Седьмое Небо

Похмелье — необязательная, но увы, при определённых обстоятельствах, неотвратимая часть вечеринки. Похмелье всегда приходит внезапно. Вот ты закидываешься очередным шотом, а вот — уже блюешь в туалете бара, поминая чью-то мать, бога и все свои реинкарнации нелицеприятными словами, и вопрошаешь у себя самого: «Нахера, блять, вот так пить? Ну нахера?!» Похмелье — естественная реакция организма на суровую послетусовочную реальность. Обычно — если конечно не говорить про самоубийц, которые пьют текилу, не закусывая, и тут же курят — оно приходит уже после основного мероприятия, как наказание за пробуждение. Вытряхивает душу, переворачивает мир наизнанку, ломает волю, приносит головную боль и мерзотнейший привкус кошачьего туалета во рту, иногда — тошноту и трясущиеся руки, и почти всегда — сожаление о сотворённом ночью. Закалённый почти двадцатилетним опытом посещения алкопати, организм Аизавы Шоты редко страдал похмельем — а смысл, если хозяин в любом случае похмелится остатками виски, закурит и повторит все на следующих выходных? Однако, даже у организма Аизавы Шоты есть свои пределы. After all, there is only so much liquor a human body can take. В этот раз похмелье приходит к Аизаве раскалывающей череп головной болью, пресловутым мерзким привкусом во рту и дичайшим сушняком. Блядский боже, как же болит голова… Почему так плохо? Сколько он вчера выпил? И, куда интереснее, что за дерьмо ему намешал Оборо в своих коктейлях?.. Почему он вообще пил коктейли, если в плане было выпить немного виски и пойти домой? С чего бы ему так напиваться перед коллегами? Они же вчера отмечали повышение, разве нет?.. Или это уже было не вчера? Какой сегодня вообще день?.. И скула ноет. Он что, ещё умудрился с кем-то подраться? Аизава осторожно тянется к саднящей щеке — похоже, там и правда небольшой синяк. Был настолько пьян, что не вписался в дверь? Мысли ржавыми шестерёнками со скрипом проворачиваются в гудящей голове, пытаясь заставить память работать. Тщетно. Воспоминаний просто нет — стёрты слишком большой дозой алкоголя. Зачем он столько пил? Как добрался до дома? Он вообще дома?.. Внезапная эта мысль заставляет его открыть глаза. Слабый белый свет проникает сквозь светло-серые облака, которые прекрасно видно из панорамного окна во всю стену. Аизава зажмуривается, переворачивается на живот и зарывается лицом в подушки, ощущая приятную чуть шершавую прохладу льняного постельного белья. Так. Очевидно, он не дома. И очевидно, очень далеко от земли, раз из таких гигантских окон видно лишь небо. С кем он вчера пил? У него не так много знакомых, кто может позволить себе подобный вид из окна, а завалиться на ночь можно лишь к одному из них — да и тот живет за городом в частном доме. Он в отеле?.. Огромная кровать застелена тёмно-голубым дорогим бельём. Не похоже. Шота старается глубже спрятаться в прохладе простыней и подушек, словно бы это поможет остудить кипящую с похмелья голову. Тихий болезненный стон ломается в пересохшем горле, вырываясь сквозь сжатые зубы жалким сипом. Общая усталость сковывает все тело, вдавливает в кровать и усыпляет сознание. Он было вновь забывается сном, но пульсирующая головная боль и саднящее горло вскоре возвращают его в суровую реальность. Где бы добыть воду? Мужчина приподнимается на локтях с протяжным «блять», осматривается, щурясь из-под упавших на лицо прядей. Волосы от чего-то влажные, пахнут куревом и дождём. У кровати с противоположной от окна стены стоит тумбочка. А на ней — благословен будь этот дом — две непочатые стеклянные бутылочки с минеральной водой. С трудом усевшись, он хватает бутылку, откручивает жестяную крышку и с жадностью присасывается к горлышку. Пол-литра прохладной шипящей жидкости исчезают в один миг, вторая бутылка опустошается на половину, и только после этого Шота приваливается затылком к высокой спинке кровати. Окей, теперь жизнь кажется менее невыносимой. Вот бы ещё покурить… У него вообще остался табак? Мужчина ещё раз смотрит на тумбочку. Его телефон и старый кожаный кисет с потертой надписью «A friend, whom death alone could sever» лежат тут же, а джинсы и кожанка висят на стуле, чуть поодаль. Он даже разделся? Значит, был достаточно трезв, чтобы раздеться, но недостаточно, чтобы запомнить прошлую ночь? Да и разделся он как-то не до конца. Футболка-то на месте. Бля. Да что же произошло вчера? И где, собственно, хозяин квартиры? Свалил по делам? Или здесь больше комнат, чем одна? Если так, то ему повезло завалиться к кому-то чертовски богатому, судя по всему. Потягивая остатки