***
Одиночество. Сколько он себя помнит, одиночество всегда было неотъемлемой частью его жизни. Это неизбежно, когда твой отец занимает высокое положение в обществе. Начиная со средней школы, Хитоши перестал заводить друзей, сообразив, что some of them want to use you, some of them want to abuse you, — как пел Мерлин Мэнсон десятилетия назад. Когда ты сын влиятельного бизнесмена, расширяющего свой бизнес с опасной скоростью, ты учишься окружать себя не друзьями, но знакомыми — компанией, с которой прикольно провести время, но которой не доверишь секретов, людьми, которых не приведёшь домой, которые после твоего исчезновения из их зоны комфорта забудут о тебе. Потому что иначе либо они попытаются сесть тебе на шею, либо просто не поймут тебя. «Как? У тебя есть все материальные блага, и ты не счастлив?» Одиночество в толпе. В старшей школе в Нью-Йорке он был одним из многих: элитная школа для детей, зарплата родителей которых в несколько раз превышает все приличные границы зарплат. Сын министра финансов, известного адвоката, бизнесмена или политика — они проводили время вместе, перекидывлись мемами, обсуждали планы на будущее, сбегали с уроков и покупали алкоголь — но каждый из них был одиноким в их толпе. Хитоши успел привыкнуть и даже полюбить это состояние. Один в окружении людей. Непонятный, непринятый, недооценённый, нераскрытый. Где-то смотрящий сверху вниз, где-то снизу вверх. Ключевым фактором в этом, конечно, является толпа. И не просто невнятный поток людей на улице, сносящий тебя в ненужном тебе направлении, а своя, прирученная толпа избранных. Переехав в Японию, он её потерял и снова остался просто один. Никакого особенного положения это одиночество ему не давало. Один на один с собой. Со своей радостью, со своей болью, раздражением или счастьем — никого не будет рядом, чтобы разделить с ним эти чувства. Но разве, у него нет родителей? Разве не они должны быть этим якорем? Этой «толпой»? Хотя бы они. Но родителей нет. То есть, вот они, оба, такие красивые: мама в лёгком элегантном платье с принтом птиц на фиолетовом ситце, иссиня-чёрные волосы тяжёлыми кудрями рассыпаны по плечам; отец в синих прямых джинсах и белой рубашке, с прилизанными назад каштановыми волосами. Оба они — стоят в кабинете директора с суровыми лицами, окружённые каркающей толпой преподавателей, наперебой высказывающих своё недовольство их сыном (Хитоши в кабинет не пустили, но дверь осталась приоткрыта). Родители слишком заняты. Отец — вечно в разъездах, мама — вечно на каких-то курсах, в каких-то салонах, с какими-то подругами. Единственной «толпой» Хитоши можно считать пару-тройку слуг, снующих туда-сюда по их дому. Япония забрала у него даже эту простую радость — одиночество вне единичности. Солнце уже минут двадцать как скрылось за горизонтом, и парень от скуки разглядывает собственное унылое отражение в тёмном окне и далёкие огни улиц. Дверь в кабинет директора распахивается, из неё выходит Аизава — привычно помятый, небритый, но с аккуратно убранными с лица волосами в честь серьёзного разговора с родителями своего ученика. — Покурим? — кивает он в сторону коридора. Голос у него тяжёлый и какой-то обречённый. Словно бы вердикт уже вынесли. А почему, собственно, и нет?.. — Они меня отчислят? — Шинсо покорно поднимается, хватая школьный пиджак и рюкзак. Он даже не знает, что именно ему хочется услышать больше. Самое страшное, что может произойти — перевод в другую школу. Самое сладкое — возвращение в Америку. — Пока неясно, — честно отвечает Шота, направляясь к лестнице на крышу. В школе кроме них и уборщика уже, кажется, никого нет. Может, только парочка учителей, но они не курят на крыше, так что можно не бояться быть застуканными. — But you are fucked up, kid. Хитоши поджимает губы. Когда они усаживаются на излюбленное место на крыше, Аизава требовательно вытягивает открытую ладонь. Остатки своей пачки он прикончил ещё на третьей перемене. Хитоши протягивает ему свой «Mevius Option». Сэнсэй снова бросает что-то по поводу сопливых подростков, но закуривает, не щёлкая капсулами. Шинсо тоже не трогает капсулы. Он купил эту пачку эксперимента ради, и ещё потому что Тень, с которым он тусил на прошлой неделе, курит такие. По пьяни они показались интересными, но на трезвую голову мерзкий искусственный привкус винограда вызывал тошноту. Аизава щёлкает зажигалкой несколько раз, прячет огонь от ветра в ладони и подкуривает. — Пиздец, — выдыхает он вместе с дымом, — за один день я хапнул больше ментола, чем за несколько лет. Твои сигареты и без кнопки — рассадник проблем с сердцем. — …переживает человек, припёршийся на работу после ночи загула, — передразнивает Хитоши. Неясно, чем именно занимался Айзава вчера, но с утра он, кажется, выглядел даже более потрёпанным, чем после визита к директору. Шинсо вертит в руках сигарету, не решаясь закурить. Отец сам заядлый курильщик, он не заметит, но мама… Да, впрочем, к чёрту. Он борется с ветром, чертыхается, не в силах преодолеть стихию, и совсем уже было сдаётся, когда Шота снова щёлкает зажигалкой и кивает, предлагая Хитоши подкурить. — Долго они там ещё будут? — спрашивает он после первой глубокой затяжки. — Понятия не имею. Я отделался быстрее всех, потому что мне было нечего сказать. У меня нет к тебе вопросов. А вот после меня слово взяла твоя любимая преподавательница по японскому. — Бляяя, — разочарованно тянет парень, прикидывая, что за всё это