Run out of words to say You're broken down and tired I know this world can make Us feel so small sometimes It's hard to know Where the right way goes
Покачивая бокал в руках, он неспешно направляется в гостевую спальню, проверить, не оставил ли Шота ничего. Однажды с похмелья он как-то даже умудрился забыть свой бумажник в классе. Кровать в беспорядке: гнездо из подушек и скомканного одеяла, — вообще-то на гостевой кровати обычно всего две подушки, но Хитоши, блять, помнит, что Аизава любит засыпать в гнезде, и, как настоящий придурок, притащил ему ещё. Забота, блин. Шинсо делает ещё один небольшой глоток виски и морщится. Столько лет прошло, и вот вусмерть пьяный Аизава оказывается на капоте его машины. Аизава в кровати гостевой спальни, мокрый и пахнущий спиртом, сигаретами и дождём. Аизава, бормочущий неразборчивую чушь и хватающий его запястья, пока Шинсо пытался его раздеть и высушить волосы хоть немного. Аизава был повсюду: широкая улыбка на лице, словно всё в мире вдруг пиздецки смешно, утыканные пирсингами уши, цветная татуировка дракона на левой руке, проспиртованное дыхание, хриплый смех, щетина на щеках и сухие губы… Боже, Хитоши возненавидел себя, когда случайно задел их пальцем. А ещё чёртов проколотый язык, который он заметил только сегодня, когда Шота дразнился, припоминая ему его прошлые проёбы — блять, когда его бывший учитель успел стать таким?.. Как и эту, он помнит их встречи до болезненных подробностей. Тонкое волокно из улыбок и взглядов, диалогов, движений рук и футболок Аизавы с дурацкими принтами. Почти каждая их встреча в тот год в школе — зуд во всем теле от нетерпения, неутолимая жажда прикосновений, дрожь в пальцах, аритмия, краснеющие щеки и бесконечное мысленное: «Пожалуйста, Шота, поцелуй же меня!» — безответное. Всегда. Хитоши не был идиотом, он очень быстро понял свой диагноз. Семнадцатилетний обделённый вниманием мальчишка. Он был готов бежать за первым, кто погладит его по голове или просто не будет смотреть свысока. Аизавой было легко увлечься. Он не пытался быть «примером» или наставить переживающего явный кризис личности подростка на «верный» путь. Он бесцеремонно курил косяк, отобранный у Хитоши прямо за школой, он протягивал банку пива со словами «лучше уж пей, чем закидывайся», он смеялся над неуклюжестью парня и учил, как правильно готовить омлет. Показывал ему чёрно-белые фильмы, писал «горжусь тобой, парень» в ответ на смс о пустячных (приготовить еду, не спалив кухню — это ведь пустяк?) достижениях и утешал после промахов. Он был единственным, кто воспринимал Хитоши как человека. Не смотрел на него, как на ребёнка, чужака или наследника, но как на друга, равного. А ещё он был… другим. Для Хитоши, переехавшего в Японию лишь на год, культура и язык оказались камнем преткновения в общении с людьми. Он не понимал, зачем быть таким до зубного скрежета вежливым, а люди не готовы были принимать его прямолинейность. Аизаву не волновало, как Хитоши с ним разговаривает. У него были серёжки в ушах: дурацкие черепа или кресты, или четырёхлистные клевера, байки и золотые колечки — всегда разные, а на руке был набит контур татуировки китайского дракона, и его когтистая лапа залезала на шею, а перьевой хвост — на запястье, голова же чудовища распахивала пасть у самого сердца. У Шоты был его обожаемый байк — единственная настоящая любовь, проектор вместо телевизора и виниловый проигрыватель с пластинками классического американского рока. В семнадцать Хитоши не мог перестать… Не мог перестать восхищаться им. Аизава стал его первой любовью. В восемнадцать, когда Шота исчез, никому ничего не объяснив, он надеялся, что забудет его очень быстро — надо только отвлечься, заинтересоваться кем-то другим, в конце концов, Гарвард — не Токио. В девятнадцать он упорно искал похожих на Шоту в толпе: длинные чёрные волосы