На горизонте никого

Хан Замай звонил четыре раза, если вкратце – говорил, харе бухать. - Время получать дивиденды, время победителей, все, доотмечались, купоны стричь пора. Пока время победителей не кончилось к хуям. Без б. А год назад, чуть ли не в этот день, собирал по всем знакомым на аренду хаты, штрафанули на работе, думал, что вообще уволят, длинный свитер в сентябре, и все руки в дорогах, пиздел Леше, сажая на поезд, что чистый три месяца, пиздел хозяйке, что умер батя и теперь дырка в кармане, пожалейте, тетенька, все отдал на похороны, пиздел Квиду, что готов баттлить с Пиэмом, лишь бы подогнал аванс до вторника. Маме напиздел, что все ок, и Ване – что не трогал его «полочку». Чейни позвонил в итоге сам, ни здрасте, ни насрать: бабки кинуть куда? Думал, честно говоря, генерал уже не позвонит: ну, пока не станет надо генералу. Думал, Дэнчик злится очень: после того, как баттл с Геной ушел на Версус, после того, как вообще Гена вообще всплыл. Не представлял, что злится Дэнчик вот настолько. Бабки, конечно, взял. И не вернул, вроде бы. Говяжий дошик, батон с сахаром. Пельмеши по акции, на носках протертости. А теперь хули: сбыча мечт, джек-пот, непаханное поле. Время стричь купоны. Продавать мерч, отвечать на звонки, приходить на встречи. Время ехать в тур, игра в города, их впереди двадцать два, и некуда бежать, сам становится жидом - тот, кто победил жида, знал бы, что в конце, добровольно б сдался сам, нахуй ту империю с нуля, деловой завтрак в два часа дня, администраторша на входе посмотрела так, как будто щас с охраной выставит, и даже вроде принюхалась: ниче не знаем, душ честно приняли, а это русский дух, это тебя, сучка, вообще не должно смущать, и это не пятна на рубашке и не тремор в руках, это, детка, андерграунд. Поднял себя в три захода, минус полтора грамма, прохудились трубы, за столом пошла юшка из носа, и кровь закапала на тарелку с яйцами бенедикт. Хан Замай совал салфетку, эль скандаль, каков конфуз, но у чувака с канала по ту сторону стола вдруг поймал в глазах пугливый, пиздюковский огонек. Как будто рядом курят старшие. Как будто тут нормальные ребята, и он так хочет к ним в компашку. Да хоть бы и за пивасом для них сгонять: не прогоняйте, пацаны, я чисто тут, я рядом постоять. Потом такое видел у каждого второго серьезного дяди в хорошем костюме, который тянулся пожать ему руку. Смешно и грустненько, мечта о юности, последние судороги, когда уже не привстает на дорогие часики и на кусок послаще, и совершенно не понятно, как тратить бабки, чтобы в конце концов почувствовать себя пиздатеньким. Ребят, а чо там как, можно в гримерку? Для инстаграма сфоткаемся? Мой сын болел за тебя. Тина Гивиевна, Ксения Анатольевна. Минаев на открытие Гаража спиздил бутылку вискаря с фуршета, пойдем подышим воздухом, ну их всех нахуй, мы-то понимаем все – ну мы же понимаем все – мы же с тобою одной крови, Слава. Нам же так рано уходить и нам так рано умирать, не жлобься, дай нам бросить якоря, дай подержаться за тебя. Утерся рукавом. Казалось, чувак с канала вот-вот завизжит, как телка. Или как верный песик лизнет Славе ладонь. Хан Замай сказал, когда через часик вышли на воздух. - Просто чудо, что он не слился, блядь. Солнышко слепило через очки, стояли на набережной, боженька миловал от школьников. - Нихуя их не берет, да. Заебло гулять по ночам, чтоб никого не встречать, заебло отвечать, когда звонят, очень заебло заказывать бухло, когда некому сходить, сильней заебло, только что все время кто-то есть вокруг, и от них некуда уйти. - Ты нарочно это? Ты совсем сторчался, что ли? Слав, это кому все надо-то? А кому все это надо? - Слав. Нормально все? - Да. Нет. Да поебать, чо ты напрягся? Синее небо в синей воде. Купить билет. Сесть на белоснежный