***
— Смотрите-ка, кто опоздал, — вместо привычного «здрасьте» разнеслось в столовой, куда медработники бесцеремонно завалились, привлекая к себе внимание не только коллег, но и некоторых больных, способных передвигаться самостоятельно, — Завтра в Ист-сити повалит снег. — И тебе доброе утро, — Арчер занял услужливо освобождённое товарищем место за столом. На глаза ему тотчас попался «вестник Аместриса», который санитар безо всякого интереса пролистывал, который раз пронося ложку жидкой дряни, именуемой овсянкой, мимо рта. На первой странице красовался знакомый до тошноты переулок в Централе — там Арчеру приходилось прохаживаться в другой, прошлой жизни, когда синяя форма идеально сидела на плечах, делая его визуально шире, чем он есть. Скучнейшая газетёнка пестрила унылыми заголовками, раздутыми до мировых масштабов рядовыми происшествиями и где-то анекдотами, коих не слышал только глухой. — Что-то новое? — вопрос был задан скорее из вежливости. Пригубив вторую порцию кофе за этот день, Фрэнк почувствовал острую необходимость забить гнетущую тишину, прерываемую изредка отвратительным чавканьем, светским разговором. Ассистент отреагировал не сразу, для начала облизнув рассеянно толстый промасленный палец, и, когда шершавая бумажка с не самым приятным звуком поддалась, перелистнул страницу. Мелкие, чуть сощуренные глазки пробежались бегло по строкам, после чего в дело встрял молоденький, не по годам высокомерный, в силу неугасающей веры в собственную исключительность, анастезиолог. Дело в том, что ему, прозванному уничижительно шакалом за свою поразительную способность влезать в любую самую узкую щель, не спрашивая разрешения, удалось заглянуть в чужое чтиво гораздо раньше, чем видавший виды ассистент успел сказать хоть слово: — Вот те раз, Брэдли сдох, — он прикрыл по-женски маленькой ладонью рот и издал пронзительный смешок. — Какой ещё Брэдли? — не сразу отреагировал Рихтер, встревая первым. Фрэнк, не веря своим ушам, хмуро уставился в чашку. Голова гудела только сильнее, больше всего на свете мужчине захотелось выхватить из рук коллеги «вестник», чтобы треснуть от души сплетника всея медицинского учреждения. Это ведь не мог быть тот самый Брэдли, мужчина в возрасте, но всё-таки обладатель крепкого иммунитета, как он сам любил утверждать. Власть его была абсолютна, так что мало кто в здравом уме отважился бы идти против воли канцлера. — Фюрер, конечно, — с таким видом, будто это очевидно, повысил голос анестезиолог, выпучив глаза — он так и жил с иллюзией, что его окружают идиоты, а разлучать его с ней никто не имел ни малейшего желания, — Тут пишут, что его Мустанг прикончил. Теперь там кипеш в Централе, думают, кто станет управлять страной и всё такое. Арчер его болтовню уже не слушал. Словам он доверял мало, потому, воспользовавшись замешательством присутствующих, ловко вытянул, нагнувшись над столом, свежий номер газеты и пристально упёрся взглядом в статью. Удивительно, что в столице произошёл без малого переворот, насильственная смерть фюрера, да ещё и не без участия выскочки-Мустанга, а он, некогда самый преданный подчинённый Брэдли, узнаёт всё в последнюю очередь. Участь революционера оказалась незавидной — да и чего ещё можно ожидать! — как бы хорошо Грумман, получивший больше всех голосов на собрании, не относился к Огненному алхимику, это не помешало генералу отправить своего любимчика на север, предварительно понизив до обычного капрала. — Быть не может, — губы Арчера плотно поджались. «Вестник» всё ещё маячил перед неподвижным взглядом, дразнил смазанным портретом осунувшегося круглого лица экс-полковника Мустанга, и даже с листа бумаги он смотрел на него так, словно всеми силами хотел как следует врезать. По старой дружбе, разумеется. — Так это же здорово, Фрэнк, — возразил басисто очнувшийся ассистент, вытирая руки друг о друга. В его редкой щетине затесались местами хлебные крошки, — Теперь можешь вернуться в Централ, восстановить звание. Новая власть тебе не откажет. — Я уверен, что ты сумеешь придумать слезливую сказку о том, как сильно терпеть не мог старика Брэдли. А если ко всему прочему добавишь трагичную сцену сексуального насилия, клянусь, они все дружно тебя пожалеют, — поддакнул его сосед, смазливый настолько, что зубы сводило. Глаза его горели. Учитывая, куда начинает заходить без того паршивый разговор, военный пожалел, что осмелился его начать. Ему не было смешно ни капли, веселья коллег, непонятно откуда взявшегося, он не разделял. Да, именно так они думали о нём — как о человеке, способном выгородить себя, перед этим публично ныряя в дерьмо с головой. Не то, чтобы он так возмущался внутри идеей очернить репутацию фюрера, сколько не хотел подвергать клевете себя. — Да ну, это уже слишком, — вместо ругани, Арчер покачал головой, а после добавил на всякий случай, — Грумман меня терпеть не может. Смех в столовой стал ещё громче. Смеялись все, кроме Рихтера, который, подобно Арчеру, мучился от головной боли и похмелья. — Не скажи. Он может и не хочет видеть тебя не месте фюрера, но с уважением относится к тем, кто положил жизнь ради армии. Да и смысл огрызаться? Его протеже Мустанг оказался в такой заднице, из которой выбраться шанс один к сотне, как минимум. Козырять Фрэнку было абсолютно нечем. Вряд ли кто-то, знавший его больше пары часов, поверил бы, что такого человека способна остановить чужая неприязнь или осуждающие взгляды сослуживцев. Не рассказывать же, в самом деле о том, что в больнице его держит полумёртвый Кимбли, припрятанный