минералки, мужчина лениво скользит взглядом по комнате. Здесь почти ничего нет. Кровать, на которой он сидит, стоит в самом центре комнаты, светлая деревянная тумбочка с его вещами почти сливается с белоснежными досками паркета, стул с тонкими металлическими ножками, который стоит около светло-серой стены, смотрится здесь чужеродно — он держит одежду гостя, как вежливый английский слуга восемнадцатого века. Широкое пространство со стороны окна ничем не занято. Напротив кровати — дверь. Ещё одна дверь у стены рядом с кроватью. Две двери. Одна из них, скорее всего, ведёт в ванную. Надо бы привести себя в порядок и найти хозяина этого рая. Отставляя пустую бутылку обратно на тумбочку, он наконец, замечает этикетку. «Mt Fuji Soten» — гласит она, шестьсот пятьдесят йен за бутылку — действительно, роскошно. Шота ещё какое-то время осматривается, задумчиво перекатывая гладкие шарики штанги в языке и с трудом расчесывая пятерней свои волосы, влажные у затылка и спутанные на концах. Комната выглядит странно. Словно бы нежилая. Кроме самых необходимых предметов мебели здесь нет никаких вещей владельца. Ни уроненной заколки на полу, ни шнура от зарядки для телефона, ни рассыпанной мелочи… Не то, чтобы он впервые в своей жизни просыпался чёрт знает где, чёрт знает почему. Были и затхлые футоны в крохотной однокомнатной квартирке случайных собутыльников, и удобная кровать в отеле с красивой иностранкой, спящей под боком, и ноги друзей, перекинутые поперек него, когда они вырубались за просмотром кино, но в последнее время он просыпался дома или в гостевой комнате у Даби. Очнуться без единого воспоминания в чьих-то дорогущих апартаментах — такое с ним случается впервые. Сколько сейчас времени?.. Шота тянется к телефону в надежде узнать ответ на свой вопрос и проверить сообщения, но, как и ожидалось, чёрный экран не реагирует ни на движения, ни на кнопку блокировки. И, конечно же, Шота не додумался взять с собой вчера шнур. Или додумался? Да с чего бы, собственно, если двухлетний OnePlus держит заряд двадцать четыре часа. Надежды, что владелец местного поднебесья пользуется чем-то скромнее последней модели айфона, мало. Он всё же встает и шлёпает по паркету к двери у кровати. Как и предполагалось, за ней скрывается ванная. Стены и пол покрыты тёмно-серым, почти чёрным кафелем, сразу у входа стоит широкая тумба из чёрного стекла с большой белой раковиной-чашей и широким зеркалом над ней, чуть поодаль — современный «умный» унитаз, подвешенный над полом, тоже белый. У дальней стены вытянулась ванная, а рядом с ней расположены встроенный в стену душ и большое зеркало в полный рост. Между душем и зеркалом — узкая каменная полочка с какими-то бутылочками. На стеклянной поверхности тумбы лежат несколько белых полотенец и запакованный одноразовый набор с зубной щеткой и пастой, который можно купить в любом магазине за пару сотен йен. Что ж. Кажется, никто не будет возражать, если для начала он приведёт себя в порядок. Аизава подходит к ванне, отделанной все тем же тёмно-серым кафелем, но тут же отбрасывает эту идею. При ближайшем рассмотрении это творение современной инженерной мысли оказывается компактным джакузи с множеством встроенных круглых леечек, через которые в ванну подается вода, термостатом, висящем на стене, и панелью с кнопками и рычажками, которые Аизава даже на трезвую голову не смог бы одолеть — не то, что сейчас. Благо, устройство душа выглядит знакомо: два крана и шланг с лейкой. Фен. Прежде чем мочить голову, нужно убедиться, что ему не придётся торчать здесь бесконечно долго в тщетной попытке высушить полотенцем длинные волосы, злоупотребляя гостеприимством радушного хозяина. Аизава возвращается к тумбе с раковиной и заглядывает в ящички. Фена нет. Значит, придётся собрать волосы в хвост… Бля, а резинку-то он, разумеется, просрал еще в начале этой эпопеи, да? На запястье её нет, в джинсах только если… Но выходить и искать откровенно лень. Недовольно посмотрев на страшное подобие вороньего гнезда на своей голове в зеркале, он собирает всё это безобразие в хвост, открывая уши, сматывает в жгут и закручивает шишку на макушке, пряча кончик внутрь, чтобы она не распустилась. У зазеркального Аизавы в ушах так много пирсингов, что взгляд теряется в россыпи блестящих бусинок, не в силах зацепиться за что-то одно, когтистая драконья лапа привычно покоится на шее, выползая из-под ворота футболки, а её хозяин — дракон — покорно обвивает левую руку, сверкая темно-зелёной чешуёй. Похмельное лицо зазеркального Аизавы такое же хмурое, как и лицо стоящего по