время, что он ждёт, давно можно было заказать пиццу. Есть хочется ужасно, но, кажется, скорой поездки домой не предвидится. — Знаешь... это, конечно, не моё дело, — Шота смотрит прямо, видимо, любуясь ночными огнями. — Но можно же… я не знаю… попытаться? — Да, ты прав, — кивает Хитоши, тоже погружаясь в изучение переливов огней вдалеке. — Это не твоё дело. Докуривают они в молчании. Аизава, пожалуй, пока единственный, с кем Хитоши чувствует себя менее одиноким. Даже когда они вот так молча курят, даже когда они закусываются на почве не сходящихся мнений по какому-нибудь фильму. Сэнсэй ничего от него не требует, кроме того, что должен требовать от ученика учитель, не лезет в его дела без спроса, но и не отдаляется. «Можешь брать машину и ехать домой», — приходит сообщение от отца, и Хитоши, выбрасывая сигарету, поднимается. — Мне разрешили свалить, — ухмыляется он. — У тебя самого какие планы? Аизава устало трёт глаза. — Я буду там вариться до самого конца. Хитоши кивает и прощается. Наверное, сэнсэя немного удивляет настолько похуистическое отношение Шинсо к сложившейся ситуации — его же могут отчислить! Просто вот так сразу не объяснишь, что это далеко не первый раз, когда школа пытается избавиться от заебавшего их бунтаря. В Нью-Йорке пару раз такое тоже случалось. Ну попадёт ему, ну прочитают ему лекцию о том, как подобает себя вести… но дальше этого дело не пойдёт. Оценки у него на уровне. С Японским только напряжно, но не настолько, чтобы переживать об отклонении заявки в Гарвард. Уже у машины он получает новое сообщение, в этот раз от Деку. На дурацкий мем Хитоши отвечает «большим пальцем вверх» и садится на заднее сидение. — Заедем в магазин перед домом, пиццу хочу купить, — распоряжается он, увлекаясь перепиской.*
Taking down god, here we will offer death. You, countless voices out there, follow the sound of my clapping Let us become darkness and bring about A most perfect death Хитоши ещё раз всматривается в перевод, потом переслушивает предложенный отрывок песни. Голос у вокалиста протяжный, глубокий и бархатный. Он искусно скачет интонациями в такт рваной мелодии басов и барабанов. Всё вместе это создаёт уникальную атмосферу J-Rock с уклоном в альтернативный. — Ничего не понимаю! — сдаётся он, устало откидываясь на широкую спинку плетённого кресла на веранде кафе, где они облюбовали столик на троих, и вот уже второй час смущали посетителей своим, мягко говоря, странным видом. — Что это всё значит? Ни черта не ясно. То есть, он понимал слова на обоих языках, но их смысл терялся, а Тень настаивал именно на глубине смысла. — Эх, Тоши, пропащий ты человек! — Тень забирает у него свой телефон и снова включает отрывок песни. Вокалист высоким протяжным голосом вытягивает пафосно-бессмысленные слова. — Это же так глубоко, он говорит о том, что… Лицо у Тени в готическом макияже: жирно подведённые чёрным карие глаза, тёмно-фиолетовая помада на тонких губах, какие-то завитушки на скулах. Отросшие чёрные волосы с выкрашенными в красный кончиками уложены в модную причёску стиля «visual kei», напоминающую растрепанный хохолок экзотической птицы. Он сидит на кресле сбоку от Шинсо, одетый в чёрную майку-безрукавку с принтом черепа и костлявой ладони, на шее у него шипастый кожаный ошейник и несколько длинных цепочек с массивными подвесками. Пальцы с чёрным маникюром унизаны тонкими серебристыми колечками, а на запястьях широкие ремни шипастых браслетов. Худые ноги спрятаны в джинсах с таким количеством дырок, что кажется, зацепись он где-то, все эти мелкие дырки превратятся в одну большую. Карманы джинсов тоже увешаны цепочками. — …вот поэтому, они такие охуенные, понимаешь? — заканчивает свой монолог парень, убирая телефон в карман и откидывая назад спавшую на глаза косую чёлку. — Да-да, whatever, — зевает Изуку, лениво разваливаясь на стуле. — Ты бы ещё Тоши в тонкости поэзии Исикавы посвятил бы. — А что, собственно, тебя не устраивает? — тут же заводится Тень, подаваясь вперед. Зеленоволосый лишь фыркает, поправляя на голове солнечные очки. Сам он не является представителем какой-либо субкультуры и одет в простые светлые бриджи и светло-синюю футболку, однако забитый карпами кои рукав даёт понять, что парень не так-то прост. — Тебе сказали человеческим языком, что день был херовым, так что кончай вгонять парня в ещё больший депресняк своими «the Gazette», и давай подумаем, чем заняться. День, действительно, выдался херовым. В пятницу утром вернулся отец, которому едва ли не с порога сообщили, что директор школы жаждет с ним поговорить. Впрочем, в итоге Хитоши несильно досталось. Отец назвал его разочарованием и глупым ребёнком, а за ужином уже обсуждал какие-то свои дела, забыв про проблемы родного сына. Утром субботы, когда мама попыталась поднять вопрос о том, что же всё-таки стоит делать, Шинсо психанул и сбежал. Было жарко, от пота не спасала ни лёгкая светлая одежда, ни кондиционеры в каждом магазине, ни холодная вода. Несмотря на это, парень долго бродил по улицам, понятия не имея, куда идет, слушал «My Chemical Romance», «30 seconds to Mars», Эминема и Криса Калико и ненавидел всех и вся. Снова в этом огромном городе он был в полном мерзком одиночестве. Даже не расскажешь никому… хотя… Хитоши достал свой iPhone 5 и написал в общий чат. 11:30 <Purple donut> Настроение пиздец. Не хочу торчать дома в эти выходные. Есть идеи? Идеи нашлись незамедлительно. 