на верхних, не работающих этажах здания? Веселье коллег очень кстати прервал Рихтер, и голос его звучал непривычно хрипло: — Подумываешь вернуться туда? — Подумываю? — на мгновение Фрэнк запнулся. Если бы в лоб ему кто-то соизволил задать вопрос о значимости армии в собственной судьбе, попросив при этом оценить по десятибалльной шкале, Арчер, не задумываясь ни на секунду, влепил бы смело «сто»: там, в центральном штабе, служил его отец, его детство так или иначе стискивали сплошные разговоры о работе в армии — то да сё, служба, офицеры, генералы, глажка форма, новые погоны — как бы всё оно не успевало набить мальчику оскомину, подсознательно он понимал, что связан по рукам. А после мать, никогда не отговаривавшая от выбора профессии, а ещё после — академия, служба взаправду, да снайперка с оптическим прицелом. Душный кабинет, заебавший до самого не хочу Хакуро, назойливой мухой кружащий по зданию военного суда Хьюз, дебильный идеалист Мустанг… Одна сплошная каша из блекло-синих мундиров и табельных пистолетов. Бытует мнение, что всем мальчикам в детстве хотелось иметь настоящую пушку заместо игрушечной чепухи, и Арчер исключением не был — с оружием он не расставался до сих пор, припрятав, на всякий случай, любимый кольт прямо в прикроватной тумбочке. Судьба сыграла с ним жестокую шутку ещё в тот день, когда молодой студент Фрэнк Арчер пошёл ва-банк, сбросил на стол все карты и к бабке чёртовой послал занудное медицинское будущее, вместе с вещами заваливаясь в лучшую военную академию. Став солдатом, он строго-настрого запретил себе понижать ставки, а вся жизнь его обернулась напряжённой карточной игрой. Впрочем, когда все сбережения, так усердно откладываемые, всё же прогорели, Арчер вновь вернулся туда, откуда начинал свой путь. Много ли он потерял? По крайней мере большую часть паскудной жизни марионеточной куклы. — Ни за что, они меня на тряпки порвут. Сказать, так-то, он хотел совсем другое, однако сдержался от никому не нужной полемики. К слову, Рихтер понимающе хмыкнул, снова становясь тем ехидным пареньком — Арчер всё равно успел заметить, что его ответ вызвал у того явное, плохо скрываемое облегчение. — За твои вчерашние идеи я бы сам тебя порвал на тряпки, но ведь не сделаю этого, — медбрат последовал примеру коллеги и плеснул содержимое кофейника в надтреснутую с краю чашку. Они с полковником многозначительно переглянулись, стараясь игнорировать недоумевающие выражения лиц остальных присутствующих: как бы велико не было желание выставить Фрэнка идиотом напоказ, оба понимали, что о таком лучше не распространяться при посторонних. Рихтер понадеялся, что Арчер успел протрезвать, одуматься, и теперь вернётся к выполнению врачебных обязанностей, не грезя запретными алхимическими, недоступными, к слову, штучками, а сам Арчер был в глубине души рад, что Рихтер воспринимает его намерения не всерьёз. — Тем не менее, — их гляделки прервал товарищ анестезиолог, тыча пальцем в потолок, — Политический курс сменился. Представьте, какую поддержку государства мы получим, если они узнают, что ты прооперировал иностранного гостя? Теперь недоумевающие взгляды дружно обратились к нему, а санитар чуть не выронил из рук щедро смазанный маслом бутерброд. Недовольный тем, что его восторга никто не разделяет, юноша продолжил: — Только подумайте, первая полоса «вестника» — полковник военной полиции ЮВАС, находившийся на волосок от смерти, трудами бравых медицинских работников из Восточного округа поставлен на ноги. А потом общая фотография, и, разумеется, много-много почестей. Да наша больница тогда ничем не уступала бы столичным клиникам. Бред — подумалось мимолётно Арчеру, он даже открыл рот, дабы высказать все имеющиеся на этот счёт мысли, которыми его голова тотчас переполнилась. Начиная с абсурдности затеи и заканчивая тем, что, в общем-то, никому нет дела до их маленькой больницы. Если внимание прессы каким-то чудесным образом удержится на них по крайней мере пару дней, куда более значимые события, включая убийство фюрера, затмят акт геройства, который Фрэнк таковым не считал. Однако слова молодого выскочки произвели на всех сильные впечатление, и те наперебой принялись сыпать идеями о том, куда именно собираются спустить будущие премиальные: фантазии медицинским работникам, многие из которых были солдатами, явно не хватало, и ничего интереснее распутных женщин, баров, подпольных казино да пары дорогущих костюмов на выход, непригодных совершенно для ношения в будние дни, никто не предложил. — И тебя с еще большей охотой реабилитируют в звании, — закончил свою мысль энтузиаст. Полковник почти сразу догадался — коллега по несчастью его испытывает. Прощупывает, в стремлении предсказать реакцию собеседника, его болевые точки, ведь ни для кого из них секретом не было, где работал Арчер прежде. Неизвестной оставалась лишь причина, и, если его так глупо раскроют, придётся всячески уклоняться от лишних расспросов, а заодно думать, куда именно стоит перебросить тело Багрового на случай излишнего любопытства к его скромной персоне. Мужчина мысленно сосчитал до десяти, чтобы выровнять участившееся дыхание, после чего выдал со всей возможной небрежностью: — Мне не нужен пиар. — Да брось, — практикант не унимался, за что напрашивался получить по дурной башке чем-нибудь потяжелее газетного номера, — В противном случае все так и запомнят тебя, как человека, угробившего меньше чем за минуту взвод из семи тысяч солдат. — Ты перегнул палку, — строго оборвал его голос сзади, и все сидящие за