эту сторону зеркала, чёрные глаза выглядят уставшими, словно бы он совсем не спал, щеки за неделю обросли длинной щетиной, а на скуле поселилась небольшая ссадина. Видимо, он удачно вписался в кирпичную кладку — других идей, как объяснить этот внезапный макияж, у него нет. Шота медленно тянет левую кисть с красно-жёлтыми перьями драконьего хвоста на тыльной стороне к скуле. Синяк почти не заметен, но ощущается глухой болью — к понедельнику пройдет. Закончив с первичным осмотром своей тушки, мужчина все же встает под душ, с удовольствием подставляя усталое тело под тёплые струи. Среди шеренги непонятных бутылочек с надписями мелким шрифтом он распознаёт лишь гель для душа — такие можно встретить в любом комбини — и то наполовину пустой. «С ароматом цветущей вишни» гласят белые буквы на красной бутылке. Сейчас бы вишней пахнуть в это непростое утро... или, скорее, день?.. Судя по всему, владелец квартиры — девушка. Интересно, они переспали или нет? Аизава неторопливо моется, патетично прикидывая, что это пробуждение всё же, одно из самых странных, что с ним случалось. Похмелье бывает разным. Порой оно едва ощущается — так, лёгкое недомогание, давит что-то на затылок — делов-то. Порой оно такое сильное, что с кровати сползаешь и писаешь сидя, потому что ноги не держат, и при любом неудачном вздохе желудок выворачивается. Свое сегодняшнее состояние он смело оценивает на шесть из десяти: покурить, выпить кофе, желательно с ложкой коньяка или виски, снова покурить — и он снова бодр и полон сил, насколько вообще может быть бодрым и полным сил человек, чей возраст уже года как четыре назад перевалил за тридцать пять. И всё же… Почему он ничего не помнит? Треклятый Оборо, чёрт бы его побрал… А если виноват не он? Кто-то подмешал ему что-то в напиток? Зачем?.. Бред, какой-то. Скорее всего, он просто забыл поесть и накидался шотами. Когда Шота заканчивает с водными процедурами, вытирается полотенцем и выходит обратно, чтобы одеться, в комнате уже заметно потемнело — небо за окном плотно затянуло тучами. Так, ну все, there is no place like home, especially when you about to get soaked… again. Шота натягивает свою чёрную футболку и тёмно-синие джинсы, морщась от внезапной вони прокуренных вещей. Значит, табак закончился еще в баре, и он стрелял у кого-то сигареты?.. Ну и гадость, but beggars can't be choosers. Собираясь, он патетично прикидывает, что сказать своему неожиданному ночному визави. «Ничего не помню, но уверен, всё было прекрасно»? «Привет, спасибо, пока»? «Если у тебя ещё нет моего номера телефона — запиши, отличная квартирка»? Впрочем, раз хозяйка квартиры, скорее всего, женщина — можно будет обойтись small-talk и свалить, сославшись на некормленого кота, хотя кроме десятилетнего фикуса по имени Рик дома его на самом деле никто не ждёт. Одевшись и повесив на локоть кожанку, он ещё раз проверяет свои вещи: кисет с фильтрами и бумагой, телефон, в чехле которого лежат карточки и права, ключи, коробочка с капсульными наушниками… Зажигалки нет. Проебал в баре? Шота подходит к двери, которая должна вести в коридор, если это не фильм Хичкока, конечно. Он обнаруживает себя в конце длинного узкого коридора с несколькими одинаковыми белыми дверьми по периметру. С противоположного конца доносится приглушенный мужской голос. Значит, не она, а он? Впрочем, кто Аизава такой, чтобы судить о человеке по гелю для душа. Тон голоса кажется знакомым, но он никак не может вспомнить, откуда. Мужчина совсем не по-японски чётко выделяет отдельные слова интонацией, что-то недовольно рассказывая своему собеседнику. Кто-то из преподавателей?.. Идя на голос, как мотылёк на свет, Шота попадает в огромный зал, залитый приятным жёлтым светом. Хозяин голоса — высокий, темноволосый мужчина в кислотно-жёлтой оверсайз толстовке и чёрных джинсах — стоит лицом к стеклянной двери, за которой виднеются балконные перила. Лучше будет сказать, что стоит он лицом к стеклянной стене, потому что, как и в комнате, где проснулся Аизава, панорамные окна растянуты на всю стену. Какая-то одержимость. — Томура Шигараки, я клянусь, если к моему возвращению с программой что-то случится, я лично вырву ваши очумелые ручки из ваших задниц и торжественно вручу их лучшим хирургам Китая, чтобы они пришили их на нужное место! — рычит мужчина, раздраженно размахивая руками. Видимо, он в беспроводных наушниках, потому что Айфон лежит на небольшом кофейном столике из тёмного стекла у большого дивана из коричневой кожи. Вежливо дожидаясь окончания разговора, Шота осматривается. Помимо дивана и