11:30 <Dark Shadow> Как насчёт встретиться, дунуть и всё обсудить? 11:30 <Deku> Я сейчас в одном милом кафе в Сибуе. Подваливайте. У меня есть. С Тенью и Деку они начали общаться относительно недавно. Деку — приёмный сын партнёра отца по бизнесу, его настоящее имя Изуку Мидория, но почему-то вся тусовка зовёт его Деку. Кажется, какое-то уличное прозвище, которым он, почему-то, очень гордится, хоть и звучит оно… Well, stupid. Как только официальная церемония представления друг другу и раскланиваний закончилась, Изуку, отведя Хитоши в сторону, спросил, не хочет ли тот дунуть. «You seem like the type who likes to have fun», — добавил он с сильным японским акцентом, но Хитоши был польщён. Ничто не сближает вас быстрее, чем разделённый косяк в лабиринтах сада личного поместья Яги Тошинори. Деку же познакомил его (в числе прочих) с Тенью — весьма своеобразным и занятным студентом колледжа искусств. Тень — единственный из их троицы, кто уже легально может покупать алкоголь и ходить в клубы, но не то, чтобы Тоши или Деку вообще было дело до его возраста. Тень классный. Он не боится выглядеть так, как ему хочется, наплевав на все нормы. Он умеет доставать что угодно — особенно, если попросить его заранее. У него очень странные друзья, да и сам он, мягко говоря, необычный, но пиздецки талантливый. Хитоши видел его работы — очень детальные, хоть и немного мрачноватые — в будущем Тень планирует стать тату-мастером, и да, у такого Шинсо бы забился, не задумываясь. Несколько вылазок в клубы, пара-тройка попоек и около десятка часов ора в сообщениях. Они очень быстро нашли общий язык, хоть и были колоссально разными. К тому же оба они говорили на английском, пусть и с сильным акцентом. Зависая с ними, Хитоши впервые за долгое время испытывал это забытое чувство одиночества в толпе. В итоге они договорились о встрече, Шинсо вызвал такси (не на метро же, в самом деле), и всё как-то сразу наладилось. Его ждали приятели, с которыми можно было всё обсудить, расслабиться и притвориться, что в мире всё ещё не так проёбано. И вот, непростительно уютные плетёные кресла, зонт, защищающий от солнца, ледяной кофе, сигарета, которая совсем не пахнет как сигарета (но чёрт возьми, никто не задаёт вопросов! эти ребята в Японии вообще сталкивались с травой?). Хитоши делится проёбанностью своего положения в общих чертах, приятели понимающе кивают и тут же меняют тему, чтобы отвлечь его. — Итак, что мы будем делать? — повторяет свой вопрос Деку, скрещивая руки на груди и закидывая ногу на ногу. — Я тут с девяти утра торчу, так что готов переть хоть до набережной, всю жопу уже отсидел. — В Shibuya Hikarie транслируют «Мстителей», можно на него сходить, — предлагает Хитоши. — Там и автоматы есть, чтобы убить время за игрой. — М, я уже видел, — пожимает плечами Деку. — Но да, можно сходить. Фильм охеренный. Тень что-то молча печатает в телефоне. — Ёу, Тень? Ты хочешь в кино? — Шинсо несильно пинает его носком кроссовка. — Погоди, — отмахивается от него парень, а через несколько секунд поднимает голову. — Асуи и ребята сейчас на Харадзюку. Может, прогуляемся туда? — Харадзюку? А что там? — Шинсо вытягивает из пачки Seven Stars, лежащей на столе, сигарету. — Ты что, никогда не был на Харадзюку?!, — Изуку едва не подпрыгивает на месте. — Да, было как-то не до того, а что? Парни многозначительно переглядываются. — Тоши, — церемониальным голосом провозглашает Деку, поднимаясь с кресла. — Сегодня ты получишь самый незабываемый опыт в своей жизни! Хитоши, которого не спросили, хочет ли он получать некий «незабываемый опыт», только пожимает плечами и закуривает. Тонкая струйка дыма взвивается в воздух. — Докурить-то дадите? — пока он расправляется с сигаретой, они, в миг оправившиеся от усыпляющей майской жары, совещаются, в два телефона подбирая лучший маршрут для просвещения нерадивого товарища. Хитоши старается не вслушиваться, потому что восклицания в духе: «А потом в то кафе на Омотэсандо!» или «И в Tokyu Plaza плаза обязательно!» — не дают ему никакого представления о том, что вообще его может ждать. Время — начало первого, но ни мама, ни отец так и не позвонили, чтобы попросить его вернуться, что ж… Дорога на Харадзюку пролегает через множество широких торговых улиц. Протискиваясь через плотный поток людей, они выходят на знаменитый перекресток семи дорог и останавливаются, облокачиваясь на широкий рекламный стенд весёленького нежно-голубого цвета. Хитоши нравится этот перекрёсток. Наблюдая, как его каждые три минуты пересекает около тысячи людей, можно почувствовать себя маленькой песчинкой, сносимой неумолимым морским потоком. — Fuck it! — внезапно говорит Изуку, замечая, видимо, задумчиво-меланхоличное выражение на лице Шинсо. — Ты, Тоши, сегодня заслужил! С этими словами он вдруг подныривает под парня, и поднимает его себе на плечи. Сильные руки стискивают кожу на голенях. Хитоши рефлекторно вытягивает руки, восстанавливая равновесие, и орёт испуганно: — Did you lose your mind?! What the fu… — договорить ему не дают. С поистине самурайским рыком Изуку бросается в толпу, пересекающую улицу. Хитоши слышит, как за ними хохоча несётся Тень. Замерев посередине дороги и позволив первой истерике Шинсо успокоиться, Изуку выкрикивает что-то нечленораздельное и принимается кружиться. Хитоши, раскинув руки в стороны, смеётся. Центр Сибуи перед его взором крутится: торговые центры сливаются в один, очертания деревьев растворяются в бегущих