столом дружно вздрогнули — те, у кого нервы оказались не готовы к внезапному появлению за спиной, вовсе подпрыгнули на своих местах, — Приятного всем аппетита. — Точно пойдёт снег, — прошептал на ухо соседу ассистент, запихивая остатки бутерброда в рот целиком, — Уже и Нокс начинает сходить с ума. В противном случае доктор Нокс — а это был именно он — окинул бы незатейливого шутника испепеляющим взглядом из-под стёкол очков, но сейчас он только подошёл ближе к компании, несколько грубовато беря Арчера, притихшего над нетронутой тарелкой, за плечо. Встретившись с ним взглядом, офицер медленно поднялся со стула: служба в армии научила его читать по глазам, и сейчас патологоанатом очень нуждался в приватной беседе с ним. Пока мужчины шли по коридору, не роняя ни звука, Фрэнк успел перебрать по крайней мере десять причин тому, что Нокс не просто вызвал его к себе кабинет, так ещё явился собственной персоной — случалось такое редко, слишком уж большая честь для опоздавшего. Только когда до морга, ставшей законном обителью доктора, оставалось по крайней мере не больше пяти метров, а людей вокруг заметно поубавилось, Нокс наконец соизволил заговорить: — Прошу извинить за то, что по моей вине ты лишился завтрака. Признаться, о чём, а о том, что теперь его порция неизменно попадёт в желудок не в меру голодному коллеге, Арчер переживал меньше всего — аппетит всё равно пропал, так что куда больше ему хотелось узнать, какие-такие дела у вечно занятого Нокса к нему появились. Приподняв вопросительно брови, полковник, следуя примеру старшего собеседника, сбавил шаг, встал рядом с тяжёлой, закрытой на все замки дверью и выжидающе уставился на грузного мужчину. — Можем перекусить, как только закончим, — ключ, зажатый в огрубевших пальцах, крутанул несколько раз против часовой стрелки, и по глазам резанул ярко-белый свет самого чистого, по иронии судьбы, помещения во всей больнице, — Нужно кое-что обсудить. — Это я и так понял, — не удержался Арчер: ему очень не нравилось, когда Нокс смотрел на него свысока, хоть и имел на это право, будучи старше, опытнее, как хирург, мудрее в каком-то смысле, — Не похоже на вас, господин анатом. Для того, чтобы за мной ходить, есть младший персонал. Одним только взглядом, направленным полковнику в лицо, Нокс дал понять, что сарказм стоит держать при себе. Похоже, случилось что-то по-настоящему серьёзное, поэтому Фрэнк, приняв самый дипломатичный вид, уселся напротив доктора в большое, обитое кожей кресло. На секунду он почувствовал себя пациентом на сеансе, но тут же мысленно расхохотался от мысли, что живые, как сказал сам Нокс, мало касаются его основной деятельности. — Как дела с новеньким? — Вы про Вонга что ли? — ответил мужчина вопросом на вопрос, складывая на груди руки — температура здесь оказалась порядком ниже, чем в остальном здании, — Я бы сказал замечательно, шансов у него выжить было немного, так что операцию стоит назвать крайне успешной. По-видимому, Нокс так не считал. Об этом свидетельствовали плотно поджатый рот и сведённые до упора к переносице тёмные брови. Он не ругался, но всё равно оставался чем-то сильно недоволен. — Ты вколол ему транквилизаторы, — вопросительных интонаций в голосе не читалось. Фрэнк, не видя повода разыгрывать очередную драму, молча кивнул. — И не сказал никому. — Я его лечащий врач, — заметил офицер, начиная несколько нервничать к своему же удивление, и закачал ногой, закинутой на вторую, — Имею право. — Ты ведь в курсе, что он доставляет из-за этого массу проблем санитарам? — Поверьте, массу проблем он доставлял, когда был буйным, — лицо Арчера некрасиво потемнело от досады. Нокс его будто не услышал. — Из-за действия препарата, да ещё в такой дозе, пациент отказывается принимать пищу, его постоянно тошнит и мутит. После такого серьёзного вмешательства необходимо долгое восстановление, сбалансированное питание, Арчер. Понимаешь, что я хочу сказать? — он выждал паузу, — А пациент не может этого получить, и санитары тратят уйму времени, рискуя собой, чтобы просто попытаться запихать ему этот чёртов желудочный зонд. Сидеть стало совсем неудобно, очень захотелось встать на ноги, пройтись по помещению, да хотя бы закурить — полковник меньше всего ожидал, что придётся выслушивать претензии к его методам лечения. Стало очевидным, что блядский Рутаганда всё же проболтался, вместо того, чтобы, как обещал, тихо его отравить. — И что мне, по-вашему, нужно делать? Нокс стянул с носа очки, чтобы протереть краем не первой свежести халата. — Оставь обход коллегам, с этим даже идиот справится. Твоё место — рядом с пациентом. Понаблюдай за ним, хотя бы ради того, чтобы санитарки заживо тебя не сожрали. Можешь наговорить им чего угодно, хоть пообещай лично выхаживать Николаса Вонга, только пусть никто больше не отвлекает меня от работы. Ты понял? Ну неужели, Ноксу не чуждо говорить до смешного очевидные вещи — Арчер и так прекрасно понимал, какую ответственность успел на себя возложить. Раздражение росло в нём, поднимало голову подобно рассерженной после пробуждения змее, но анатом вдруг сменил тон на деловой, пихая под нос мужчине полную лишь на половину пачку. — Покури, — попросил он таким голосом, каким в армии проводят допросы. Из чистой вредности Арчер подумывал отказаться, выплюнуть ядовитое своё «зачем», и всё-таки послушался. Каждый раз, когда Нокс предлагал ему сигареты, полковник не мог отделаться от мысли, что смысл этого своеобразного ритуала не столько в попытке отвлечь, позволяя обмякнуть в кресле лишённой