кофейного столика с телефоном, пачкой документов и пустой кружкой на нём, в этой огромной гостиной почти ничего нет, только узкий шкаф с какими-то книгами и журналами в цветных обложках. Сбоку от Шоты — длинная барная стойка, отделяющая гостиную от кухни. Кухонная зона совсем небольшая и вся выложена тёмно-серой плиткой. Как и спальня, в которой очнулся Аизава, гостиная совсем не кажется жилой. Словно бы сюда только-только заселились и ещё не успели обжиться. — Так Бакуго и передай, когда он спросит, почему ключ-карта не работает, — мужчина оборачивается и замечает Аизаву. — Всё, мне пора, Руми привет. Он касается пальцем наушника, сбрасывая звонок, и вежливо улыбается, направляясь к Шоте. — Oh, sensei, you are actually awake, — несмотря на довольно низкий голос, перед ним скорее парень, чем мужчина. Лет двадцать пять — двадцать семь, не больше. Почему он обращается к нему на английском? Шота, что, задвинул спьяну, что не знает японского? — Were there any doubts? — отвечает он на всякий случай на английском — не подрывать же легенду, если вдруг. Парень ухмыляется, зарываясь рукой в свои тёмно-каштановые волосы. — Учитывая, что когда я притащил вас сюда, вы даже двух слов связать не могли, — он разводит руками и поджимает губы, — некоторые сомнения всё же были. Притащил, значит? — В любом случае, как вы себя чувствуете? — незнакомец переходит на японский, снимая свои белые наушники и доставая специальный кейс для них из кармана толстовки. Шота внимательно рассматривает его, в надежде, что это всколыхнёт хоть какие-то воспоминания о прошедшей ночи. Он высокий, ростом с него самого, телосложение теряется в толстовке и свободных джинсах. Пронзительный взгляд аконитовых глаз пускает мурашки по коже, а довольная улыбка мягко касается тонких губ. Воспоминания, действительно, приходят. Только совсем не те. Не вчерашняя ночь, так неожиданно выпавшая из сознания, но старая квартира в Накано, где были две комнаты и ещё совсем маленький безымянный фикус, квартира, где нельзя было ни вешать плакаты, ни бросать куда не попадя перепачканные машинным маслом тряпки. И солнечное утро, и болезненно-хриплое дыхание, и выравнивающийся пульс под пальцами… Аизава узнаёт его. Не то чтобы он совсем не изменился. Столько лет прошло, в конце концов. Он возмужал и похорошел… Но… это он. И улыбка его, и пронзительный взгляд, приковывающий к паркету. Хитоши Шинсо. — Как будто бы меня переехал поезд, — честно выдыхает Шота, вцепляясь похолодевшими пальцами в сжатую в руках кожанку, словно бы без неё реальность вот прямо сейчас обвалится под его ногами, а он так и не сможет сдвинуться с места. — Кофе? Таблетки от головы? — парень бросает короткий взгляд в сторону кухни, бездумно щёлкая крышкой белого кейса для наушника. Он наклоняется вперед, глазами скользя по телу Аизавы. До Шоты доносится тонкий аромат его парфюма: приятный, тёплый запах с чётко различимыми нотками бергамота... Дыхание пропадает. Просто. В лёгких вдруг сгорает кислород — и это так же ясно ощущается, как и осторожное прикосновение прохладного ветра к коже, просочившегося из приоткрытой стеклянной двери, ведущей на балкон. Ему тридцать девять, и он забыл, как делать вдох. Только дурацкая мысль скручивается в опустевшей внезапно голове — от самого Шоты сейчас, должно быть, разит переполненной пепельницей у бара после дождя, совсем слегка оттенённой ароматом цветущей вишни. Он мнётся, опуская взгляд на куртку. В данный конкретный момент ему почти жизненно необходимо проверить — не запачкалась ли она вчера. И здесь надо бы вежливо откланяться, сбежать домой и списать всё на похмельный утренний бред, но вот только ноги приросли к паркету. Вот только вздохнуть так и не получается. Вот только аконитовые глаза не перестают внимательно смотреть на него, изучая, как бабочку под предметным стеклом. — Эм… Кофе… — выдавливает Шота из себя с последними крупицами дыхания. — И покурить бы. Да. Тяжёлый мерзотный дым сигарет сейчас заменит кислород — это работает во всех книгах Мураками, почему не должно сработать с ним? — Разумеется, — вежливо улыбается Хитоши, мать его, Шинсо, который последний раз вежливо улыбался ему… никогда?.. и кивает в сторону балкона. — Покурить можно там. А я вам кофе пока приготовлю. Стоило бы извиниться за неудобства или поблагодарить. Но пока лёгкие окончательно не взорвались, он предпочитает сосредоточиться на шагах: нужно каким-то образом заставить ноги оторваться от паркета. Хитоши по-своему интерпретирует его замешательство. — Если что, сигареты там, на столике, — говорит он, начиная