лайнер и до встречи в Копенгагене. - Слав. Ну вас всех нахуй. Гена после Аргентины-Ямайки как-то занервничал и на всякий случай купил футболку от Гуччи. В ДЛТ, за 90к. Между планет и звезд ползла змея. На пузике футболка пошла складочками. Змея в гармошку собралась. Гена к концу дня порвал ее, на тряпочки. А тоже думал, полегчает. - Э! Слышишь меня? Герой поколения? Хуй ты меня выведешь, я насквозь тебя вижу. Как скажешь, Андрюх. - Типа мы посремся щас, я обижусь на тебя, и ты болт забьешь на все с чистой совестью? Не-не-не, не надейся, блядь. А между прочим, Хан Замай вообще тут был не уникален. Они все так делать повадились. Дороговато стало на него обижаться, и больше они не обижались: зачем нам с тобой, Славочка, ссориться – мы с твоих выебонов трижды снимем сливки и процент за вредность. Трудновато исполнять, как вокруг по-отечески улыбаются, и всем понятно заранее, что побег не удался. Добро пожаловать в Азкабан, тебя любит теперь вся страна, поцелуемся трижды, по-русски, Славочка, и дай бог от тебя под конец ничего уже не останется. Унылый трэшак, портвейн из горла, нырял в Неву с набережной, когда спустились поссать, на колокольне курили косяк, снимал на мобильник Давида Господя, он фотку потом воткнул на обложку. Шаткая лесенка, пыльная теснота, поднимались на ощупь, спускались, светя фонариком на телефоне, клаустрофобия, наверху - серая плоская Васька, как на ладони, сыро и скорбно, похоронный морок. Затаскан и обезличен каждый прожитый день, каждый вырванный из потока реальности образ. Слушал ЛСП на рассвете, разбудил Ваню, Ваня заныл, послал его нахуй и сделал погромче, проснулась его телка, Слава, ебанамать, завтра на работу, - кинул в нее баблом из вазочки на столе, спросил, хватит ли. Она плакала в ванной, вроде бы. А могла бы ее помыть, в общем-то: не хата, а свинарник ебаный. Сказал ей. Он ответила, чтоб отъебался. Как душевненько, сладенько стало как, когда Ваня начал за нее извиняться. Жалко, не получилось держать ебало, и он на полуслове прервался, когда понял, в чем дело. - Да пошел ты нахуй, Слав. Интервью Дудю, интервью Десперсе. Газете Метро и Комсомолке. Хан Замай крикнул с кухни, зажав трубку ладонью: - Звонят с канала Культура! Пати на хате, бит в висках. Снова кровь по ебальнику потекла, сырой ворот футболки, невозможно было дышать. Полная комната мешков с мерчем, никто не пойдет следом, если ступить некуда. Идеальный расчет, жаль только, запнулся сам. Так не хотелось вставать. Лежал на мешках. За стенкой ржали. Включили Бульварчика. А было б пиздато входить в игру, как Бульвар Депо, а не как лом в говно. Сверху прыгнул кот. Здорова, Гриша. - А чего ты такой не ласковый? А? Что ты такой не ласковый? Такой яростный? Такой лютый кот у нас? А? А? Ну иди на лапки. Кто здесь рыжий? Кто здесь сладкий? Гриша дал хвостом по роже и ускакал подальше. В голове «моргнула» лампочка. Снова открыл глаза посреди дня, за окном пели птицы, кровь засохла, не чувствовал запахов. - Слава, блядь – чо такое? Чо с лицом у тебя? В этом деле главное, когда нос прочищаешь, сильно не сморкаться, и немножко потерпеть после капелек. Часок хотя бы. Прежде чем снова дорогу брать. - Ну нахуй. За шприцами сгоняете? По ходу, слизистой пизда. - Может, лучше в чай? А правда – может, лучше в чай? Вдруг надо будет примерять обновки. Как-то само собой решилось, что на СТС для промо-съемки он будет в худаке, а не в футболке. Четверо суток разгонялся, чтобы написать три строчки реплик для ролика. В итоге все равно сказали на канале: - Спасибо большое за приложенные усилия, но все-таки оптимально будет, нам кажется, если отдел промо вам просто вышлет текст. Да похую. - Вставьте мне руку в жопу просто и говорите моим ртом. Это он сказал Замаю, чтобы передал. - Слава