эмоций половой тряпкой, сколько в желании вывести на чистую воду. Когда он курил, сидя перед человеком, видящим куда больше других, Фрэнк Арчер чувствовал — всё, о чём он думает, само собой проступает на лице. Каким именно образом доктор проворачивал свои диковинные фокусы, военный ещё не разгадал. Только позволял себе участвовать в эксперименте, никем не одобренном. — Итак, — Нокс выждал какое-то время, а теперь пристально наблюдал за чужими руками больше, чем за взглядом, — Что-то сейчас тебя напрягает. Порой с ним было невозможно общаться, в частности из-за того, что опытный анатом редко передавал голосом вопросительные интонации. Так и не заметишь, что, принимая безобидный интерес за утверждение, начнёшь оправдываться, выдавая себя с головой. Пожалуй, с фюрером Брэдли, ныне покойным, у них в самом деле есть нечто общее. Глазами Фрэнк проследил за траекторией чужого взгляда и понял, что не так: сигарета, тонкая, обёрнутая в светло-коричневую ароматизированную бумагу, едва уловимо подрагивала, зажатая непривычно у самых кончиков пальцев. Так обычно он сигареты никогда не держал. — Что по технической части? — глухо спросил мужчина, не зная, желает ли знать ответ. — Не придраться, — собеседник не сводил с него глаз, словно в очередной раз занимался расчленением привезённого в морг тела, — Если всё заживёт, как надо, чувствительность восстановится почти полностью. На этот раз ты постарался. Есть одно «но», однако пока ещё рано об этом говорить. Ты сам всё узнаешь и доложишь мне. — Хотите сказать, — сизый зловонный дым растёкся по деревянной столешнице, — Ошибка всё-таки была допущена? Нокс покачал головой. — Использовать для наркоза азотосодержащий газ, решение экстравагантное, но не бессмысленное. Спинальная анестезия точно повредила бы без того слабые нейронные связи, морфин вызывает тяжёлое отравление. Могли быть выявлены нарушение лёгких в ходе операций, однако санитары доложили мне, что показатели находились в норме, лёгочные мешки быстро расправились, и гипоксии не наступило. С другой стороны, — тонкие губы тронула мрачноватая улыбка, — Азотосодержащий газ оказал на пациента наркотический эффект, есть вероятность, что мозг всё-таки пострадал. Мне очень жаль, Фрэнк, ситуация исправилась бы сама собой, прошли бы галлюцинации — ты использовал транквилизаторы, и наш больной чуть не умер от несовместимости препаратов. Только доктор Нокс, кажется, умудрялся делать комплименты так, что после них появлялось острое желание повеситься. Именно это предвидел Арчер, и теперь убедился: Рихтер был прав. Николас Вонг — не буйный пациент, он сам усугубил его состояние, перед этим насильно вытащив из могилы, где тот застрял одной своей неспасённой ногой. — Видишь ли, Фрэнк, — будто прочитав мысли военного, всё ещё ловя каждый жест, рассказывающий больше, чем сдержанные слова, анатом сцепил перед собой пальцы в замок, — Ты сделал всё, что требует от солдата командование. Привёл бойца в чувства, сохранил ему жизнь, используя радикальные методы. На поле боя именно так и поступают. Но как врачу, тебе следовало минимизировать вмешательство, наркоз применять дозированно, чтобы токсические вещества не вызывали привыкания. — Этот ваш морфин тоже его вызывает, — не выдержал Арчер, задетый разговором. — Ты требовал от меня объективной оценки своей работы, а теперь недоволен тем, что я высказал мнение? Вместо ответа Фрэнк закатил глаза, вытянул из пачки очередную сигарету и чиркнул раздражённо зажигалкой. Нарочито эмоционально, чтобы Нокс остался при ощущении его, Арчера, обиды. Тот позволил полковнику расходовать табак, хотя сам так и не притронулся к пачке, только постукивал кончиком пальца по поверхности стола. — Я могу идти? — уточнил на всякий случай Арчер, когда бычок, потушенный о край пепельницы, рухнул к своим собратьям по несчастью. — Иди. Мысленно полковник добавил вездесущее «нахер», рассмеялся собственной шутке, прежде чем покинуть прохладное помещение вновь окунаясь в душное тепло больничного коридора. Пускай Нокс дал ему официальное разрешение оставить обход коллегам, Фрэнк не стал доверять их компетентности и бодро отправился по палатам. Всё ещё голодный. Только подумав о сосущем чувстве в середине живота, рука полковника так кстати нашарила в кармане маленький бумажный пакет: пройдоха-Нокс, как и обещал, подсунул в чужой халат маленький домашний бутерброд. Под самодельной упаковкой запахло обжаренным в оливковом масле лососем и свежим лимоном. По дороге запихивая в рот кусок брускетты, Арчер успел подумать о том, что его новый начальник умеет извиняться. Жаль только, что хорошие дела он совершал с неизменно суровым выражением лица, будто стеснялся взаправду своей доброты. Пациенты отделения, в котором работал Фрэнк Арчер, питали к лечащему врачу противоречивые чувства. С одной стороны, полковник отдавал себя профессии целиком, с той же преданностью, с которой отдавал себя армии, а с другой — большая часть госпиталя, состоящая из мелких офицеров да рядовых, прекрасно знала, что именно Арчер повинен в смерти солдат, участвовавших в лиорской кампании. Редкие гражданские с востока по известным причинам Арчеру не доверяли. Та самая дама, над которой Рихтер постоянно (очень зло) подшучивал, обещая задушить катетером, вовсе закричала не свои голосом, стоило Фрэнку подойти к койке. Благо, серьёзных проблем со здоровьем у богобоязной, вместе с тем бойкой тёткой, помимо хронического воспаления мочевого пузыря, не оказалось. Грозясь остаться без рук, хирург ощупал дряблый