перед глазами красках. «Снимаешь?» — слышит он бас Изуку. Прохожие шарахаются от них, неодобрительно косятся, но не толкают. Огибают, как горный ручей вставшую на пути скалу. Ему вдруг кажется, что мир остановился, целая жизнь замерла, чтобы подарить ему этот головокружительным момент. От внезапного прилива чувств из горла вырывается счастливый крик и хохот. Деку внизу тоже, кажется, смеётся. Волшебный момент заканчивается, когда откуда-то сбоку резко раздаётся гудок машины. — Берегись! — Хитоши тут же сбрасывают, и он, каким-то чудом, падает не лицом в асфальт, а на четвереньки. Ссадины на коленях — фигня по сравнению с миновавшей его перспективой разбить нос в такую жару. Гудки множатся, Шинсо пытается сориентироваться и побороть головокружение, но толком опомниться ему не дают: хватают за шкирку и куда-то волочат. Перед глазами всё двоится, а от оглушительного гула машин звенит в ушах. Ноги запинаются о бордюр, и Хитоши мешком риса валится на асфальт. Изуку и Тень падают рядом, всё ещё смеясь и тихо матерясь. — Бля, — Хитоши тоже пытается отсмеяться, чтобы сказать, какой это пиздец, но пронзительный свист прерывает его. — Копы! — зеленоволосый Деку реагирует первым, подрывается и бросается вдоль по улице, расталкивая прохожих. Тень тоже вскакивает и, схватив окончательно обалдевшего Хитоши, утаскивает его в ближайший торговый центр. — Нужно разделиться, — задыхаясь, объясняет он, не сбавляя ход. Его многочисленные цепи громко звенят при каждом движении, а топот чёрно-красных кроссовок на высокой платформе отражается гулким эхом. — Спрячься где-нибудь! Парень отпускает его руку и убегает вперёд. Хитоши ныряет в ближайший магазин с мужской одеждой, сгребает, не глядя, какие-то тряпки с разных вешалок и, покрутив головой, чтобы сориентироваться, быстрым шагом устремляется к примерочным. Ему невероятно везёт, и вежливый улыбчивый парень ненамного старше него пропускает его в единственную свободную кабинку. Закрыв дверь на защёлку, он с облегчением падает на мягкий пуфик у зеркала во всю стену и жадно вдыхает воздух ртом. «Fu-u-ck», — шепчет он, смотря на себя в зеркало. Бледное лицо раскраснелось, волосы растрепались, несколько прядей прилипли от пота ко лбу и вискам, на футболке яркие мокрые пятна… Shit, но… глаза горят от восторга, а с губ не сходит дурацкая улыбка. За неделю это, кажется, самый охуенный момент. Он кидает в чат смайл, который должен дать парням знать, что с ним всё в порядке. Телефон тут же начинает звонить. — Ась? — Чувак, ты где? — из динамика звучит запыхавшийся голос Тени. — Да хер знает, на том же этаже, где мы расстались. — Я на крыше в маке. Минут через пять подваливай. — Угу, — Хитоши сбрасывает вызов и обращает внимание на одежду в своих руках. На одной вешалке — обычная белая борцовка, на другой — чёрный хаори из какой-то тонкой шелковистой ткани с принтом в традиционном японском стиле. Белые облака клубятся на рукавах, а на спине в таких же облаках скалится белый тигр. Чтобы убить время, он переодевается. Хаори приятно холодит горячую кожу, а Хитоши вглядывается в зеркало. На удивление в этой одежде он выглядит достаточно… органично? Свободный покрой чем-то напоминает удобные оверсайз-футболки, вот только с неотъемлемым национальным колоритом Японии. Простая одежда сдержанных чёрно-белых оттенков в сочетании с яркими фиолетовыми волосами выглядит неожиданно стильно... Но вид собственного отражения навевает странные ассоциации с бегемотихой в балетной пачке из мультиков Диснея. Нет... всё-таки это не его. Он вдруг слишком… местный. Таких парней в хаори и с цветными волосами на улице — каждый третий. Но ощущения этой «местности» нет. Только вид — оболочка. Ему некомфортно, хоть и выглядит он вроде неплохо. Он слишком… нездешний для такой одежды. Жужжание телефона прерывает его философские размышления. 16:07 <Dark Shadow> Тебя что, схватили копы? Где ты там ходишь?***
Тень… Хитоши допивает виски и прощается с девушкой за стойкой. Что же случилось с ним? Они ведь какое-то очень продолжительное время общались в чате, уже после того, как Хитоши начал зависать с Аизавой. Встречались они тогда редко — в университете был конец семестра, Тень мучался с проектами, Изуку с зачётами, а потом как-то… навалились какие-то дела, какие-то проблемы, Хитоши стал общаться с Денки и Бакуго. С Изуку они потом ещё виделись на всяких приёмах, куда его брал отец, но вот Тень… Кажется, он куда-то уехал. В Китай? В Южную Корею? К чёрту на рога?.. А, да это уже не важно. В любом случае, он сейчас слишком устал, чтобы о таком думать. Хитоши достаёт телефон, чтобы позвонить своему водителю. Нужно ехать домой. Лечь спать — приличное количество выпитого и колоссальное нервное напряжение, сопровождавшее его весь день, помогут уснуть. Отрубиться до утра, а завтра снова работать. Позвонить Руми, перепроверить договор вместе с Денки, отчитаться отцу о прошедшем мероприятии… Написать Аизаве. Может, завтра он не забудет попросить его номер. Или ссылку на Facebook? Они так охеренно общались в школе, весь год перекидываясь мемами через Messenger… А может, просто пригласить его на кофе? Окрылённый новыми гениальными идеями того, о чём можно написать сэнсэю, Хитоши улыбается нескольким покидающим мероприятие гостям и вызывает лифт. Всё это завтра. А сейчас — спать. Спать!*