и вызов во взгляде — этого было достаточно ровно на одну ночь. А потом он переболел. Проснулся однажды утром с лёгким сердцем, забитыми далеко в подсознание воспоминаниями и чёткими представлениями о своей дальнейшей жизни, в которой не будет ни Аизавы, ни Токио. Насмешкой ёбаной вселенной — восемь лет спустя его сердце всё так же истерически колотится рядом с Шотой, тело покалывает от желания коснуться, а мысли спутываются так, что слова вымолвить нельзя. Аизава перед ним: стянутые в узел прилизанные волосы, усталые глаза с тёмными кругами под ними, напоминающими об ошибках прошлой ночи, общее выражение недельной заёбанности на лице и одежда, пропахшая дешёвыми сигаретами. А для Шинсо он самый, чёрт подери, прекрасный человек на земле, и боги, как же хочется его поцеловать.When it gets hard to breathe You don't know how to hide it You lost what you believe You don't know how to find it Don't let go Of everything you know
Помимо развороченной постели ничто не напоминает о его госте. Аизава ушёл, практически сбежал, не оставив после себя ничего. Ни зажигалки, ни мелочи, ни ключей, ни номера телефона, ни адреса, ни надежды. Только щемящее от безысходности сердце и… резинку для волос? Хитоши поднимает с пола у стула тонкую чёрную резинку, крутит ее в руках, ощупывая гладкую поверхность. — Тебе не найдётся применения в моем доме, малышка, как насчёт, вернуть тебя хозяину? — сердце внезапно срывается с привычного ритма, почти слышно колотится о грудную клетку, а живот скручивает внезапное предвкушение… Может, Аизава и не хочет его больше видеть, но не то, чтобы он хотел видеть его и тогда, в самом начале…* * *
Хитоши стоит возле кабинета медсестры, спрятав руки в неглубокие карманы пиджака школьной формы. Плечо ноет, костяшки саднит, а щека горит, но касаться ее слишком больно. Парень вздыхает, пропуская ладонь сквозь растрёпанные фиолетовые пряди, и стучит в дверь. Тихий вежливый голос пожилой медсестры приглашает войти. В медкабинете он уже второй раз, а потому привычно игнорирует койки и шкафы, сразу проходя в самый конец к стулу, стоящему у стола. Впервые он очутился здесь в свой самый первый день в новой школе, когда сцепился с одноклассником Бакуго Кацуки, и их драку увидел учитель. Сначала их отправили к медсестре, потом в учительскую, чтобы классный руководитель придумал подходящее наказание. В медкабинете они пробыли недолго — им зачем-то измерили температуру, убедившись, что на теле не было синяков. А в наказание пришлось отдраивать коридор третьего этажа. И, конечно же, они тогда снова подрались, но рядом уже никого не было. Сегодня какие-то дебилоиды с параллельного класса решили, что раз он новенький, то станет лёгкой добычей, и затащили его в небольшой закуток между обувными шкафчиками на первом этаже. Думали, Хитоши от их наглых голосов и сильной хватки потеряет дар речи, расплачется и отдаст кошелёк, лишь бы не били?.. Им, видите ли, не понравились волосы Хитоши, выкрашенные в тёмно-фиолетовый. Кажется, один из придурков даже попытался их выдрать. Ха. Не для того он всю среднюю школу в Далласе в уличный баскетбол играл, чтобы каким-то среднестатистическим местным задирам позволить себя завалить. Но за рюкзак было обидно — оторванная лямка не придавала ему крутости. Ближайший срок доставки с официального магазина «Anti Social Social Club» — месяц. Еще, может, и синяк будет на лице, в довершение картины. То-то мама обрадуется, увидев его… а хотя, она сегодня допоздна на каких-то курсах, так что всё-таки, наверное, не увидит. Собственно он бы и не пошел в медкабинет, зачем? Но учителю японского не понравился его вид, а потому он написал записку с направлением. Дурость сплошная, но что поделать? С другой стороны, он пропускает японский — чем не плюс? — Что случилось? — женщина неодобрительно качает головой, осматривая