живот, нахмурил брови и пришёл к выводу, что в скором времени дамочку возможно выпустят отсюда, чему лиорчанка, к слову, не очень-то обрадовалась. Очевидно, старалась оттянуть момент возвращения к осточертевшему быту, где еду не подают в столовой. — Чего жуёшь? — Рихтер подкрался к Фрэнку безликой тенью, так что тот чуть не выронил остатки остывающего бутерброда, и медбрат шумно втянул пряноватый запах носом, — Я кое-чего принёс из буфета, подумал, что ты захочешь. — Спасибо, я не голоден, — всё ещё утомлённый, всклоченный после событий вчерашней ночи, Арчер как следует отмыл руки в раковине близ пустующей койки и натянул новую пару резиновых перчаток, — Что там? Медбрат поспешил спрятать пакет за пазуху, но полковник успел заметить творожный крем внутри миниатюрных корзинок из песочного теста. Военный приподнял брови — с каких пор Рихтер додумался подкармливать старшего коллегу сладким? — Неважно, — парнишка похлопал себя по карманам, покачался туда-сюда, покрутил чуть головой — одним словом выглядел чуть более нервным, чем обычно, — Зачем Нокс вызывал? Это из-за опоздания? — Тогда бы и тебя вызвали, — Арчер усмехнулся, — Это из-за Вонга. Как и подумалось полковнику, наблюдавшему за изменениями в чужом лице, Рихтер весь обратился вслух. Забыл даже о том, что, вообще-то, приводил себя в чувства лёгкими шлепками по полам халата. Не дождавшись никакой реакции, Фрэнк продолжил рассказ. — Он попросил меня лично за ним приглянуть, — прозвучало скорее уклончиво. Будто в попытке утаить, и Арчер не спешил начать оправдываться за свои медицинские неточности. — Ничего себе, — медбрат присвистнул, за что тотчас получил осудительный взгляд, но предпочёл это осуждение игнорировать, — Чтобы окончательно его добить? На месте Нокса я бы уже оставил беднягу на попечение более знающих коллег. Ты и так сделал всё, что должен был. Во рту стало кисло от безобидного на вид замечания, и этого хватило Арчеру, чтобы, отведя мальчишку за плечо в коридор, дабы не травмировать без того расшатанную психику пациентов спорами, тихо прошипел: — Тоже хочешь сказать, что я сделал всё, как обычный, лишённый чувства ответственности рекрут? Брови у Рихтера от неожиданной нападки дёрнулись, и он в спешке скинул с себя холодную ладонь, на всякий случай отойдя от Фрэнка на безопасное расстояние. Там, где тот до него просто не дотянется. — Что значит «тоже»? Чего тебе там наплёл Нокс? — Много чего. Пересказывать будет долго и бессмысленно, потому лучше каждому заняться своим делом, не находишь? — Это каким-таким своим? — Ты палаты вымыл? Тот покачал головой в знак отрицания. — Ну так займись этим прямо сейчас, — скомкав бумажный пакет, Арчер точным движением запустил рыхлый шарик в мусорную урну, после удалился быстрым шагом на верхний этаж. Обижаться на него не имело никакого смысла. И Рихтер, честно говоря, не обиделся тоже — испытал некоторый страх, про себя подумал, что Арчер скроется на четвёртом этаже, но тот вдруг, словно передумав, сменил траекторию. Медбрат проследил за ним, стараясь не приближаться сильно, по дороге, на всякий случай, ухватил швабру у проходящей мимо уборщицы, чтобы, если полковник из вредности начнёт задавать лишние вопросы, изобразить бурную деятельность. Николаса Вонга перевели в отдельную палату, что, разумеется, к лучшему — там, по крайней мере, на него не глазели в упор известные своей бестактностью бабки да бывалые аместрийские вояки, не имеющие понятия о личном пространстве. Там некому было донимать его нелепыми разговорами, просить повторить что-то сложнопроизносимое на неродном ему языке. Там, в конце концов, никто не стал бы кривить капризно рот, выслушивая днями жалкий лепет медицинского персонала, ответственного за кормление. Картина, которую Фрэнк Арчер застал в маленьком, выкрашенном, вопреки военным порядкам, в серо-салатовый помещении, напоминающим маленькую комнатушку в обычной централовской квартире, заставила мужчину на секунду засомневаться в правильности своего решения: может, к чёрту просьбы Нокса, ведь он, по сути, не имел права приказывать, стоит просто развернуться и уйти, не видеть больше того, как кудахчет санитар, так и этак пытаясь обхватить пальцами по крепче жутковатый, склизкий на вид прибор с трубками, которому полагалась быть прозрачным, но тот был настолько старым, что успел пожелтеть. К тому же, ближе к кончику, чуть суженному, смазанному липкой дрянью, полость измазалась сгустками подсыхающей крови. Грубая конструкция, к которой помощник старшего медбрата подсоединял здоровый шприц на добрых двадцать кубов, представляла собой желудочный зонд. Меньше всего хотелось думать о том, что процедура, унизительная, болезненная, даже не успела начаться, и теперь Арчер получил возможность увидеть процесс во всей его сомнительной красе: — Ну же, не дёргайся, — взмокший от пота санитар почти что умолял. Судя по всему, они уже не первый раз пытались втиснуть здоровую по диаметру трубку больному в ноздрю, — Она так не пройдёт никуда. Вонг его не слушал. Абсолютно точно понимал, что ему пытаются донести, но как назло делал всё наоборот, и, как только трубка вновь протиснулась вовнутрь, задевая без того раздражённые ткани, буквально начал захлёбываться кровью. Та сочилась вяло из носа, чуть больше — изо рта, пока он кашлял, то ли в попытках выплюнуть зонд, прокладывающий себе путь в пищевод, то ли наконец проглотить его, чтобы этот ад закончился. Наконец помощник, такой же напряжённый, как и его коллеги, держащие пациента за предплечья мёртвой хваткой, с облегчением