Утро среды, которое Хитоши планировал провести за неспешным разбором документов, внезапно оказалось чрезвычайно загруженным. У Руми с понедельника официальный недельный отпуск, поэтому все незавершённые дела перешли к нему, а кто может заменить заместителя руководителя? И вот, время уже обед, а у него кипа неразобранных документов, с которыми ещё несколько дней предстоит возиться, Тодороки Энджи на громкой связи и Денки в кресле напротив стола, тщательно конспектирующий в толстенный кожаный органайзер все те куски монолога господина президента «Endeavor Inc», которые удаётся разобрать. Шинсо в однотонной тёмно-синей рубашке без галстука и с закатанными рукавами лениво ковыряет стержнем игрушечных деревянных грабель в желтоватом песке миниатюрного сада камней на своем столе. Он рисует вопросительный знак, потом делает попытку сделать из него член, но бросает, замазывает и пишет «Shit» красивым наклонным подчерком, выводя все завитушки, и разворачивает Денки на оценку. Друг одобрительно показывает большой палец, делая перерыв на маты господина Тодороки. Принесённый им несколько минут назад кофе уже подёрнулся холодной плёнкой, и немного печально осознавать упущенную возможность его выпить. — Да, господин Тодороки, Шото самостоятельно внёс поправки и поставил рядом с ними свою печать, так что, боюсь, полномочия CS здесь уже не действительны. Если вы ставите под сомнения компетентность вашего сына в заключении такого рода сделок, — он разводит руками, расплываясь в широкой наглой улыбке, — вы всегда можете приехать с адвокатами в офис CS, и мы обсудим это. — Тодороки на том конце внезапно замолкает, словно бы ему прилетела пощёчина. — В конце концов, последнее слово всегда остаётся за вами, не так ли? «Ставите под сомнение компетентность вашего сына» — это конечно очень жестоко, буквально плевок в лицо, потому что, well, отец Шинсо очевидно никаких сомнений в своём наследнике не имеет, раз спокойно передал ему управление целым филиалом. Тодороки-старший сухо прощается, обещая сообщить о своём решении. — Никогда бы не подумал, что Шото будет принимать решения вопреки желаниям отца. В конце концов, это и его компания, нет? — Каминари хмурится. — Компания всё ещё принадлежит его отцу, — пожимает плечами Шинсо. — А Энджи надо было думать, прежде чем отдавать поводья человеку, явно не прошедшему стадию подросткового бунтарства. — В плане? — Денки закрывает свой толстенный блокнот с множеством вклеенных разноцветных стикеров и фривольно разваливается в кресле, свешивая ноги с подлокотника. — Хочешь сказать, он специально так сделал, чтобы позлить отца? — Он заявил это мне в лицо, — Хитоши тянется к остывшему кофе. — Не прямым текстом, разумеется, но дал понять, что политика Энджи его не устраивает, и он не собирается ей следовать. Делая короткий глоток, он с грустью констатирует, что кофе не «уже приемлемо холодный», а «едва тёплый» и от того довольно мерзотный. Но кофеин есть кофеин, а страдающему бессонницей нужно именно это. — Интересно, Энджи в итоге приедет?.. — неуверенно уточняет блондин, видимо, прикидывая, успеет ли спрятаться и куда вообще прятаться в случае визита президента «Endeavor Inc». — Чтобы признать, что родной сын идёт против него? — Хитоши усмехается и качает головой. — Проще потерять пару-тройку миллионов. — Как всё сложно с этими Тодороки, — вздыхает Каминари, меняя положение в кресле и доставая из кармана своего чёрного пиджака пачку сигарет. — Покурим? Шинсо уверенно кивает и поднимается, доставая свою пачку из верхнего ящика стола. — Дело не в Тодороки, — продолжает он, выходя вслед за другом в коридор. — С наследниками всегда лотерея. Кому-то везёт больше, как, например Яги, Мидория ему в рот заглядывает и буквально молится на него, что не удивительно, учитывая историю их семьи. А кому-то везёт меньше, как Тодороки, и его наследник тихо его ненавидит. — А твоему отцу? — Каминари ухмыляется, открывая перед ним дверь в курилку. — Помнится, в школе вы не особо ладили. Хитоши проходит к окну, усаживается на подоконник и выуживает сигарету из пачки. Не особо ладили? Это мягко сказано. — Мы совсем не ладили, но я его не ненавидел. На самом деле мой отец поступил очень умно, — парень усмехается, закуривая. — Он дал мне испытательный срок. Если по истечении пяти лет его полностью устроит моя работа здесь, я вернусь в Америку и займу пост президента. Он планирует раннюю отставку, хочет уехать на нашу ферму в Техасе и разводить лошадей. — Что же такое произошло, что вы всё-таки сумели найти общий язык? — Денки тоже закуривает, и ментоловый дым «Parliament» щекочет ноздри. — Кто б знал, может… я просто повзрослел? В какой-то момент он решил, что пришло время брать меня с собой на совещания и посвящать в детали работы. Так что… не знаю, всё очень быстро пришло в норму. Буквально через месяц после… — он обрывает себя на полуслове и отводит глаза к окну. Кислая горечь обжигает горло вместе с теплотой дыма. — После того как Аизава-сэнсэй уехал, да? — понимающе уточняет блондин, и задумчиво добавляет, — ты тогда словно с цепи сорвался. Хитоши хмурится, разглядывая сигарету в пальцах. С цепи сорвался? Если можно считать цепью глубокое уважение к Аизаве и страх разочаровать его, которые исчезли вместе с ним… Тогда Шинсо то ввязывался в драки, то прогуливал школу, то торчал в кабинете директора каждый третий день, но несмотря на это, всё было более-менее под контролем, пока однажды он не заявился к Каминари пьяный в стельку в пропахшей сигаретным дымом и местами прожженной толстовке. Он едва ворочал