его, очевидно, довольно потрёпанного. — Опять подрался? — Упал, — врёт Шинсо, потирая шею. Только бы снова не пришлось выслушивать нудные лекции о неприемлемом поведении. — Не тошнит? В глазах не двоится? — её взгляд задерживается на припухшей щеке. Шинсо мотает головой. Женщина поджимает губы, но заполняет необходимые бумаги и, обработав ему ссадины на костяшках антисептиком, выдает пластырь. — Что ж, надеюсь, ты не будешь здесь частым гостем, — говорит она, кивая на дверь, мол, свободен. — Спасибо, — Шинсо вежливо кланяется, поправляет рюкзак на одном плече и выходит. Скорее всего, щека пройдет через час, а с рукой проблем не будет, так что, засунув пластырь в один из карманов рюкзака и вытащив оттуда же пачку сигарет, он выходит на улицу. Пропустив половину урока, возвращаться смысла уже особо нет, так что Хитоши решает воспользоваться моментом и перекурить, пока не выползли это сделать учителя. Чёртовы ублюдки, что порвали ему рюкзак… только попадитесь в коридоре… Хитоши спускается с крыльца на выложенную светлым камнем дорожку, однако быстро сворачивает с неё в сторону заросшего декоративными деревьями поля, где ученики обычно обедали, прячась в тени, пересекает его, чтобы зайти во внутренний двор школы, где чуть поодаль от спортивной площадки расположилась небольшая курилка. Он обнаружил её на второй день, когда, пропустив физкультуру, слонялся по округе. Прислонившись к широкому стволу дерева рядом с небольшой металлической урной, он неспешно выуживает из светло-голубой пачки «Mevius» сигарету, достаёт оттуда же спрятанную в ней зажигалку и закуривает. Горьковатый дым тут же оседает на языке, а никотин разносится по крови, посылая ему лёгкую волну успокаивающего головокружения. Эти сигареты намного легче «Camel», которые Хитоши несколько раз покупал в Нью-Йорке с друзьями. Впрочем, не то, чтобы была какая-то уж большая разница, помимо уровня мерзостности во рту. Он не так уж и много курил. В школе старался не светиться особо. В Америке его могли оставить после уроков или рассказать родителям, а тут… Он понятия не имеет, что с ним сделают тут, кажется, в этой школе не часто сталкивались с курящими учениками. Да уж, Токио совсем не похож на Нью-Йорк. Он чище, свежее, зеленее и теплее. В конце апреля дома Шинсо бы ещё ходил в куртке, морщился от запаха смога на улицах и спотыкался бы о бездомных и наркоманов. Здесь же апрель тёплый. Сейчас, на последних неделях, температура редко опускалась ниже пятнадцати градусов. С утра, правда, ещё довольно прохладно, но Хитоши было лень доставать пуловер, чтобы потом таскаться с ним в руках днём, так что он предпочёл мёрзнуть. Однако помимо погоды в Токио не было ничего хорошего. В клубы было чертовски тяжело попасть, наркотики — редкое и безразмерно дорогое удовольствие, за которое тебя могут посадить, даже если ты ещё несовершеннолетний, а парни… Скажем так, открытых геев тут не было, просто потому что в Японии не существует самого понятия «открытая» ориентация. Всем срать, с кем ты спишь, а потому никто и никак это не показывает — понять сразу, кто перед тобой, невозможно. Ему здесь не нравится. Во-первых, за семнадцать лет он не был здесь ни разу, хоть и родители отца все еще живут на Кюсю, язык знал постольку-поскольку — да и смысл был переезжать, когда до окончания школы в родном Нью-Йорке — год? Но родители настояли. С чего-то отцу взбрело в голову, что Хитоши должен влиться в культуру и быт, научиться смотреть на мир «под другим углом» — и школа при посольстве была ему заказана. Вместо неё — обычная частная старшая школа, обычные японские школьники, которые смотрят на него косо, за глаза называют чужаком, а смотреть в глаза — боятся. Учителям откровенно не нравится его поведение и его японский, особенно, написание иероглифов, а самого Хитоши раздражает даже сам факт пребывания в этом — совсем