ввёл содержимое шприца. Так быстро, как только смог. Вытаскивали трубку резко — уже не заботились о сохранности путей, да и злились, понятное дело, на чужую несговорчивость. Всё это время Арчер наблюдал, по привычке вжимаясь плечом в дверной косяк. Ни один мускул на его лице не дрогнул, но собственный желудок стиснуло где-то посередине. Ощущение, будто зонд ставили ему, не успело пропасть, пока к полковнику не подошёл санитар, по пути стягивающий с себя измазанные кровью перчатки. — Как хорошо, что вы здесь, — выдохнул он, протянул ладонь для рукопожатия и убрал, потому что Арчер этот жест нарочно не стал замечать. Очевидно, они поняли, почему хирург оказался здесь, а не где-нибудь ещё просиживал за документами, — С ним сложно, учтите. По-хорошему, неплохо бы три шприца ввести, но мы и один-то еле втиснули. — Он же так от голоду помрёт. Санитар виновато, вымученно улыбнулся: — Откуда вообще необходимость кормить его через… это? — полный брезгливости взгляд Арчера упал на зонд, который хрупкая на вид медсестра промывала водой, — При первичном осмотре я не выявил никаких проблем с глотательными рефлексами. — Можете попытаться, но он точно будет отказываться. А уговаривать нет времени, тут слишком много пациентов, которые тоже нуждаются в помощи. Для себя Фрэнк сделал пометку, решив, что необходимо подумать, как преодолеть эту маленькую трудность. Как только в палате не осталось никого, кроме него и Вонга, всё ещё лежащего пластом, с кровавой коркой под носом, Арчер сел на табурет рядом с койкой. Как сидел до того, как пациента отвезли на реплантацию. — Паршиво? — спросил полковник, наблюдая за выражением припухшего после не самой приятной процедуры лица. Щёки у больного были лихорадочно красными, нос вовсе выглядел так, будто его расквасили в драке — воспалённый, одна ноздря чуть больше другой, в которую только что упрямо пихали зонд. Николас на врача никак не отреагировал и продолжал смотреть в потолок. Признаков шока, однако, не подавал — просто не хотел отвечать. — Всего этого, — Фрэнк ещё раз обежал взглядом обезображенное лицо, — Можно было избежать, если бы ты стал есть сам. Я не хочу повторять того же, поэтому надеюсь, что с тобой можно договориться. — О чём? От неожиданности Арчер чуть не подскочил на табурете и тут же оглядел беспокойно чужие губы, чтобы убедиться: только что Николас заговорил. Боясь потерять контакт с ним, офицер тотчас взял себя в руки, продолжая свою мысль максимально невозмутимо, сохраняя нейтралитет: — Я буду кормить тебя как положено. Больничная еда, конечно, гадость редкостная, мои коллеги не в восторге, но можно попросить что-нибудь более питательное. Твой организм ещё слишком слаб, чтобы насиловать его твёрдой пищей. Говорил Арчер медленно, отчасти для того, чтобы Вонг, для которого аместрийский был всё-таки неродным языком, успел понять суть разговора, отчасти, чтобы следить за реакцией больного. В синих глазах что-то прояснилось, появилось подобие заинтересованности, и Фрэнк почти что похвалил себя за спокойствие. — Зачем? — мужчина хрипел, повреждённое горло не позволяло ему издавать внятных звуков. Он попытался подняться на кровати и сесть, но полковник пресёк эти попытки, надавливая крепко на подрагивающее от напряжения плечо. — Затем, что тебе нужны силы на восстановление. Теперь я не только лечу тебя, но и слежу за состоянием. Кивни, если понял. И Вонг действительно кивнул. Взгляд у него был, прямо-таки, недоверчивый, хотя изучающий отчасти. Любопытный в той степени, в какой может быть у пережившего травму взрослого мужчины. У военного, если уж на то пошло. Фрэнк Арчер сам таким был, и чувство заинтересованности в нём атрофировалось, так что большую часть обязанностей он выполнял на автомате, зная, что иначе просто быть не должно. Николас потёр кулаком засохшую кровь под носом, прищурился и посмотрел на Арчера в упор. — Есть хочешь? — уточнил военный на всякий случай, вспоминая слова санитара о том, что одного шприца с раствором питательных веществ будет слишком мало. — Да, — коротко согласился пациент, и во взгляде его мелькнул интерес ещё больший. Он смотрел на Арчера, словно пытался что-то прочитать по угловатым скулам, напряжённой складке между бровей. Полковнику стало неуютно настолько, что он отвернулся, выглянул в коридор и подловил проезжающую мимо тележку, на которой кухарка развозила еду пациентам на верхние этажи. Она была одной из немногих, кто не питал по отношению к Фрэнку плохо объяснимого страха, потому позволила военному пошарить в поисках тарелок. — Это что такое? — с брезгливостью, свойственной ему, мужчина оглядел содержимое маленькой жестяной миски. Субстанция, размазанная по дну, имела странноватую консистенцию, пахла засохшим хлебом и обладала несуразным, серовато-бежевым оттенком. — Манка, — лениво цокнула кухарка языком, обнажая неровные мелкие зубы, из-за чего ошибочно можно было дать ей на добрый десяток больше. Из-за сурового климата и недостатка минеральных веществ, во рту у женщины едва ли остались собственные маляры, резцы вовсе грозились выпасть, покрытые дурно пахнущим коричневым налётом, — Это для больных в травматологии. — Неужели, — Арчер недобрым взглядом проследил пусть вязкой жижи, стекающей с ложки, — Этим можно кого-то накормить? Дама в переднике пожала покатыми плечами, протянула уже было руку, чтобы вернуть тарелку на место, но Фрэнк завёл её себе за спину, и разносчица недовольно скривила сухой поджатый рот. — Это для пациента, — уточнил он на случай, если кухарка надумает стучать