языком, попросился переночевать и отрубился, как только ему выдали футон. Каминари потом слушал эти сопливые истории о том, как херово всё с отцом, и как стрёмно, что уехал Аизава. Именно Каминари был рядом, когда Хитоши грозились не допустить к выпускным экзаменам, когда он не мог даже думать — с такого сильного был похмелья… Именно Денки хлопал его по плечу и говорил, что всё это пройдёт, что Хитоши справится, да и ладно, мир что ли рухнул? Он даже толком не знал, в чём было дело. Хитоши искренне считал его близким другом, но всё равно не смог рассказать ему о том, как от каждого прикосновения Аизавы всё переворачивалось внутри, и щёки вспыхивали; о том, как пахли его волосы, влажные после душа; о том, как было тепло прижиматься к нему ночью; о том как Шинсо впервые в жизни пытался о ком-то заботиться… Краткое «он был моим другом» — слабое оправдание того пиздеца, что творилось после исчезновения Аизавы. «Он был моим любимым» — слишком сокровенное и проёбанное. Такое другу-однокласснику не скажешь. Такое вообще никому не скажешь... Только однажды по пьяни, подруге, которой когда-то держал волосы, пока она блевала, и бил лицо её бывшему, потому что кретин не понимает слова «нет». — Ты знаешь, почему он ушёл с приёма? — интересуется блондин, стряхивая пепел в высокий хромированный бак. Хитоши бросает на него недовольный взгляд. Он понятия не имеет, почему Аизава его не дождался. То есть… конечно он знает… сэнсэй никогда не был из особо терпеливых. — Я задержался на целых полтора часа, — Хитоши пожимает плечами. — На его месте я бы тоже себя не ждал… но… — голос невольно затихает. — Он так и не ответил. — Не ответил? — Я написал ему… — он чувствует себя полным придурком, говоря это. Словно бы ему десять, и он отправил своё первое в жизни электронное письмо. — Может, не прочёл ещё? — Денки пожимает плечами. — Как часто ты не проверяешь рабочую почту три дня подряд? — Шинсо делает глубокую затяжку, чтобы скрыть своё разочарование. — А взять номер его телефона ты, конечно, не догадался? — губы блондина растягиваются в насмешливой улыбке. — Готов поспорить, ты просто пялился на него всё время и периодически отбрасывал свои стрёмные шуточки. — Думаю, твой перерыв уже закончился, не хочешь к работе вернуться? — огрызается Хитоши, чувствуя укол стыда, но нахальная улыбка на лице друга лишь становится шире. — Ты просто злишься, потому я прав. — С чего бы мне злиться? — передразнивает Шинсо, но тут же закусывает губу, выдавая себя с головой. — Мы ведь… просто… знакомые… Когда-то были друзьями. А теперь… Они даже номерами не обменялись. И если Шинсо, засмотревшись и погрязнув в фантазиях сомнительного содержания, напрочь забыл об этом, то Аизава… не захотел? Каминари задумчиво мычит. — Знаешь, — добавляет он после затяжки, — ведь сэнсэй был рад тебя видеть, ну тогда, когда вы только встретились. Не знаю, заметил ли ты… По скользнувшей насмешке в его лучистых глазах понятно, что он хотел продолжить: «не заметил, конечно, потому что пялился на него во все глаза, забыв, как дышать», — но не стал. — Но вот что такого ты учудил в библиотеке, что сэнсэй в итоге сбежал? Ты его попытался сожрать? Или наскучил ему до полусмерти своими разговорами о работе? — С чего ты так решил? — Хитоши выкидывает дотлевшую сигарету в бак рядом с окном. — А о чём ты еще можешь говорить? Ты же помимо работы ничем не занимаешься. Готов поспорить, он планировал возобновить общение с тобой, но потом узнал, что у тебя выходные только на бумажке, и решил, что оно того не стоит. Как поддерживать связь с человеком, срывающимся на работу в воскресное утро? — И как же я, по-твоему, должен разнообразить свои редкие выходные? — Например, ты можешь сходить с нами в бар, — Денки делает последнюю затяжку. — Наконец проведешь время с друзьями, а не с коллегами! — Каминари, — устало вздыхает Шинсо, слезая с подоконника и направляясь к выходу. — Ты мёртвого заебёшь. — Поэтому я у тебя работаю, не так ли? — согласно кивает друг, направляясь за ним. — Давай, будет весело, в конце концов, как ещё заливать горе от неудавшегося свидания? — Это было не свидание! С чего ты вообще это взял?! — его настолько задевает последняя реплика, что он останавливается и поворачивается к Денки. Каминари хитро усмехается. — Бросай это притворство, Тоши. Я может и не телепат, но и не слепой, — ухмылка сходит с его губ, и руки скрещиваются на груди. Денки отводит взгляд. — Я еще в школе догадывался, что ты по нему сох. Но когда на приеме заметил, как ты откровенно уронил челюсть, увидев его, всё стало понятно… — словно поймав себя на этой внезапной серьезности он чуть подается вперед, тут же снова улыбается и восклицает, — да я и сам офигел, кто ж мог подумать, что сэнсэй теперь выглядит так! — Ты, как всегда, что-то себе придумал, — морщится Хитоши, чувствуя, как уши начинают гореть, а сердце — биться чаще. Чертов Денки! Он знал всё это время?! Друг пожимает плечами, мол, отрицай сколько влезет. — Так ты придёшь? — Да приду я, чёрт возьми. Угомонись уже! — он закатывает глаза. — Вход в костюмах, — слышит он прежде, чем захлопнуть дверь в свой кабинет. Чёрт. Какой бесящий, оказывается, у него друг! Шинсо устало качает головой. И раз Каминари всё знает, его что, ждёт вечность подколов? Блять... Небо за окном нервное. Тусклое солнце то появляется, то скрывается за тяжёлыми серыми тучами, подгоняемыми сильным ветром. Прогноз погоды ливня не обещает, поэтому