согласен. Почту сдублировать надо? Думали за смену попросить где-то пол-ляма. - Называй побольше, чтоб осталось, сколько надо, когда будут сбивать. Но сбивать никто не стал: на канале дали ровно столько, сколько он сказал. Было легко в ногах и кружилась голова. Бабка у метро заплакала, когда ей из карманов выложил весь нал. Торговала букетиками. Принес Карине самый свежий. - Прости пожалуйста. Я тебя больше не буду называть Ваниной всраткой. Получалось как-то слишком сладко, и сверху добавил: - Хуй знает, что ты с ним делаешь, если честно. Она устало посмотрела: - Ты опять? - Да? - Омлет будешь? - Давай я сделаю, сядь. Полез в холодильник. - Ты ж все равно не умеешь нихуя. Заказал новый вибратор, неуютно было, что он шумит, а тут люди за стенкой, вроде как. Впервые с тех пор, как съехал от бати с мамкой, пожалел, что в комнате нет замка. Разбудил Мишгана в четыре утра. - Пошли на речку? - Ты ебанулся, блядь? - Пошли на речку, сука. - Нахуй сходи, блядь, я ненавижу тебя, пидорас говна ебаного, Оксимирона победил он, в край уебок конченный попутал берега, я тебе ебальник понарушу щас… чо ты хотел там? - Можно я посплю у тебя? Мишган моргнул, потом сказал: - Ты не поместишься нихуя. Ели мороженку, глядя на воду, через полчаса. - Это уже антисоциально как-то, я тебе честно хочу сказать. Уже пора понемногу заканчивать, между нами-то говоря. - Да я даже не начинал. Водил племяша на Диво-Остров. «Вырезал» сестре зубы мудрости. Пока искал ей варик, видел рекламу детскую, что могут зубы удалить под общим наркозом. Подумал, как было бы охуенно. Доплатить сверху и лежать под ним, еще суток трое, пока не заживет все. И, в принципе, наркоза хватит, зубы-то можно не трогать. Заебало сидеть дома, больше заебали только душные движухи. Звонил Умнов с новостями про пилот, сбылась мечта идиотов, ТНТ подписал договор, Умнович просил схуднуть с ебальника, чуток, если возможно, и не бухать недельку до, чтоб ряха была без отеков. Звал на 140. - Да, а когда оно там? Я просто думаю, меня, наверно, в городе не будет… - Сегодня, через часик пригоняй – - Да, слушай, тут такое дело. Мне Хан Замай на карточку денежку забыл кинуть, а все финансовые потоки через него – сам понимаешь – - Слав, ты поехал, что ли, извини меня? - …а я поиздержался тут. Короче, я боюсь, что на таксишку мне не хватит... - Слав, срочно заводи свое ИП – ну ты соображаешь как-то? - Да ты не напрягайся, чо ты, это же отпизделка просто, ну не хочу я ебла видеть ваши – - Иди к черту – - Хе. Хехе. К черту. У меня мама так говорит. - Слав, я серьезно. - Послал бы нахуй уже тогда, чо как не пацан? - Ты ж не ребенок маленький, ты щас огромный бизнес имени себя, ну как так можно-то? - Всех имен себя. - Лучше совсем свое, чем не совсем свое, - ну что, мне тебе это объяснять надо? - Да остужай – - Ты на наш пример-то посмотри печальный – вот щас Димон Берсерк в больничке, и все, проект-то как бы встал. Мы даже подписаться не могли – ну, с Камеди Клаб Продакшн, - пока он в себя не пришел, Денису ручку ему помогать держать пришлось – и это еще после уговоров часовых… - С хуя ли?.. Умнов замолчал. Потом ответил, нехотя, как-то внезапно поток красноречия сдулся до ручейка: - Дэн отказался помогать деньгами. Прочистил горло, телефон, по ходу, переложил в другую руку. - Я поддержал. Дэнчик отказался дать денег Димону. Который в больничке. - А высоко, ребята, вы его подкинули. Умнов сказал: - Считай, как хочешь. И стало ясно, что его хуй переломишь. Взял адрес, купил печенья. Удивился, что пустили, удивился, что пришел. Поднялся на этаж на лифте, в коридоре пахло кисло, пропустил палату. Коридор казался бесконечным, стены давили. Попал в собственный дурной сон, и боялся не проснуться. Спросил мужика в коляске, где тут сто шестая. Димон