на него заведующему. — Лишнего масла нет, сахара тоже, — заупрямилась женщина, всем своим видом показывая недовольство так, словно Арчер уже унёс с собой целую кастрюлю сомнительного качества каши. — И не нужно, — тот спешно отмахнулся, вытягивая из тележки маленькую десертную ложку, решив, что кормить Вонга с большой вряд ли сейчас выйдет, — Ему не стоит сильно нагружать желудок. И, прежде чем кухарка вновь начнёт бубнить что-то вслед, Арчер вернулся в палату, сел на край койки, поставив тёплую ещё миску себе на колени. Содержимое тарелки наверняка Вонгу не понравилось, но он голодными глазами уставился мужчине на ноги, после набрасывая на себя такой вид, будто умереть для него гораздо предпочтительнее, нежели просить помощи. Фрэнк Арчер это видел, и не хотел в который раз воевать со своим сложным пациентов. — Покормить тебя? — спросил он, надеясь, что таким образом договориться с Николасом будет проще. Когда тот заговорил, голос его прозвучал ещё более неестественно, пропущенный, казалось, через барахлящий нещадно радиоприёмник. — Я сам могу. Препятствовать ему Арчер не стал, вместо этого протягивая больному ложку. Тарелку, тем не менее, он оставил у себя на коленях, на случай, если Вонг всё-таки перевернёт содержимое: пусть лучше на чужие брюки, без того нуждающиеся в стирке, чем на самого себя, провоцируя появление новых ожогов. Пальцы Николаса слушались плохо, он так и этак пытался зажать ложку, но, создавалось впечатление, совсем забыл, как это делается. Беспомощность в синих глазах возрастала прямо пропорционально бессильной злобе, а плохо гнущиеся пальцы наконец кое-как сумели ухватить за столовый прибор. Фрэнк его не торопил, пользуясь тем, что на его личном попечении за место большого отделения из нескольких десятков человек, остался один только офицер ЮВАСа, следовательно, торопиться было абсолютно некуда. Вот, он зачерпнул чудом немного каши, и ложка моментально падает обратно в миску. По каменному от напряжения лицу Вонга пробежала ощутимая судорога, и Арчер тяжело вздохнул. Другого, признаться, он не ожидал: — Помощь нужна? — как бы между прочим предложил он, стараясь не выглядеть занудным санитаром из числа тех, кто никогда не относится к пациенту как к равному. Жалеют, унижают своей жалостью, злятся, если тот по понятной причине отказывается от процедур, не стерпев унижений. Фрэнк Арчер уже понял, что с ним нужен принципиально другой подход. Он смотрел на него, а видел по-прежнему Кимбли, который вполне мог бы прижиться в этом стройном хрупком теле. По-юношески мягкое лицо Николаса наконец выдало обречённое согласие, после чего, поразившись ещё раз тому, как глупо надеяться на успех задуманного, Арчер не с притворной отнюдь аккуратностью взял ложку, чтобы накормить пациента самостоятельно. Когда миска медленно, но всё-таки опустела, военный помог Вонгу улечься на кровать, перед этим осматривая внимательно. Теперь, после более-менее плотного обеда, юноша выглядел ленивым и немного сонным, веки его дрогнули, расгладились мощинки в уголках глаз. Арчер, переваривая только что полученный опыт, лихорадочно перебирал в голове воспоминания о прошлой жизни, но нигде не мог отыскать наиболее подходящее под ситуацию. Как бы близки в своё время они не были с Кимбли, Фрэнку никогда не приходилось о нём заботиться так, как сейчас пришлось заботиться о Николасе. Признаться, в глубине души Арчер почти жалел, что Зольф Кимбли не нуждался в его заботе так.Глава 4. Не жалея врага
13 октября 2020 г. в 00:38
Возвращаться домой пешим ходом, будучи безбожно пьяным, сродни самоубийству. Мир вокруг враждебен, изжелта-бледный, освещённый только старыми уличными фонарями, он трещит по швам, и голова у Фрэнка Арчера начинала трещать тоже: эйфория от собственных безумных идей давала ему сил перебирать кое-как ноги, и он всё-таки совершил этот подвиг, распахнув настежь дверь старенькой съёмной квартиры. В отличие от той, оставленной в Централе, здесь было не так уж много вещей, и большая часть помещения пустовала, мало похожая на место, где взаправду кто-то жил. Застеленная кровать выглядела брошенной, да и не так часто Фрэнк спал в ней, предпочитая брать вновь и вновь ночные дежурства, дневать и ночевать в стенах ставшей привычной уже больницы.
Сегодня всё шло не по планам. Начиная с Николаса, сверлящего его стеклянными, бездушными глазищами и заканчивая совместной попойкой в затхлом баре — такое невозможно заранее спланировать, а то, что никак не умещалось в расчёт полковника, выбивало из него всякую уверенность в завтрашнем дне. Раздражало. Навевало навязчивые мысли о скорой кончине.
«Вот и всё» — подумал Арчер с горькой усмешкой, прежде чем завалиться на кровать, и та поприветствовала его ворчливым скрипом пружин. Что-то в нём, Арчере неизменно ломалось, трескалось, делало беспомощным перед лицом собственных, ненормальных желаний.
Хотел ли он, чтобы Зольф Кимбли остался жив? Разумеется, и был согласен ради этого пойти на всё, даже преступить закон, принципы, которых всячески избегал, кроме одного — всегда оставаться преданным собственным желаниям. Может, Рихтер в чём-то прав, Николас Вонг не заслуживает смерти, пускай во имя спасения его, Кимбли, но мальчишка никогда не понимал всей глубины их с Багровым связи. Того, что сохраняло в Арчере последнее, человеческое, и чего он лишился в последней лиорской кампании. Кимбли не хотел умирать, не умер бы, если бы Арчер не отдал приказ, однако кто такой Арчер, чтобы путаться под ногами правительства, идти против слова самого фюрера?
