Старший брат

      Польнареффу было четыре года. Шерри — всего лишь год.       Они не были достаточно взрослыми, чтобы понять, почему мама ушла и почему она больше не вернётся. Они были слишком юны, чтобы понять, почему их отец наотрез отказывался говорить с Шерри. Они были слишком юны, чтобы понять, куда делись все семейные фотографии и почему вещи их исчезнувшей матери остались на обочине. Польнарефф осознавал только, насколько противным стал их отец, особенно по отношению к Шерри, которая раньше была отрадой для отцовских глаз.       Польнарефф этого не понимал, пока ему не исполнилось двенадцать, и он искренне надеялся, что Шерри не вспомнит всё, что отец творил с ними.       Польнарефф не мог его простить. Он не мог оправдать свои действия горем, которое должен был испытывать его отец. Он не мог простить отца, зная, что он когда-то любил их и больше не любит. Шерри никогда не делала ничего плохого. Она была младенцем, маленьким невинным ребёнком; схожесть с исчезнувшей мамой была ею неподконтрольна.       Польнарефф научился заботиться о маленькой Шерри, и в тот момент, когда ему исполнилось десять лет, он стал её главным попечителем.       Он постоянно чувствовал, как отец отступал, отдалялся от них, и со временем он словно стал призраком, о котором Шерри только когда-то слышала и едва ли догадывалась о существовании, а Польнарефф и вовсе отказывался думать о нём.       Польнареффу было двенадцать, когда отец оставил их одних. В то утро он, как обычно, пошёл на работу, но так и не вернулся домой. Так просто он ушёл, чтобы никогда не думать ни о своём сыне, ни о любящей маленькой дочери.       Польнарефф провёл остаток своего детства, пытаясь держаться подальше от улиц, в дешёвых квартирах на окраинах города, которые были едва пригодны для жизни, в которые мама говорила ему никогда не заходить. Он тратил все деньги, которые мог наскрести, перебиваясь мелкими подработками, соглашаясь на любую работу, чтобы попытаться дать Шерри некоторое подобие нормального детства, но, несмотря ни на что, этого было недостаточно. Не хватало газонов для стрижки или улиц для подметания, чтобы получать хоть какие-то копейки.       Польнареффу было двадцать, а Шерри — всего семнадцать. Такая малышка... Она ещё даже не пошла на свой первый танец.       Польнареффу кто-то позвонил в 23:00. Он жутко паниковал, ведь его сестра ни разу в жизни не опаздывала домой.       Она обещала, что будет дома в десять.       Она сказала, что будет дома в десять.       Где она, чёрт возьми?       Почему её нет дома?!       Боже, пожалуйста, не навреди ей. Пожалуйста, пусть она будет в порядке. Пусть она...       Польнарефф твердил самому себе, что он слишком близко воспринимает всё к сердцу, что она, скорее всего, просто потеряла счёт времени. Она, наверное, гуляет с другом или подругой. Она не могла пострадать. Ничего такого с ней не случится. Она всегда осторожна, всегда говорила ему, куда идёт и с кем, всегда брала с собой друзей на прогулки. Она просто потеряла счёт времени, вот и всё. Она будет дома максимум через час. Она будет в порядке. Она будет в порядке. С ней всё хорошо, не переживай.       Густая тень опасности нависла над ним, с холодной дрожью он старался не подпускать к себе ни одной плохой мысли.       А затем зазвонил телефон.       ...       Люди всегда говорят одно и то же, когда умирает близкий человек.       «Всё будет хорошо.»       «Она в лучшем мире.»       «Просто скажи мне, если тебе что-нибудь понадобится, хорошо? Всё только для тебя.»       «Мне очень жаль, что это случилось с тобой.»       «Я люблю тебя.»       У Польнареффа не было людей, которые могли бы сказать это ему. Денег на похороны у него тоже не было. У него ничего не было. Ничего, кроме гроба.       Шерри была всем, что осталось у Польнареффа.       У него не было дома, не было тёплого уютного места для сна. Не было гарантии того, что каждый день можно будет сытно поесть. Некому его обнять. Никто не будет его нянчить и говорить, как он любим. Не было семьи. За всю жизнь у него не произошло ничего хорошего.       Шерри восполнила всё это, а Польнарефф пожертвовал всем ради неё.       Теперь он смотрел, как её опускали на землю, и её тело помещали в деревянный гроб.       