лежал на вытежке, ему не надо было дергаться, но так обрадовался – как пес хозяину, хотел обняться, было брезгливо, футболка на нем воняла луком и мочой кошачьей, слово за слово, выяснилось, что он попиздился неудачно, а: - Пацаны совсем другие стали. Между нами, Слав. Вообще: просто как их подменили. Денис.. я хуй знает, Слав, честно, хуй знает, я там, мне там, я там, может, тоже – ну, не мистер совершенство, но он стал – я не хочу, да? Вы там с ним друзья – да мы все друзья, блядь, в чем и дело, все друзья, а говорит мне, как… я не знаю… ну как мент… как святой какой-то – В общем, Димон хотел отжать у чувака мобильник, а чувак не отдал, и в итоге, когда их обоих приняли, чувак получил административку, а Димон – дело за грабеж, и теперь он с четырьмя переломами лежит тут один, а Денис сказал: - Типа, ты нас всех подставил, бабки я не дам тебе проблемы эти все решать – а как он их не дать-то может, если это – ну? Мои бабки по сути-то. Это ж мои бабки все. Мои, Слав. Ну – лады, его тоже там, какие-то, но они ж на моем счету все – и типа чо он, ставить меня будет, блядь, как телку, чо, типа воспитывать меня решил? Он мне батя что ли? Он заигрался нахуй, я серьезно говорю – типа вот после твоей победы – твоей же, твоей же, твой Слав, хули он-то, - я в смысле подставил, он о чем-то кроме своего проекта думает родного, он видел вообще, что я вон в гипсе весь, мне больно – пиздец? Чо, когда – ну, ты помнишь же – когда он… он, ладно, когда вены вскрыл, он не подставил никого? Ну вот чо было б, если б ему так сказали? Ну я чо, совсем гнида, ему такое говорить? А он – Димон шумно втянул воздух носом, зажмурился, стер здоровой рукой мутные слезы. Слава потрогал ранку у него на сгибе локтя. - Чо, комарики покусали? Кто первым надел длинный рукав, тот и праведник. Димон сделал вид, что не слышал нихуя, спросил, как пацаны, как движ, как ощущенья, когда на счету – пятизнак. Как ощущенья. Как будто заработал двести косарей на баттле, с которого никто из оргов не снял меньше ляма. Долго мыл руки куцым обмылком. У туалета пацан на костылях попросил сэлфи. - Мне вообще у Мирона третий раунд больше понравился, он – ну, поглубже как-то. Но тебе тоже респект, без обид. Постоял в коридоре. Подумал еще раз. Достал телефон даже, чтоб сделать перевод. И пошел своей дорогой, не кинув Димону ни рубля. Его мама позвонила раньше, чем подъехала тачка. - Я все – я все – я все понимаю, Людмил Петровна, но это все равно, что в речку их выкинуть. Вы простите как думаете – если человек средь бела дня на улице пытается телефон выбить у прохожего, он как, на долгосрочную какую-то там перспективу мыслит? Или в сторону ближайшего ломбарда? Он сколько должен-то сейчас, если за вычетом врачей и прочих всех проблем с законом? Впервые как-то даже понял Дэнчика: чуть хуй не встал от собственной солидности, таким себя пиздатым ощутил, таким зрелым да взвешенным. - Кому должен? Слава, ты что? Что он там должен? - Слушайте, я не хочу мораль читать какую-то – Вранье. - …но вообще когда такие меры в ход идут, обычной край уже, уже все остальные способы вырубить… прошу прощения, раздобыть дозу как-то… давно исчерпаны. Совсем. - Ну какую дозу, Слава? У нее голос задрожал. - Мне Дима обещал, он ничего давным-давно – давным-давно он не употребляет. Ну глупость сделал, ну. Ну – дурак, да, дурак, ну пьяный был, наверно, - ну что, что теперь, распять его? Вспомнил, как мама плакала, когда из школы учительница приходила к ней, ругаться на Славины прогулы. Дозваться в школу не могла никак: - Ну что мне, ходить и слушать, как мне говорят, что он плохой? И я плохая? Набрал Замаю, попросил узнать, как грамотно уладить вопрос с делом по разбою. Потом кинул Людмил Сергевне денежку на карточку, под честное слово