копошиться на кухне. Аизава кивает. Ноги всё же поддаются, словно чужой голос расколдовал их. Стопа отлипает от паркета, едва ли не со скрипом сгибается колено. Шота пересекает огромную гостиную так быстро, как только может, чувствуя, как к ноющей боли в затылке добавляется звон в ушах. Шота кидает куртку на высокий круглый столик, заодно подбирая пачку «Marlboro». В этом году октябрьский Токио щедр на прохладу. Холодный ветер приятно касается горящего лица Аизавы, а вот пальцы, и без того холодные, мёрзнут моментально. Зажигалка выщёлкивает синее пламя, кончик сигареты моментально загорается оранжевым. Глубокая затяжка почти разрывает сжавшуюся от недостатка кислорода грудь. Блять. Блять. Блять. Пиздец. Это шутка такая?.. Он в квартире Шинсо, дьявол его забери, Хитоши?! Он, с дичайшего похмелья, едва понимающий, что происходит? Это ирония, да? У судьбы — или кто там ответственный за встречи бесконечность спустя — очень проёбанное чувство юмора. Пытаясь успокоиться, он не замечает, как приканчивает сигарету и тут же закуривает вторую, всё также ничего не чувствуя. Словно бы он курит бумагу. С неостеклённого балкона открывается отличный вид на все тоже дождливо-серое небо, телевизионную башню и небоскрёбы бизнес центра — а значит, они не так уж и далеко от него. Этажность сложно просчитать, может, сорок или пятьдесят. Сказать, что владелец этой квартиры богат — ничего не сказать. Такая недвижимость, да ещё и в центре — это действительно роскошно. Внезапно на плечи опускается что-то тяжёлое, и становится значительно теплее. — Похмелья мало, надо ещё простудиться, — накинув на Аизаву его собственную кожанку, Хитоши встает рядом и бесцеремонно достаёт сигарету из пачки в руках застывшего Шоты. Сколько ему сейчас? Около двадцати семи? В своей кислотной толстовке и с гладко выбритыми щеками он кажется значительно младше. — Что? — мужчина моргает, отправляя появившийся было в голове образ угловатого фиолетововолосого подростка обратно в подсознание. — Замерзнете, говорю, — бубнит парень с зажатой между губами сигаретой. — Зажигалку-то отдайте. Шота вкладывает чёрную зажигалку в длинные бледные пальцы, подмечая небольшие полоски чернил на подушечках. — Шинсо? — горло Аизавы обжигает чужая фамилия. — Какого чёрта ты мне выкаешь? Парень моргает удивлённо, словно бы сам только что это понял, пожимает плечами и выдыхает струйку дыма. — Рабочая привычка, видимо. К тому же, вы старше, — говорит он. — Когда ты учился в школе и был куда моложе, тебя это совсем не останавливало. Давай на «ты», пожалуйста, — раздражённо фыркает Аизава. Сейчас бы ему ещё и выкали в это похмельное… в этот похмельный вечер. — Я думал, ты не узнал меня, если честно, — у самого краешка губ парня залегает улыбка. Как бы Аизава хотел, чтобы это было правдой. Как бы он хотел просто не узнать его. Вежливо поблагодарить за ночлег абстрактного незнакомца и свалить домой. Но… Он узнал его, и вопросов теперь больше, чем было по пробуждении. Их так много, что выловить какой-то конкретный из общей каши пока не получается. — Издеваешься? — не зная, как реагировать, Шота лишь огрызается. — Я, по-твоему, настолько старый? Склерозом ещё не страдаю. Хитоши тихо смеётся, переводя взгляд на город. — Кофе на столе. Если хочешь, добавь бурбона, думаю, тебе должно полегчать. Ты вчера в такую хламину был, я еле дотащил тебя до лифта с машины, потом ещё и вытирал, и укладывал, как младенца. В отличие от того отстранённо-вежливого парня, что поздоровался с ним в гостиной, этот Шинсо Хитоши ему знаком. Ехидный, панибратствующий хоть с учителем, хоть с самим чёртом. Так что Шота привычно парирует: — Знал бы ты, парень, что пришлось делать мне с твоей обгашенной тушкой десять лет назад. Знал бы, прикусил бы свой язык, — Аизава застёгивает куртку и усаживается на высокую табуретку у столика. Ветер доносит до него дым Хитошиной сигареты. — Восемь, — машинально поправляет его Шинсо. Восемь? А казалось, куда больше. Шота щедро разбавляет горячий напиток бурбоном. Он бы и водкой сейчас разбавил, если бы это гарантировало избавление от головной боли и лёгкого мандража, нехорошо скручивающегося в желудке и покалывающего подушечки пальцев на ногах. Шота с удовольствием делает первый глоток. Теплая кружка приятно согревает продрогшие пальцы, свежесваренный зерновой кофе с обжигающей теплотой бурбона слегка унимает головную боль. Всего на несколько секунд, правда, но и этого достаточно, чтобы внезапное осознание заставило его вздрогнуть так сильно, что напиток едва не опрокидывается на джинсы. — Ты чего? — Хитоши, невероятно