чужом — мире. Здесь он инородный элемент. Здесь он никому не нужен. Правила тут дурацкие, домашка — гигантская, а люди вокруг — нарочито серьёзные, даже одноклассники, и никто никогда не говорит «нет». На его вопросы отвечали очень двусмысленно, постоянно делая такое странное лицо и неловко мыча «немного…». «Немного неудобно, немного не уверен, немного трудно, немного не понимаю…» Никто ещё не ответил на его вопрос «нет». Хитоши казалось, что предложи он кому-нибудь вылить ведро грязной воды, оставшейся после мытья полов, на директора с крыши, человек замнётся, неловко потопчется на месте и промямлит «немного… неудобно как-то». И ещё школьная форма. В Нью-Йорке он тоже ходил в частную школу и носил форму, но обувь могла быть какая угодно. А здесь — даже носки рекомендовалось носить определённого цвета. Класс серых мышей в зелёную полоску (с такими же серыми, одинаковыми мыслями) — вот, что получалось. Сумки тоже должны быть одинаковыми, но Шинсо забил. Нагло припёрся со своим чёрным рюкзаком от «Antisocial Social club». Он ждал, что его окликнут, ждал, что вызовут к директору, но все лишь неприязненно косились, молча — до сегодняшнего дня. Хитоши ещё раз недовольно одёргивает свой серый пиджак и опускает взгляд на стрёмные коричневые школьные туфли. В школе нужно было обязательно переобуваться, так что любимые голубые «Blaze Hi» пришлось оставить в специальном шкафчике для обуви на первом этаже. Впрочем Хитоши не парился по этому поводу, не потрудившись переобуться, выходя на улицу. Японская одержимость порядком его безумно раздражала. Шуршание травы рядом заставляет его оторваться от разглядывания туфель и поднять взгляд на неожиданного гостя. К нему приближается высокий ссутулившийся мужчина, его чёрные растрёпанные волосы длиной чуть ниже плеч падают на лицо. На нём тёмно-синяя рубашка, небрежно выпущенная поверх брюк, а сами чёрные брюки кажутся мятыми. Мужчина подходит ближе, и взгляд Хитоши цепляется за сухой листик, застрявший в пушащихся волосах, под глазами неожиданного визитёра лежат глубокие тени. В целом человек выглядит… Мягко сказать, очень проёбанно, словно бы тусил всю ночь и с утра похмелялся абсентом. Что это за бомж? Что он делает на территории школы? Мужчина молчит и рассматривает Шинсо столь же внимательно, задерживая взгляд на торчащих во все стороны ярко окрашенных волосах, а затем спокойно достает красную пачку «Marlboro» из кармана брюк и сипит: — Сколько здесь работаю, такой наглости ещё не наблюдал. Что, шкериться по углам у школьников больше не в моде? Работает? Но кем? Какой-то он чересчур жалкий для учителя, неопрятный. Уборщик что ли? — Эй, парень? — он щёлкает зажигалкой и затягивается сигаретой, делая паузу, будто бы ждёт от Хитоши какой-то реакции. — Дальше, что, притащишься на урок с банкой пива? Желания разговаривать с каким-то патлатым обсосом в это и так уже довольно непростое утро у Хитоши нет, поэтому он курит, не удостаивая незнакомца ответом. Вместо этого он задумывается о том, что сейчас делают его друзья дома, сейчас у них начало двенадцатого ночи. Может, они у кого-нибудь тусят? Здесь таких тусовок точно не будет. Это не его мир — здесь он чужой. Мужчина продолжает сверлить его взглядом усталых глаз, меняет позу, слегка перенося вес на одну ногу, и смотрит на Хитоши исподлобья, держа руку с сигаретой у лица. — Тебе не кажется, что самое время затушить сигарету и свалить, пока я не отвёл тебя к директору? — Geez, is it fucking normal here in Japan when even a random hobo tells me how to live? — раздражённо выплевывает Хитоши. Похоже, сегодня он собрал бинго дерьмового дня. Теперь и какой-то странный мужик докопался. — Mind your own monkey business, old man, maybe someone will spare some change for you. Шинсо тушит недокуренную сигарету под недоумённое молчание взлохмаченного типа — очевидно он