вся эта небесная истерика лишь показуха. Как будто бы тучи играют в салки с солнцем, а ветер по собственному мимолётному желанию помогает то одной, то другой стороне? Хитоши подходит к стене и щёлкает выключателем. Панорамные окна на всю стену вмиг становятся матовыми, и пляшущие тени, украшавшие кабинет, исчезают. — Иди ты на хер, солнце, без тебя тошно, — как-то по-детски обиженно огрызается он на небесное светило и возвращается на рабочее место к неразобранным бумагам. Все эти дни он старался не думать о приёме, не накручивать себя лишний раз, но теперь… неужели Денки прав, и он был настолько плох? Ну да, он повзрослел, да у него меньше свободного времени, но… Это всё ещё он. Если сэнсэю было интересно с ним тогда… Обнаружив пропажу Аизавы в пятницу вечером, он не особо расстроился. Шота никогда не отличался терпением. Он ненавидел опоздания, сам опаздывал только в чрезвычайных ситуациях и никогда никого не ждал, поэтому, задержавшийся на полтора часа Хитоши решил, что всегда сможет списаться с Аизавой потом. Голову перед сном занимал разговор с Тодороки, ночью же, вымотанный, он отрубился без сил, радуясь, что впервые за долгое время Морфей не забыл про него. В субботу, разобравшись с пятничными недоделками, он написал сэнсэю письмо. Вечер прошёл в попытке подобрать нужные слова, мерном стуке клавиш и бутылке красного полусухого. Ответа, конечно, не воспоследовало. Бессонница вернулась вместе с новыми тревожными переживаниями, к которым, помимо работы, добавился Аизава. В воскресенье парень старался убедить себя, что нервничать ещё рано, потому что, будем откровенны, кто читает рабочую почту в воскресенье? (Хитоши Шинсо читает, но он один из немногих). К вечеру понедельника он сообразил, что на письмо, содержащее вежливое извинение за задержку и выражающее надежды, что Шота хорошо провёл время, едва ли будут что-то отвечать. То есть… любой уважающий себя японец бы ответил. Но Шота… Шота никогда не относился к «любым уважающим себя японцам». Поэтому второе письмо — уже более конкретное — отправилось вслед за первым. Приглашение на кофе в четверг вечером. Четверг — единственный день этой недели, когда его вечер свободен. «… One of the very few days I'm free. Can you make it?» Но вот среда уже переваливает за обед. Если бы Шота хотел — ответил бы давно. И это осознание раскалёнными тисками сжимает сердце. Можно же было ответить хотя бы «нет». Тем более, Шота не из тех, кто малодушно отмалчивается, боясь задеть чьи-то чувства. Может, действительно, что-то случилось или ему просто некогда? Может, он бы и рад увидеться с Шинсо?.. Искорки надежды обжигают ещё больнее. Он ненавидит это подвешенное состояние неизвестности. Что ожидать? Зачем эта надежда? Чтобы мучить его сильнее, чем он мучается сейчас?.. Конечно, можно было бы достать личный номер Аизавы — Шинсо глава СS или где? Но… Это уже попахивает сталкерством, а показаться сэнсэю одержимым придурком или того хуже — отпугнуть его — хочется в последнюю очередь. Да и, откровенно говоря, почему Шота вообще должен хотеть общаться с ним? Прошло восемь лет. Это Хитоши — влюблённый идиот, а Шота… не совсем понятно, кем для него был Шинсо. С одной стороны они прекрасно проводили вместе, с другой — Аизава закрывался, когда дело касалось личных драм. Хитоши не был кем-то, с кем ему хотелось вести глубокие разговоры о детских травмах и трудностях жизни. Хитоши был скорее… собутыльником, товарищем, мимолётным развлечением? Занозой в заднице? Тогда парень был достаточно нагл, чтобы не считаться с чужим мнением. Он приходил, потому что хотел, не спрашивая разрешения. А сейчас… сейчас он повзрослел и научился не только возводить личные границы, но и уважать чужие. И, возможно, Аизава пришёл только чтобы в этом убедиться — в том, что им больше не по пути… Внезапная паническая мысль, что сэнсэй снова исчез навсегда, хватает за живот и неприятно скручивает внутренности настоящим секундным отчаянием. Он ведь так и не спросил, да и вряд ли осмелится когда-либо спросить о том дне. Он боится услышать ответ. Боится узнать, что Шота …got offended? Sick and tired of him? Может, поэтому он сейчас не отвечает? Потому что из-за того дня никогда больше не сможет общаться с Хитоши как раньше? На душе становится совсем тоскливо, парень крепко зажмуривается, стараясь угомонить тянущую боль в сердце, и возвращается к лежащим на столе пачкам документов. Надо отвлечься. Снова погрузиться в работу, забыться, а потом постараться больше никогда не вспоминать об Аизаве. Давно надо было уже забить хуй на него, найти себе кого-то и перестать страдать херней. Вот только. Вот только забыть Аизаву невозможно. Особенно теперь, когда он не только ведёт себя, как настоящий badass, но и выглядит… боги, как он выглядит… Его образ с вечеринки будет, совершенно точно преследовать Хитоши во снах. И это нихера не классно, потому что ещё теплятся воспоминания о том, какие душераздирающие он видел сны об Аизаве тогда. Первый месяц после внезапного исчезновения учителя Хитоши спал по несколько часов, урывками, но каждый раз ему снился Шота. Как они всё выяснили, как он вернулся, как он никуда не уезжал, как он был с Хитоши. И каждый ёбаный раз пробуждения разбивали его сердце. Сил едва хватало, чтобы вытащить себя в школу, а иногда их не хватало совсем. Ему было восемнадцать, он был влюблен и отвергнут, он чувствовал себя несчастной собакой, которую бросили в холод, привязав