выдавать Димону «еду по талонам» и никаких свободных средств. Зачем? Кого хотел напарить? Столько лишних телодвижений – чего ради? Поменяться с Дэнчиком местами? А я теперь не торчок обоссанный, а я теперь серьезный и взрослый. Как будто самого не тянуло с этих танцев блевать. Как будто не знал, как за пять минут, после «я больше не буду, честно», успевал его наебать? А фальш, по ходу, передается половым путем, как сифилис. В последний раз, когда виделись, трахал Чейни на несвежих простынях, тоже после всех «больше никогда» и «так нельзя, Слав». Ну а хули – генерал, своему слову хозяин, слово дал, слово забрал, а потом снова положил на место и сказал, что так и надо. Его запах - и чужой, на мягкой наволочке, грозовые сумерки, шепоты и тени, шепоты и крики, оба тянули время, часы на полу тикали, целовал его запястье, целовал каждую пуговицу на его рубашке, пока расстегивал, целовал его лицо и губами задевал ресницы, его самозабвенное «нет» звучало, как песнь песней, отправились в плаванье, не возвращались до рассвета. Его целительные объятия, теплые волны катились от горизонта до берега, поднимали – и опускали бережно, растворился в них начисто, не было больше мясного плена, мертвого грузного веса: телесного, родного, дорогого себя, не было затекших мышц, панкриатита и ноющей боли под солнышком от водки натощак, не было тоскливой усталости в костях и свинского тупого копошения, одрябшей кожи на яйцах и давленья у основания члена от края презика, обиды ебаной и душевной калечности, не было границ – своего и чужого «я», текли свободно сквозь друг дружку, и ничего больше не весили, ни о чем не грезили, время умерло, волны сгладили углы и смыли пыль с прибрежных камней, и они сияли, как драгоценные, прохладно и тихо было на дне, безмятежно было отдохновение, чужая сперма высыхала на животе, и сквозь толщу воды едва-едва проникал свет. - Шторы задерни. - Сейчас сколько? - Спи. Три часа еще. До возвращения Мышки Мини в родную норку. Ко всему привыкнешь, срастутся кости, перемолотые в крошево, и рано или поздно на свое искромсанное ебло человек, который смеется, грамотно накинет фильтр VSCO. Великомученник затарился в Икее, теперь уютно в келье. И даже в душной баньке с пауками, господин Свидригайлов, однажды станет просто «нормально». Встал, оделся, выпил воды из чайника: чая не было – к кофе не было сахара. Умылся у зеркала. Подумал: вот бы в ванной закрыться, и что будет делать Дэнчик? Не замок ломать же. Закрыться и не уходить никуда. Его бритва на раковине. «Нивея» на уголке ванны. Мыльница из ракушки. И чужая зубная щетка в стакане, чужие шмотки в спальне. Дэнчик крикнул: - Моим полотенцем вытрись только! Вышел к нему, увидел, как он торопливо перестилает постель. Охуеть. Охуеть. - Чо, реально веришь, что так он не заметит нихуя? Дэнчик не ответил, соскочил край натяжной простыни, пришлось тянуть второй раз, стоя к верху жопой. Хотелось повалить его на матрас. Губы пересохли. Слава распахнул занавески. Глаза резало от яркого света. - Ты посмотри на себя. Дернул его за ворот. За край футболки. Дэнчик в пол-силы отпихнул его руки. Слава толкнул его в ответ. - Слав – Толкнул сильнее. - Посмотри на себя, блядь. Потащил его футболку вверх, и он поддался, потому что так было проще, а Слава толкнул его еще раз, потому что стало невозможно дышать, и охуенная тактика, чо тут: - Чо, так хорошеньким быть хочется? Мышке мышкино, кесарю кесарево, мне объедки ебаные? Как там с ним нельзя было? Все, можно стало уже? Засосы у Дэнчика на горле. На шее. Следы от зубов на боках. Захотелось поцеловать. Захотелось забрать обратно: не заслужил носить их, как тыловая крыса – боевые награды. - И со мной можно – хули? Потащил его к напольному зеркалу. Его кожа была теплой и гладкой