ничерта не понял, но по крайней мере отвалил — со взрослыми японцами работает почти безотказно. Хитоши разворачивается к мужчине спиной, перехватывая лямку рюкзака на плече и бредёт ко входу в школу. Нужно поспешить в класс и переписать домашку, пока заботливые дежурные ничего не стёрли... Парта Хитоши находилась на самом заднем ряду у стены. К пятому уроку узкая полоска солнца как раз легла на её поверхность, и парень посвятил несколько минут попытке устроиться так, чтобы погреться в его тёплых лучах. Преступление тратить такой тёплый день на торчание в классе. Математик в чистенькой белой рубашке нудно рассказывал об извлечении корня из отрицательных чисел. Последнее, что интересовало будущего главу компании по компьютерной безопасности. Слушая правило вполуха, он, положив подбородок на ладонь, думал о Нью-Йорке. Можно было бы зайти в Старбакс после школы с друзьями или поехать в центр за огромным куском пиццы «нью йорк стаил», а потом засесть в центральном парке у статуи Балто. Пить пиво, спрятанное в бумажные пакеты, или завалиться к кому-нибудь и разделить косяк, или играть в приставку... В Нью-Йорке он мог бы жить, а здесь… А здесь дома его ждут пустые стены, вежливый водитель и горничная, а ещё — сочинение по японскому с использованием двадцати новых иероглифов, которые Хитоши как будто бы должен был узнать за этот месяц, но, блять, он тут всего неделю. Отец сейчас решает какие-то вопросы компании на Кюсю — он не посвящает сына в бизнес, настаивая на том, чтобы сейчас Хитоши «насладился своей свободой», потому что потом, когда он переймёт бразды правления, ему будет не до развлечений. Правда, вряд ли его отец подразумевал под «развлечениями» шатания по клубам с поддельным паспортом и курение дури... На последний урок идти не хотелось от слова совсем, хотя это был английский. Хитоши успел наслушаться рассказов об уроках английского в японских школах и чего-то особенного от них не ожидал. Наверняка какой-нибудь вчерашний выпускник, одетый с иголочки, будет путаться в слогах, сидя за учительским столом и то и дело поправляя на носу очки, а Хитоши будет помирать со скуки, выслушивая, как одноклассники медленно читают дурацкие предложения из учебника по очереди. Он спускается на первый этаж к автомату со снеками, покупает себе крохотную пачку чипсов и, устроившись на подоконнике, задумчиво хрустит ею, пролистывая ленту «Reddit» в телефоне. Звонок застаёт его в самом начале увлекательного длиннопоста об отслеживании полёта орла в течение нескольких лет с помощью GPS-трекера. Вообще-то на уроки опаздывать не разрешается, но чёрт, что они ему сделают? Оставят за дверью, потому что он задержался на две минуты? «Не кажется ли вам, что вы немного задержались, господин Шинсо» — усмехается парень про себя. Дочитав, он лениво сползает с подоконника и плетётся в кабинет через весь первый этаж с административными офисами, через второй этаж с библиотекой, клубными комнатами и актовым залом, чтобы подняться по лестнице на третий, с кабинетами классов. — Sorry, I’m late, is it cool if I come in? — устало выдыхает он, проскальзывая в кабинет, не надеясь, что учитель поймёт его быструю речь. И застывает на месте. Учитель английского — Аизава Шота — как было подписано в расписании Хитоши, стоит у доски с маркером в руках. Высокий и подтянутый, в тёмно-синей аккуратно заправленной в брюки рубашке, застёгнутой на все пуговицы. Чёрные волосы убраны в небольшой хвост на затылке, открывая золотистые колечки серёжек в ушах. Господи, да это же утренний обсос! Так он учитель английского?! Бля… он же… неужели он понял всё, что Шинсо ему наговорил? Он же видел его курящим… Сука, что ещё могло блять пойти не так в этот замечательный день?! Аизава-сэнсэй дописывает что-то на доске и снисходит до Хитоши. Внимательный взгляд глубоких чёрных глаз сканирует его