быстро докурив, садится напротив и наливает себе порцию бурбона на два пальца, приглаживая растрепанные ветром волосы. — Горячо, — бросает Аизава первое попавшееся, а мысленно уже закапывает себя в землю. Они же не… Он бы никогда… Боже, они же не могли… Блять. Боги. Пожалуйста. Только не это. — Эм… Значит, ты меня притащил сюда? — он рефлекторно тянется рукой к шарику индастриала в левом ухе. Прохладный металл немного успокаивает панически заходящееся сердце. — А ты ничего не помнишь? — ухмыляется Шинсо, закидывая ногу на ногу и поворачиваясь к ветру спиной. Получив согласный кивок, он нагло добавляет: — Кажется, про склероз ты поторопился. — Это другое, — тут же парирует Аизава. — Я просто перебрал — можно подумать, с тобой ничего подобного не бывало, — Шота ухмыляется. — Последнее, что помню — мы с коллегами заказываем шоты. Ты-то как там оказался? Он вертит глубокую белую кофейную чашку в руках, не решаясь на второй глоток, внутренне содрогаясь от того, какие воспоминания его мозг благоразумно спрятал. — Я подвозил друга, — пожимает плечами Шинсо. — Ливень хлестал нещадно, видимость была отвратительная. Я высадил его и собирался домой, когда из подворотни выскочили три фигуры, а за ними ты. Только они проскочить успели, а ты нет. Врезался в мою машину. Низкий короткий смешок вырывается из его горла. — Удобно устроился на капоте и решил поспать. — Не заливай, пацан. Шинсо разводит руками. — Я попытался привести тебя в чувства, но смог добиться только невнятного мычания в ответ на вопрос, один ли ты, так что… Пришлось отвести тебя к себе, не бросать же сэнсэя под дождем возле какого-то стрёмного бара... К слову, как скула? Аизава тянется пальцами к лицу, но тут же одёргивает себя. — Бывало и хуже, — он всё-таки делает еще один глоток, чувствуя себя полным придурком, когда задаёт следующий вопрос, но ему нужно убедиться. — Значит, ты и раздел меня? — Не класть же тебя на чистое бельё в мокрых джинсах. — Хитоши тоже делает глоток, смакуя напиток на языке, и продолжает, — волосы тоже вытирать пришлось. Ты ещё так забавно мычал в процессе. Аизава поджимает губы. Наглая ухмылка этого парня начинает раздражать. Хитоши явно чувствует себя хозяином положения, расправляясь со своей порцией виски. Ничего, Шота может припомнить десятки случаев, когда он сам нянчился с ним. — Так же забавно, как и ты, когда завалился убуханный ко мне домой и наблевал на собственные ботинки? — кофе помогает ему успокоиться, паника понемногу отступает, и Шота дразняще, по привычке скорее, чем осознано, высовывает кончик языка, демонстрируя зелёную гладкую бусину штанги. — What`s with the face? Cat got your tongue? Лицо Шинсо на секунду становится почти жалостливым, он отводит взгляд, смущённо зарываясь ладонью в волосы. Видимо, вспоминая тот случай. Но тут же спохватывается. — Ой, а тебя никто не потеряет? Если твой телефон сел, и нужно позвонить… — Меня может потерять только фикус, — качает головой мужчина, — но ему не привыкать. Почему он не уцепился за рабочий вариант побега с некормленым котом, он и сам не понимает. — Тот самый? — Хитоши удивлённо выдыхает, наливая себе бурбона ещё на два пальца. — Он всё ещё с тобой? — Мы слишком привыкли друг к другу, так что Мартин, вернувшись, благословил нас, — пожимает плечами Шота, чувствуя, как мандраж тоже отступает. — На Рождество я наряжаю его в гирлянду. Друг, проверенный годами, знаешь ли. — Ага, а с похмелья он оказывает моральную поддержку, — фыркает парень. — А ты, собственно, часто проводишь вечера подобным образом? — Нахерачиваюсь ли я до потери сознания каждую пятницу? — Шота горько усмехается сам над собой. — Нет. I'm not that young and bold after all. — он расслабляется за привычно-зубоскальным диалогом. Как будто бы и не было этих восьми лет, как будто бы они просто зашли выпить кофе после школы. — Dunno about bold but you definitely appear older, — нахальничает Хитоши. — Don’t frown like that, sensei, the older is the wine the finer it is, — он устраивает подбородок на ладони. — А ты все такой же острый на язык, как я посмотрю, — Шота снова касается пальцами индастриала в своём ухе. Что-то в чужой улыбке настораживает его. — А ты совсем не изменился… Только,— он многозначительно водит пальцем в воздухе, — все эти пирсинги появились. — Все? Это даже не половина, — мужчина усмехается, наблюдая, как взгляд Шинсо скользит по ушам, где не хватает доброй части серёжек, и задерживается на лице, где кроме проколотой брови сегодня нет ничего — и неловко откашливается, наливая себе еще выпить. — А разве в