под ладонью, и никак не мог отпустить его. - Смотри на себя, сука тупая, давай, чо! Никто ж не спалит, что тебя всю ночь ебали, да, если я щас уйду? Спермачку отстираем с простынки и нормально все. Дэнчик стоял неподвижно, закрыв глаза. Делай, что хочешь, - делай, что хочешь, Слав, сделать все равно не сможешь нихуя. - А есть какой-то особый угарчик – да? – что из нас двоих это ты ведешь-то себя, как последняя блядь. Со всей вот этой жопоебой высокоморальной, со всеми принципами типа, на три копейки. Чо, не смешно, нет? Чо молчишь-то? Развернул его к себе, хлопнул по щеке, легонько, ласково, хлопнул еще раз, так, что остался красный след горячий, крепко сжал его сытый ебальник. Он по-прежнему руки держал за спиной, и взял себя за локти – чтобы Славе не вмазать. Не честно. Когда Слава отпихнул его, он налетел на стену и едва удержался на ногах. С трудом перевел дыхание. Ответил, не открывая глаз: - Короче, лучше б я тебе не открывал, да? Он считал себе пульс и дышал на счет, как у Славы на баттле. - Короче ты запизделся в край, чепуха ебаная. Дэнчик нагнулся за футболкой. Когда одевался, не сразу попал в рукав. Руки у него дрожали. Не дал поцеловать: хотя в легкую дал всадить по ебальнику. - Да харе уже, ну бога ради-то, да – давай я останусь? Пожалуйста? Я хорошо себя вести буду, я обещаю. Я очень хорошо буду себя вести. На коленочки лягу и мурчать буду, что - что скажешь. Ну. Ну все ж ясно давно всем – и МиккиМаусу обоссаному тоже ясно, ну чо он, еблан совсем? - Слав. Барынька, подайте милостыньку. - Нахуй ты делаешь это? Нахуй этот цирк ебаный весь? - Прости. Я, в общем знал, что этим кончится. Он подобрал грязное белье и понес в корзину. - Да какого хуя все вообще должно кончатся-то? Почему, блядь? Шоб красивенько и с бантиком завернуть типа? Не покидало чувство, что все это говорил уже. Скучно и муторно было от звука собственного голоса. Не верил ни ему, ни себе. Не мог остановиться все равно. Он тщательно, методично запихивал ком в корзину. Белье не помещалось. - Нам, наверное, надо паузу на время взять. - Ну себе-то ты сколько гнать будешь? Даже когда клянчил, уебищно и жалко, уже чувствовал, что видеть его не выносимо. Оставаться рядом с ним не хочется. А еще чувствовал, что весь мир закончится: стоит выйти за дверь. - Ну все уже, обосрался, слаб и грешен, - давай падай уже с пьедестала и прекращай эту санта-барбару пизданутую. Ну ты ж не поскользнулся и на хуй мне упал. Ты же... Это ж не просто так все. Ну я ж вижу. Ты кого наебать-то пытаешься? Опущенское нытье, в последний раз так сопли лил, когда гоп-стопнули в Хабаровске после шараги, ну пацаны, оставьте на проезд, пожалуйста, ну у меня кореш с района с вашего, ну холодно ж на улице, ну я же все отдал. Кто б знал, что так добротно и мощно удастся его возненавидеть. А Дэнчик открыл окно и закурил, чтоб перебить запах ебли, если сам он не выветрится. - Я блядь очко свое поставить готов: где-то там Мышка Мини пиздец жалеет, что ты в июле не окочурился. - Может быть. - Я жалею. - Зря стараешься, Слав. - Чо, не пришла пора для срача, еще билетики на меня продавать, да? - Я очень люблю тебя. - Ты никого не любишь, мразь ебаная. Когда Слава взял сигарету из пачки, Дэнчик подставил ему зажигалку. - Я не буду тебе делать хуже. Наступить ему на лицо и собрать ему венок из мертвых звезд. - Из-за тебя хуже некуда уже, сука тупая, ты представляешь, как мы могли быть счастливы? Дэнчик покачал головой. Его задыхающийся, надсадный смех. - Ты поржать с меня решил еще? - Да не, не. Пиздец красноречиво вышло просто. А вечером, прежде, чем дать Славе руку, он спрашивал: "Если я тебе предложу в постель пойти, ты меня точно уже не простишь?", и Слава ушел от ответа, потому что простить его в любом случае не смог бы.