У него не было слов, чтобы объяснить такое сильное горе, ни во французском языке, ни в английском. Никакой набор букв и символов не мог передать то, что сейчас чувствовал Польнарефф. Всё, что он мог делать, это молча смотреть. Он не был способен даже заплакать; он рыдал уже столько, что в этот момент всё, что он мог делать, это молча смотреть.       Слёзы, быть может, это доказательство того, что ты отпускаешь свою боль. Но он не мог заплакать. Боль не отпускала его. Даже тогда, когда он ещё раньше залился слезами, его бездонная дыра в душе, кажется, стала только шире, и чувство вины тянуло его в эту бездну, причиняя едва ли не физическую боль.       Польнарефф отчётливо помнил, что чувствовал тогда. Бесконечные мгновения, отправившие его туда, где он больше никогда её не найдёт. Никогда не увидит, не прикоснётся, не возьмёт её за тёплую руку, не поцелует и не скажет, насколько дорога она ему, не поблагодарит за то, что стала его смыслом жизни. Он мог говорить об этом только себе, ведь она больше никогда его не услышит.       Шерри больше не было. От этой мысли Польнарефф испытывал что-то необъяснимое, уничтожающее его до основания и вызывающее чувство незаполняемой пустоты глубоко внутри.       Сейчас он выглядел как уставший человек, который больше не мог убегать от самого себя. В моменты, когда от очередной глупой шутки Польнареффа лицо Шерри сияло улыбкой, тот видел человека настолько яркого, что он чувствовал, как этот тёплый свет лился из самой её души, падая на его, не теряясь во мраке.       Польнарефф ничего перед собой не видел, когда к нему подошёл какой-то мужчина. Ему было всё равно. Шерри умерла. Она ушла. Ей было всего семнадцать, и вот её не стало. Её убили. Кто, чёрт возьми, это сделал?! Как такое могло произойти с ней?! Какой ублюдок, какая мразь так поступила?! Кто?! Что за блядское чудовище сотворило такое?! Почему?! Почему это произошло?! Почему она, почему она, а не я?! Что она сделала, чтобы заслужить такую судьбу?! ЧТО ОНА СДЕЛАЛА, В ЧЁМ ОНА ПРОВИНИЛАСЬ?!       — Жан-Пьер.       Польнарефф заметил его краем глаза.       — Ты так вырос. Ты уже настоящий мужчина. Сколько тебе лет? Восемнадцать? Девятнадцать?       Это был его отец.       Он подошёл к её могиле, ведя себя так, как будто ничего не произошло. Как будто он никогда их не покидал, не оставлял одних, предоставленных самим себе. Как будто он ни разу её, маленькую Шерри, не избивал.       Польнарефф не мог ясно мыслить. Вся кровь прилила к голове. Его тело подёргивалось. Он не мог дышать. Он не мог слышать. Он не мог видеть. Он ничего не мог делать, кроме как думать о своём отце. Все воспоминания, которые он подавил, старался забыть, вытеснил к чертям, внезапно обратились в каждую его мимолётную мысль.       Во всех этих воспоминаниях была Шерри.       Но Шерри больше не было и никогда здесь не будет.       — Мне очень жаль, Жан-Пьер. — Его отец смотрел на выкопанную могилу, на гроб, который засыпали обратно несколько мужчин с лопатами.       — Я готов стать твоим отцом снова. Слышишь? Я готов стать твоим отцом снова.       Польнарефф не знал, что творил. Он замахнулся кулаком и ударил отца по челюсти. Он ничего не думал и не чувствовал. Он ни о чём не заботился. Она была мертва и уже никогда не вернётся.       Он видел, как не прекращал избивать отца, как его кулаки продолжали ударять, ударять, ударять, пока не почувствовал, как суставы стали кровоточить, а руки затряслись.       — Ублюдок! Чёртов выблядок! Гори в аду!!! — Он свирепо кричал на своего побитого отца, лежавшего на земле и стонущего от боли. — Ты хоть знаешь, что ты с нами сделал?! А что ты сделал с ней?! Ты никогда не был нашим отцом! Ты никогда не будешь нашим отцом!!!       Польнарефф почувствовал, как могильщики схватили его за руки и попытались оттащить назад. Но ему было всё равно. Он ничего не испытывал. Всё, на что он был сейчас способен, — это кричать, пинаться, вырываться, ещё раз кричать во всю глотку, зная, что никакие избиения, никакие размахивания кулаками никогда, больше никогда не вернут её обратно, на этот чудный свет.       В глазах Польнареффа загорелся огонь. Его голубые очи охватило яркое алое пламя, которое и не думало гаснуть.       «Я защищу тебя, Шерри. Этот ублюдок обязательно заплатит.»