школе можно их носить? — Понятия не имею, я больше там не работаю, — сухо отвечает Шота. Головная боль окончательно проходит, а прохладный ветер приводит рассудок в чувства. Он пьёт кофе с Шинсо Хитоши. И делает вид, что все нормально. Так и должно быть. Просто ты пьёшь кофе с человеком, которого видел последний раз десять… восемь лет назад, а потом проснулся у него дома. Это же так обыденно. — Что, всё-таки оставил идею впихнуть немного знаний в бестолковые детские умы? — парень пьёт, не сводя взгляда с бывшего учителя. — Допустим, я никогда ничего ни в кого насильно не впихивал, — Шота хмурится. Здравый смысл вежливо намекает, что пора домой, но элементарная вежливость не позволяет сбежать так нагло. — Но теперь я только внушаю ужас перед экзаменами тем глупцам, что осмелились изучать английскую литературу. — Shall I compare thee to a summer's day? Thou art more lovely and more temperate, — Хитоши цитирует строчку из восемнадцатого сонета Шекспира, чётко декларируя слова. В горле неожиданно пересыхает, и Аизава тянется к кружке. Таким голосом нельзя читать стихи. Слишком низкий, слишком уносящий, слишком… Таким голосом нужно забивать гвозди в крышки гробов своих врагов. А ведь не все из его студентов смогут даже выговорить староанглийский, не запинаясь. Молния освещает небо. – Так, ну, похоже мне пора, — принимая вспышку с неба, как знак, Шота поднимается с чашкой в руке. — Хочется успеть добраться до дома сухим. — Давай я тебя подвезу? — Шинсо поднимается вслед за ним, подхватывая бутылку и свой бокал. — Прогноз обещал ливень в начале восьмого, а это… — он бросает короткий взгляд на Apple Watch на своём запястье, — через полчаса. Значит сейчас около семи вечера? Он что, проспал целый день? Понятно почему похмелье не такое сильное, как могло бы быть, учитывая, что памяти о прошлой ночи нет. — Я и так отнял у тебя много времени, — Шота следует в гостиную с балкона за хозяином квартиры и оставляет кружку на барной стойке. Ему очень не хочется идти чёрт знает куда в дождь, потому что он понятия не имеет, где тут ближайшая станция метро, а телефон разряжен, но это центр, кто вообще теряется в центре? На крайний случай, на столбах всегда есть указатели. — Давай хотя бы до станции подброшу, — настаивает парень, возвращая бурбон в один из навесных кухонных шкафов. — Не стоит, — это адресовано скорее себе самому. Не стоит соглашаться. Лучше уж прийти домой в прилипших к телу джинсах и с капающими на пол волосами. — What`s wrong, sensei? — Шинсо оборачивается к нему и одаривает зубастым оскалом. — I don’t bite. — I do, — стараясь сохранить самообладание, отшучивается он. Он и сам не знает, что не так, но инстинкты воют, настаивая на немедленном уходе. Все внутри сжимается, а дрожь нетерпения пробирает тело. Просто Хитоши выглядит как котёнок, которому бросили клубок ниток. Словно бы Аизава не огрызнулся только что, давая понять, что диалог окончен, а… Предложил ему поиграть? – Я провожу тебя к выходу, а то будешь бесконечно блуждать в лабиринте коридоров, — сдаётся парень. В коридоре Хитоши влезает в свои белоснежные «AirMax», а Шота в свои старые, но практичные черные мотокроссы на плоской грязно-белой подошве, с завышенной голенью и тёмно-красными шнурками. Они выходят из квартиры, и Аизава с удивлением обнаруживает, что на длинный прямой коридор тут всего две двери. Одна — квартиры Хитоши, а вторая — с противоположенной стороны — тоже, видимо, квартира. — Всего две квартиры на этаж? — спрашивает он, подцепляя большими пальцами карманы джинсов. — Ага, мои соседи — милейшая пожилая пара, — кивает Хитоши, ведя его к лифту. — Зам директора «Citizen» с супругой. Мы сотрудничаем. Тут же добавляет успокаивающе, видя вытянувшееся лицо Аизавы: — Но они редко тут появляются, их основной дом находится в Йокогаме. Так что, считай, целый этаж для меня одного. Хоть каждый день устраивай вечеринки. Жаль только, времени нет. — Так значит, ты вернулся, и теперь работаешь здесь? — осторожно уточняет мужчина, когда они заходят в просторный лифт, обшитый деревянными панелями и окружённый низкими поручнями. На один из них тут же облокачивается Шота, обхватив его ладонями. — Ага, — просто кивает Шинсо, нажимает на кнопку «Лобби» и прячет руки в карманы толстовки. Путь с пятидесятого этажа будет долгим. Какое-то время они едут в молчании. Аизава играется со штангой в языке, перекатывая её во рту, и смотрит на сменяющиеся одну за другой цифры на экране табло. 