сверху вниз, учитель улыбается. — Not so bold now, are we? — только и говорит он, снова возвращаясь к доске. — Записываем правило… Шинсо поджимает губы и делает шаг в сторону своего ряда, но учитель его останавливает. — Я не сказал, что ты можешь войти, — говорит он всё также на английском. У него невероятно хорошее произношение. Хитоши ожидал чего-то в духе переиначенной катаканы «такуси», «питсуа», но у учителя лишь лёгкий акцент. — Слушайте, — Хитоши закатывает глаза. Скорее всего, никто в его классе не понимает их разговора. — То, что я сказал там… Я не… — Ты опоздал. Я не разрешаю опаздывать на свои уроки, — грубо обрывает его Аизава. — Ты свободен, можешь идти домой или ждать в коридоре. — Да ладно! Я опоздал всего на несколько минут! — А меня это должно волновать? Правила чёткие. Никаких опозданий, только если у тебя нет в руках записки, объясняющей причину опоздания. Она у тебя есть? — Нет. — Тогда вали. Ты отрываешь меня от работы, — Аизава-сэнсэй возвращается к объяснению правила. Одноклассники с интересом следят за развитием мини-драмы с участием новенького. Бакуго Кацуки на втором ряду самодовольно скалится. Грёбаный ублюдок. Дай только повод… — Откуда мне было знать, что у вас такие правила? Я здесь всего неделю, — Хитоши складывает руки на груди. Он бы свалил, если бы не чёртова встреча в курилке. Теперь придётся делать вид, что ему не всё равно. — Does it look like I give any shit? — вот так запросто брошенное ругательство со стороны учителя скорее удивляет его, чем оскорбляет. — Now get lost or else we gonna have a nice chat with the principle about earlier. Об острую кромку улыбки на лице Аизавы-сэнсэя можно порезаться. По классу пробегает шепоток. Да к чёрту! Хитоши чертыхается и выходит, захлопывая за собой дверь. В пизду всё, это последний урок, так что можно свалить домой пораньше. Вызывая водителя, он не может перестать материться вполголоса. Всё бесит. И эта школа с её правилами, эти надменные одноклассники, которые считают его чужаком… И этот… Аизава-сэнсэй, чтоб ему пусто было! Почему нельзя было простить на первый раз? Что за дебильные принципы? Да и кто он вообще такой? Ещё с утра выглядел каким-то бомжеватым обсосом, а сейчас… Разве учителям вообще можно носить длинные волосы? А серьги?.. И это произношение… Обсос точно не так прост, как показалось на первый взгляд. Блять! А если он всё-таки настучит директору? А что если не будет пускать на свои уроки из принципа? Сука. Теперь еще и извиняться перед ним? Да чёрта с два!* * *
Хитоши комфортно устраивается в ванне с пеной, оставив недопитый стакан с виски на столике вместе с телефоном. Да, он всё-таки извинился тогда. Правда, сначала они переругивались на парковке у школы минуты три. Парень улыбается. Действительно, с чего ещё могло начаться их общение, если не с какого-то проёбанного зубоскальства в курилке?* * *
Шинсо замечает его на парковке. Аизава-сэнсэй, одетый в потёртую тёмно-серую куртку, идёт в сторону Шинсо, возможно, его машина тоже где-то здесь — рядом с тем местом, где припарковался водитель Шинсо. Поговорить с учителем? Хитоши медлит, замерев с зажатым в руках рюкзаком. Он злится на него, злится на школу, злится на себя, за то, что так глупо спалился, и теперь похоже, не оберётся проблем. Может, это шанс? Поговорить с учителем? Состроить печальную мину, рассказать грустную историю — взрослые всегда охотно покупаются на подростковое грустное дерьмо, не так ли? — Аизава-сэнсэй, — парень бросается к нему, обращаясь на английском. Мужчина останавливается, и Шинсо подмечает на его плечах чёрные лямки рюкзака. — Kid? — он смотрит на него сверху вниз. — You know you don`t come up with a wit response right away, you don’t come up with it later. Он достаёт из кармана куртки перчатки без пальцев с пластиковыми щитками на тыльной стороне. Хм, зачем они