Он хотел кота, хотя иногда сбивался и говорил, что лучше птицу. То ли ворона, то ли еще кого. Такой маленький и такой полный энтузиазма… Как я мог знать, что он не поедет в школу?.. — Делая глубокий вздох и медленный выдох. — Они знают? — Кто спрашивать не надо. И Скалл кривит губы в болезненно-искренней усмешке, вновь прикладываясь к стакану и отмечая, что Савада почти прикончил свою порцию. — Нет. И не надо. Нам никогда не было дела друг до друга. Мы одиночки, по прихоти судьбы застрявшие вместе. Если за все эти годы никто из них не сумел заглянуть дальше недалекого каскадера, то пусть так и будет, — Пламя вспыхивает за его радужкой, а перед глазами — худое, бледное лицо и ярко горящие волчьи глаза. Его сын. — Но я хотел, — Признавая истину. — Каждый раз возвращаясь домой я рассказывал ему о самых необычных людях из всех, кого встречал в своей жизни. А встречал я не мало, поверь… Рассказывал о Реборне, о Верде и Вайпере… О них всех. Тедди был без ума от них. Он мечтал стать похожим… Свободным от чужого мнения, от давления общества. Не боящимся быть искренним и другим… А сидя на общих сборах… Я раз за разом одергивал себя в последний момент. Мне все время хотелось сказать: «Хотите я познакомлю вас с самым важным для меня человеком?» Я боялся этого момента… Жаль, что я не успел этого сделать. — Я бы хотел с ним познакомиться, — Привычно мягко говорит Тсунаеши. И их горе резонирует, позволяя на доли мгновения почувствовать себя лучше. — Ты был бы хорошим дядей. И я счастлив, что был знаком с Джоккардо. Я соболезную тебе и тоже горюю по нему, — И это не ложь. Сын Дечимо — яркое солнышко с отцовскими глазами и материнскими рыжеватыми волосами. По крайней мере — был. — Спасибо, — Эта улыбка кривая и горькая, но намного более живая, чем мертвенное равнодушие, владевшее Доном раньше. Тот, наконец, выныривает из своего горя, оглядываясь вокруг. — Я соболезную тебе. Уверен, Тедди был прекрасным ребенком. — Тем еще чертенком, на самом деле, — Скалл мученически морщится, но даже не пытается сдержать нежной улыбки. — Он был очень похож на мать… Она была такой заводной в юности… Ее звали Нимфадорой. Она ненавидела свое имя, поэтому мы все звали ее Тонкс… А еще Тедди был бесконечно неуклюжим. В нее. Мог запнуться на ровном месте, врезался в людей по рассеянности… Он очень любил читать, смотреть фильмы. Иногда буквально выпадал из реальности, погружаясь в воображаемые миры… — Чем-то похоже на меня, да? — Тсунаеши все еще улыбается. И эта улыбка, эти волосы — каштановые, мягкие — эти глаза, которые при должном освещении светятся желтым… — Я был бы счастлив, если бы он вырос похожим на тебя, — Говорит Облако через боль, почти не лукавя. И дыхание спирает от того, как безумно он этого желает. — Скалл… — Зовет Дечимо через несколько минут тишины, звон стекла и новую порцию коньяка. — А кем тогда был ты? — Вкладывая в свой вопрос намного больше, чем можно подумать. Гарольд Джеймс Поттер улыбается, растягивая губы в клоунской ухмылке и чуть склоняет голову к плечу, пряча за волосами глаза. — Другим человеком.