за поводок к фонарному столбу любимые хозяева, и всё что оставалось — жалобно скулить. Come back, I promise to be good. Come back… Хитоши медленно выдыхает и нажимает на кнопку связи с приёмной. — Босс? — отвечает бодрый голос Каминари. — Сделай мне ещё кофе. И что у нас с квартальным отчётом? — Шинсо возводит глаза к потолку. А ведь скоро ещё и с отчётами конца года ебаться… — Ждём-с. Но если очень заняться нечем, могу подкинуть ещё договоров. — Спасибо, не стоит, я ещё… — он смотрит на к кипу бумаг на своём столе. — Мать твою! Это же список вопросов к интервью… Когда оно там? — Сегодня в три, — снова эта откровенная насмешка в голосе. — Что такое, босс, чёрные глаза Аизавы-сэнсэя всё не выходят из головы? — Очень смешно, Денки, — рычит Шинсо, сбрасывая вызов. Блять, а ведь он прав. «Перечень вопросов для обсуждения на интервью», — чёрные буквы заголовка не белоснежном листе. Он проглядывает его мельком. В общем-то ничего необычного. Стандартные вопросы о том, как он добился высокой востребованности на рынке, о стратегии компании на ближайшее будущее, несколько — лично о нём — впрочем не настолько, чтобы пришлось выкручиваться, придумывая красивые истории, имеющие отношение к реальности лишь косвенно… Он переводит взгляд на экран ноутбука. Уже 28 октября. Как-то незаметно десятый месяц третьего года в Японии подходит к концу. Всего два года до истечения испытательного срока. Что он представит отцу на суд? Расцветающий филиал или… провал? «Токио?» — спросил тогда отец, сжимая двумя ладонями чашку кофе: «А мне казалось, тебе не понравилась Япония». «Пришло время дать этой стране ещё один шанс. К тому же у меня там есть парочка друзей — очень талантливые ребята — могут привнести большой вклад в развитие нашей компании», — уверенно ответил Хитоши, сам толком не понимая, почему из всех предложенных вариантов выбрал именно этот филиал. «Is there someone special? The only year you spent there, you were barely home», — удивление отца переросло в понимающую улыбку. Хитоши только рассмеялся и отрицательно покачал головой. «Well, Tokyo it is, then», — заключил отец. Действительно ли он приехал в Токио только потому, что видел преимущества развития азиатского рынка? Или потому что откровенно заебался оказываться в незнакомых местах совершенно один, начинать жизнь с чистого листа? Или… или он, как настоящий влюблённый идиот, вернулся ради жалкой надежды на встречу с Аизавой? Бред. Он даже не знал, в стране ли учитель. Он не думал о нём все эти годы. Он был в порядке без него. Некоторые говорят, что время не лечит. Хитоши не верил. Он тратил месяцы и года, останавливая кровотечение, собирая крупицы в осколки своего сердца, склеивал их слезами. Он пережил. Он был в порядке. Время вылечило. Понадобилось не год и не два, но его отпустило. В какой-то момент он смог даже вспоминать тот школьный год без тянущей безысходности в груди. He took his time. Швов на сердце больше не видно. Словно и никто никогда не разбивал. Словно всегда было целым для кого-то одного (для себя любимого). Только вот ограда стоит. С кольями во внутрь. A killing joke — случайное столкновение возле того треклятого бара — и давно угасший костёр чувств задымился вновь. И ограда рассыпалась в пыль с первой нервной затяжки сигареты. И вот уже память — с трепетностью ювелира — выбирает из хранилищ всё: каждый момент, связанный с Аизавой, каждую улыбку, каждый неловкий вдох. И сердце снова голое — взволнованно трепещет. Смотри, это для тебя. Теперь тебе нравится? В этот раз будет лучше. В этот раз… Как будто бы ему снова восемнадцать. Хитоши хмыкает, укоряя сам себя за слабость, и снова открывает личную почту на предмет новых писем. Ни-че-го. Дьявол. Может, всё-таки стоит узнать об Аизаве больше… Порыться в его личном деле и выудить подробности, которые помогут понять его лучше, узнать, чем его зацепить?.. Нет. К чёрту. Хитоши потирает виски пальцами, чувствуя, как на смену необоснованной в общем-то тревоге — расчувствовался, как мальчишка! — приходит тупая головная боль: несильная, но неприятная. Чем дольше он думает об этом, тем больше эти мысли засасывают его, как зыбучий песок, сдавливают грудную клетку, словно кольца большой змеи. Шинсо вдруг чувствует, что ему не хватает воздуха в пустоте своего огромного кабинета. Довольно! Пора перестать бездумно гоняться за прошлым, как щенок за собственным хвостом. Он откидывает голову на спинку кресла, закрывает глаза и делает глубокий вдох, после чего, чуть успокоившись, бросает взгляд на стол и лежащую на нем полупустую пачку Marlboro. Может, снова сходить покурить, а заодно и проветриться, может даже где-нибудь на тридцатом этаже? Засесть там в зелёной зоне? Он уже тянется к сигаретам, когда вдруг его прерывает вежливый стук в дверь. _____________________________________________ P.S.: Название главы — это буквальный перевод английской идиомы «Between the Devil and the deep blue sea». История его возникновения довольно поэтична: В начале XVII века у моряков «дьяволом» назвалась доска, прикрепленная к борту судна и служившая опорой для орудий. Иногда моряки вынуждены были выходить на нее, чтобы залатать бреши в корпусе судна. Даже когда море было спокойно, все равно существовала значительная опасность упасть в воду и утонуть. Поэтому нахождение между «дьяволом» и открытым морем было довольно рискованным мероприятием. Русский аналог данного выражения — «между молотом и наковальней».