ему, неужто он ещё и ездит домой на велике?.. — Что? А, нет, сэнсэй… — what a smug. Шинсо мысленно плюет ему в лицо. — Послушайте, я не имел в виду… — В смысле, ты не это имел в виду, когда предлагал мне пойти заняться своим делом или когда ты узнал, что я учитель английского? То есть облить грязью человека, который не знает, что его обсирают — по-твоему, это нормально? Парень закатывает глаза. — Слушайте, я просто хочу… — Конечно, — мужчина оттягивает рукава куртки, чтобы застегнуть ремешки перчаток. На тыльной стороне левой ладони Хитоши замечает чёрный контур татуировки — хвост китайского дракона, обвивающий запястье и исчезающий где-то под одеждой. Он в удивлении вскидывает брови. Это вообще законно? Разве в Японии разрешено работать в школе с татуировками? — After all, it is all about what you want. You want to smoke and not to be caught. You want to be late and get into the class. And I should let it happen `cause you know my subject so goddamn well? — Окей, что вы хотите? Чтобы я извинился? — он прячет руки в карманы школьных брюк, не отрывая взгляда от запястья учителя. Видимо, тату он не добил — рисунок выглядит незаконченным. Контуром выведена чешуя и перья хвоста, но нет ни теней, ни цвета, хотя и так смотрится неплохо. — Да мне, собственно, от тебя ничего не нужно, — Аизава ухмыляется, прослеживая его взгляд, приспускает рукава и направляется к стоящему в самом углу парковки чёрному блестящему на солнце байку. Байк? Он ещё и на байке? С серьгами в ушах, татуировкой и на байке?.. Это вообще учитель? Шинсо даже воздухом давится на полуслове. — Аизава! — твою мать. — Сэнсэй! Я просто хочу спокойно прийти на следующий урок, окей? Мне нужны чёртовы часы! Аизава садится на байк и отцепляет шлем, такой же чёрный и лакированный. — I give no fuck about you or your lil problems, kid, but if you are to disrespect me once more by being late to my class… — шипит мужчина, доставая из рюкзака гарнитуру и вешает её на ухо. — I will not, Aizawa-sensei, — перебивает его Хитоши, чуть кланяясь, стараясь выказать как можно больше уважения. Не то, чтобы он испытывал хоть какое-то уважение, но, похоже, учитель не собирается закладывать его за курение, так что он готов извиниться за своё поведение. И чёрт, Шинсо просто обязан спросить. — So, how come you barely have any accent? — Тот же вопрос, — усмехается учитель, вертя шлем в руках. — Я из Нью-Йорка, — неуверенно улыбается Шинсо, наблюдая за реакцией. Скривится? Почему-то у многих была эта реакция, словно бы каждый воспринимал это как личное оскорбление. В глазах Аизавы, однако, появляется интерес. — Правда? — с недоверием уточняет черноволосый. Хитоши кивает. — Что насчёт вас? — Шинсо не сводит глаз со шлема в его руках. — What's the point to go and don't go the full force? — мужчина надевает шлем и захлопывает зеркальное защитное стекло.* * *
Шинсо допивает свой третий бокал виски и прикрывает глаза. Чертов сэнсэй был блядски притягателен еще тогда. Найти бы его теперь… Конечно! Он тянется к телефону.It's time to come back without being afraid We need to come back stronger than we were before And come back like the stars in the sky We need to come back, no matter the price We need to come back stronger than we were before
*** _______________________________ The Score «Comeback» "Не хватает слов, чтобы сказать Как ты сломлен и устал. Я знаю, что этот мир иногда Заставляет нас чувствовать себя ничтожными. Так трудно понять, Куда ведёт правильный путь" "Когда становится трудно дышать, Ты не знаешь, как это скрыть. Ты потерял то, во что веришь И не знаешь, как это найти. Не отпускай Всё, что ты знал раньше" "Пора возвращаться, не боясь, Мы должны вернуться сильнее, чем были раньше Вернуться, как звёзды на небе. Пора возвращаться, не важно какой ценой Мы должны вернуться более сильными, чем были раньше"