48, 47, 46… Чужой пристальный взгляд он, увлёкшись, ощущает не сразу. Шинсо пялится на него. Довольно откровенно и даже не пытаясь отвести глаза, когда Шота оборачивается к нему. — Что? — рука уже в какой раз этот вечер тянется к левому уху. — Тебе очень идёт, — говорит парень, чуть подаваясь вперёд торсом, так что его парфюм снова щекочет ноздри. — Все эти проколы в ушах, я имею в виду. Впрочем, и раньше, когда только мочки были проколоты, было неплохо. Шота понятия не имеет, как на это реагировать. Только снова поднимает голову, чтобы посмотреть на плавно сменяющиеся номера этажей на панели. — Кстати, вот, держи, — Хитоши протягивает ему пачку сигарет. — У станции есть курилка, тебе ведь ехать не близко. Ты ещё в Накано живешь? — Мартин вернулся из-за границы, и я снял себе квартиру поприличнее той помойки, — фыркает Шота, колеблясь. Принимать ли сигареты? — А мне нравилось, — Шинсо потирает ладонью шею. — You know, typical Japanese apartment, small and cozy. — Ты поэтому себе пол-этажа с панорамными окнами отхватил? Потому что тебе нравится уют маленьких квартир? — передразнивает его мужчина, всё же принимая сигареты. — Но мне действительно чертовски далеко ехать, благодарю. Почему, к слову, ты все ещё куришь эту дрянь? Не лучше ли нормальный табак? — Может и лучше, — пожимает плечами парень, — но времени на это особо нет, к тому же… Brings back memories, don`t you think? — Сантименты — это не ко мне, — Шота чуть отводит взгляд, убирая пачку в задний карман джинсов. — Поэтому у тебя дома стоит Рик? А байк свой тоже раз двести перебирал до последнего шурупчика, лишь бы новый не покупать? — голос Хитоши становится чуть ниже, когда он добавляет, зубасто скалясь, — Or am I wrong? Шинсо, кажется, занимает все пространство лифта своей необъятной дерзостью и парфюмом. Он давит на Шоту, нагло вторгаясь своей ухмылкой в его личное пространство. — Зачем изменять старым привычкам, которые тебя полностью устраивают? — бурчит мужчина, стараясь вжаться в перила сильнее. Шинсо отстраняется, принимаясь изучать свои белоснежные кроссовки. Последние десять этажей они преодолевают в тишине, и Аизава старается незаметно вдохнуть поглубже, чтобы носа коснулся тёплый аромат бергамота. Что и говорить, Шинсо пахнет чертовски приятно. Когда вежливый женский голос из динамиков объявляет «Лобби», Аизаве требуется несколько секунд, чтобы оторваться от поручней. Шинсо тоже, судя по всему, не торопится. Длинный роскошный холл первого этажа обставлен стильными кожаными диванчиками, креслами и кофейными столиками, на стенах — светлая плитка под мрамор, на высоком потолке — несколько красивых люстр, и повсюду цветы. Цветы в горшках и кадках заполняют всё свободное пространство между диванчиками и столиками. За стойкой администратора уже никого нет, скорее всего, рабочий день уже закончился — или они вообще не работают по субботам? Шота с удовольствием занимает себя разглядыванием холла. Пусть лучше выглядит очарованным придурком, чем смущённым из-за молчания. У самых дверей Хитоши объясняет, как добраться до ближайшей станции. — Окей, думаю, будет сложно потеряться на проспекте, — Аизава выдавливает из себя вежливую улыбку. Хитоши кивает и поднимает на него свой пронзительный взгляд. Шота смотрит в тёмные глаза Шинсо, видит свое отражение в них, и что-то гулко ухает внутри, заставляя живот втянуться. Сейчас он уйдет, и они больше никогда не встретятся, потому что уже давно живут в совершенно разных реальностях одного города. — Was real nice to meet ya, sensei, — Хитоши криво улыбается, снова пряча руки в карманы и покачиваясь на пятках. — Have a safe trip. — Like vise, — отвечает мужчина внезапно севшим голосом, и тут же добавляет, прочистив горло, — Have a good night, Shinsou. Он уходит в тёмную прохладу улицы, навсегда покидая чужой мир. Дорожка к выходу из комплекса на проспект выложена декоративным камнем, а по бокам высажены ровные квадратно остриженные кусты. Он почти пролетает мимо них, испытывая сильнейшее желание закурить, и хоть на улице этого делать нельзя, Шота всё решается, прячась в ближайшей подворотне. Сердце гулко колотится о грудную клетку, а к лицу приливает жар. Твою мать. Твою мать. Твою… Из всех людей этого города, из всех самых малоприятных знакомых и забытых коллег, из всех людей, кому он должен… Его встретил Шинсо Хитоши. С трудом выбив искру из зажигалки трясущимися руками, он затягивается, уничтожая почти половину сигареты одной затяжкой. Тяжёлый дым горечью оседает во рту и кружит голову. Шота облокачивается на кирпичную стену и всматривается в чёрное небо. В воздухе пахнет озоном. Остатки сигареты тлеют в пальцах. Brings back memories? Пожалуй.