Он едва ли сумел уснуть, не разуваясь, не стягивая с себя одежды, чтобы каждый час вздрагивать, слепо уставившись в потолок: взгляд Николаса, с которым мужчина столкнулся, не желал оставить его в покое. Наверное, именно так смотрит человек, способный лишиться жизни по своей воле — лишь бы не оставаться там, где от него ничего, кроме истерзанной оболочки. Дело даже не в ноге, чёрт подери, которой всё же пришлось пожертвовать ради успеха операции. Солдат вряд ли стал бы переживать из-за неё, значит в нём тоже что-то не сумело выстоять обстоятельствам. Могло ли так случиться, в общем-то, что Николас, как и сам Фрэнк, видел всё в болезненных жёлтых тонах, будто отравленных, раз за разом возвращаясь туда, где вспышка за вспышкой мысли о бессилии причиняют боль.
Стоит потерять контроль в одной сфере, как следом падает основное. Стены на гнилом фундаменте не способны стоять без опоры друг на друга, и всё, что Арчер так тщательно выстраивал, рано или поздно должно было рухнуть.
С треском.
Звук, с которым лопается мыльный пузырь — напоминание о том, что именно в этот никем не пойманный момент из мира исчезло нечто очень важное для одного человека. Исчезло, оставшись незамеченным, словно никогда не существовало. Арчер сонно потёр глаза: сколько раз за всю свою жизнь он шёл против морали, отрицая её, ради того, чтобы оставаться в строю? Жестоким взаправду полковник не считал себя — каждое решение давалось с трудом, и сейчас он задумался всерьёз.
Способен ли он использовать тело Вонга как вместилище чужой души? Будет ли это тот Кимбли, которого Арчер знал?
К нему сложно будет привыкнуть, и вдруг, всю оставшуюся жизнь, тот самый не-Кимбли продолжит стрелять насквозь безумными синими глазами исчезнувшего Вонга. В противном случае оставаться с ним рядом — ощущать присутствие кого-то третьего, знать при этом, что любой, самой износившейся душе, нет места в чужом теле. Дело тут не в группе крови или идентичности клеток костного мозга, оно уходит корнями глубже, в самую суть, в факт существования.
Зольф Кимбли не должен был выжить
Арчер это точно знал.
До утра кошмары преследовали мужчину, в которых незнакомые губы касались его залитых кровью запястий. Нашёптывали ему о любви и прочих бесах, а покорное, мало знакомое тельце валялось подле его ног, готовое испустить дух во имя его, Арчера, спасения — в иной ситуации он, наверное, пренебрежительно хмыкнул, но сейчас его пугала покорность, бездумная преданность, с которой длинноволосое, мало похожее на человека существо с лицом Вонга извивалось змеёй вокруг тощих лодыжек, медленно, настойчиво вместе с тем, забиралось выше, чтобы выпить поцелуем всё от него оставшееся.
После он вдруг впадал в приступ, начиная истязать себя самого, и крики безумного существа точь-в-точь повторяли те, что Арчер слышал в больнице:
Не надо, я не смогу, пожалуйста
А что именно он не мог, полковник не пытался догадаться. Слышал немало о том, как после кровопролитий в Ишваре, стенали бравые вояки, нуждаясь скорее в помощи достойного психиатра, нежели лекаря в его классическом представлении. Травматические события имели свойства терзать старые, не успевшие полностью затянуться раны, но какие именно, зависело исключительно от личности пострадавшего, его образа жизни и мышления, перенесённый опыт. Идея врачевать ментальных инвалидов Арчера, если честно, никогда не привлекала, хорош он был только в технике, а там, где требовалось поразмыслить, взвесить все «за» и «против» медикаментозной терапии да душеспасительных бесед, оказывался круглым ноликом.
Толковать свои собственные сны, в которых то и дело фигурировал пациент, лёгший околодобровольно под нож, мужчина также не хотел — всё объяснялось до того просто тем, что подсознание прокручивает новые события в самых извращённых формах, человеческому мозгу известных. А может, Фрэнк Арчер перебрал в баре вечером. Остановившись на втором, он неохотно сполз с кровати, поскрипывающей противно дряхлыми пружинами, хмуро осмотрел себя в мутной поверхности металлического чайника и глухо зевнул. Благо, зеркала по близости не оказалось: треснуло бы, как только полковник засветил в нём свою припухшую спросонья физиономию.
Умывание холодной водой из-под крана, контрастный душ, вкупе с чашкой остывающего кофе не сильно спасли ситуацию. Арчер в сердцах плюнул в чугунную раковину, посылая к ебаной матери всё вокруг, и завалился на шаткий балкон с пачкой сигарет. Что же, по крайней мере теперь от него больше воняло табаком, чем перегарной кислятиной. На улице офицеру привиделось какое-то мельтешение, после чего он сузил глаза, лениво махнул рукой ошивающемуся внизу Рихтеру:
— Эй, ты чего там забыл?
— Тебя жду, пропоица несчастный, — раздалось в ответ.
Надо же, медбрат всё ещё дулся на него, переполненной праведной злобой: действовать, так или иначе, придётся самому, в противном случае юноша просто проберётся на верхний этаж госпиталя, чтобы перерезать Кимбли провода.
— Ты почему ещё не оделся? — Рихтер покачивался на носках, сунув руки глубоко в карманы потрёпанной синей куртки, — Мы на работу так опоздаем.
Арчер пожалел о том, что воспитание не позволяет ему плюнуть ещё раз — в Рихтера.
— И что? — без всякого выражения крикнул он, прежде чем швырнуть бычок в жестяную банку, временно заменяющую пепельницу. Она оказалась забита почти до краёв, так что содержимое грозилось вывалиться прямо под ноги горе-хозяину, — Если бы что-то случилось, Нокс нас уже на уши поднял бы. Обходы всё равно только через час.
— Как знаешь, но в больницу, как и в штаб, нужно приходить вовремя.
Поганец. Если Рихтер действительно хотел его задеть за живое, то у него получилось: напоминание об армии кольнуло Арчера в бок металлической шпилькой с зазубринками, и он собрал в кулак всю волю, чтобы молча отправиться в комнату за одеждой.