На горизонте никого

Панчил про напомаженных пидорков - приехал на съемки, полтора часа проторчал в гримерке. Зеркало с лампочками, как у Мэрлин Монро, сумка с кисточками, постригли, покрасили, спасибо, девчонки. - Устаете сильно, наверное? В мешки под глазами поместился бы налом весь гонорар за этот блудняк. Блеск на губах, основа, тоналка, пудра, корректор. Раньше все было как-то попроще в стране женщин. Вспомнил, как украл у сестры палетку с тенями. Черная коробочка «РубиРоуз», золотые краешки. Яркие квадратики – темно-синий, вишневый, зеленый, черный. Упорядоченный и уютный мирок, ничего лишнего, ничего сложного, так дети рисуют набором «семь красок», никаких оттенков и деталей, никаких сложных материй и злоебучих метаний, у тебя уже в руках все, что надо, учись довольствоваться малым, Слава. Глубже в ящике лежала ее помада. Она красила губы по дороге в школу, когда не видела мама. Открутил колпачок и поднес ко рту. Почему-то было страшно идти до конца – и привстал хуй. Видел, как она это делала, десятки раз, и пока вел помадой по нижней губе – как вела она – на минутку словно стал ею. Сжал губы, чтобы размазалось по верхней, чпокнул – смешное слово – не включил свет, хотя был четвертый час и солнце почти село, в полутемной комнате смотрел на себя в пыльное зеркало. Потрогал губу языком, и помада на вкус была сладкая. Показалось, что кто-то вошел, у соседей хлопнула дверь – и залаяла глухо собака. Рука дернулась прикрыть рот, захлопнул ящик. Но никто не заявился. Подкрался к окну на цыпочках: только не слишком близко. Зимняя тоска, синий снег в темно-синих тенях. Уже горел фонарь. Подумал: а если бы его увидели? Вот сейчас? Посреди двора, сосед с третьего этажа вдруг поднял бы голову – и заметил его в окне. Дрочил, заперевшись в ванной на щеколду, быстро кончил, но не отпустило и начал снова. Если бы тогда кто-то разглядел его в темной комнате. Загадки в темноте, девочка перед зеркалом. Сосед с третьего этажа выходил курить, сталкивались на лестнице. Запах табака и голые мощные плечи. Представлял по ночам, засыпая, как целовались бы: на потрескавшемся подоконнике, у холодного стекла. Интересно, он смог бы поднять на руки? Было так приятно думать, что да. Гадал, какой он на вкус, и представлял его в своей руке, когда закрывал глаза. Батя смотрел кино, были с Дашкой еще совсем мелкие. Никто не выгонял от телика, маму ждали с работы, батя открывал третью. Когда крышка отлетала и блестела под лампочкой, казалось, что это самый пиздатый фокус на свете. Батя обещал научить открывать зажигалкой, даже если жига без «ямки». - Когда будешь постарше, клоп. Выгребал крышки из-под дивана. Собрал себе коллекцию, ко второму классу построил из них Эйфелеву башню, мама очень восхищалась, предлагала отдать в детский садик, был не жадный, но там не взяли. А по телеку шло кинцо. Сначала мужики обсуждали, как в древние времена проверяли целочек. Телка заходила в спальню, в средневековом замке, и на утро простыню с кровавым пятном вешали за окном. Долго не хотел идти к Дашке с вопросами, два дня маялся, не выдержал все-таки, превозмог гордость, спросил, откуда кровь. - А ты как думаешь? Это ж целый хуй затолкать, так вообще убить можно. Ей подружка сказала, все плачут, когда в первый раз дают. - А я не буду. Когда гвоздем у дяди Миши на грядке ногу пропорола, не плакала. С подружкой забилась на чирик. - С другой стороны, говорят, хуй страшнее. Пятый класс, теологические споры. А в том фильме залипал на бабу, которую вытряхнули из шубы голую и бросили в снежном поле. Точно знал почему-то, что ей «давать» уже было не больно. Тачка уехала. Она робко встала, дрожа от холода. Проезжали машины по шоссе. Где-то там впереди были люди. Униженная и нелепая, она пошла в город. Наказанная: за то, что не больно, за белое тело в дорогой шубе и за то, что этого белого тела хотел – тот, кто выкинул ее на снег. Другое время, другие коры, под тридцать телочке, и никакой Достоевской скорби, вроде бы, зеленые тени Руби Роуз и подбритый лобок, но когда нажирался в сопли под новый год, уже в Питере, и подписывал тречок на Бомбу: «Соня Мармеладова», снова словил на экране ее. Не драпал от Димы босяком, в общем, только без носочков, легко отделался, если на то пошло, и в общем - утерся, отмылся, и все хорошо. Все хорошо. А блеск, которым губы накрасили в гримерке, был совсем не мармеладный, жирный и кисловатый. Спиздил тюбик потемней, пока отвлеклись девчонки. Липкая щетка. С новой мерчовой кофты еще двадцать минут счищали пыль и перхоть, и крупицы пудры, чтоб смотрелась в кадре, как надо, как будто надета вовсе и не на живого человека. Ассистентка сказала, Киркоров приехал. Зашел к нему в гримерку. Поздоровался. Он не поднял глаз от мобильника. Стало как-то тупо и муторно. Вспомнил мамин день рождения, давным-давно, «раковые шейки» на столе и салат из яиц с майонезом, «Море синего равнина, волны катят не спеша», вечное лето по телеку, желтая лампочка и громкий смех, танцевал посреди гостиной, чтобы маму повеселить. Вишневая девятка, двери распахнуты, камыши на речке, «Я ночами плохо сплю», вода кончилась и батя предлагает отпить у себя из стакана, все поржали, конечно, когда подавился, но заляпал футболку – и словил леща. Впервые видел пальмы в его клипе, слышал его хуйню на рынке, собираясь в первый класс. С хуя взял вообще, что Бедросыч станет с ним разговаривать, ты для него, Славочка, опущ с села. Тут же подумал, чисто для баланса: а ведь в девяностые это он считался крутым и пиздатым, и нихуя не ждал, наверняка, что двадцать лет пролетят, как один день, а он превратится в манерного жирного пидораса, который бьет журналистке ебало и ленится сказать пацану «здрасте». - Вечер добрый, говорю. Он нахмурился. - А? Сделал движение рукой у уха, то ли помахал, то ли отогнал невидимую муху. Слава остался стоять на месте, не зная, то ли поржать, то ли съебать, то ли вежливо его нахуй послать. Бедросыч почувствовал, что что-то не так, поднял взгляд - и как будто впервые Славу увидел. Тут же скинул ноги с гримерного столика, поднялся во весь рост - так странно было стоять рядом с кем-то выше себя – а он заулыбался, даже похлопал Славу по плечам, но по его лицу понял, видимо, что перегнул, и подал руку. - Вячеслав! Колец было столько, что жать было больно. От ладони потом пасло лосьоном весь вечер, даже мылом не перебил. - Мы сегодня наш… БАТТЛ снимаем, я так понимаю? Написали – как это у вас говорят – ТЕКСТ на меня? Слава улыбнулся в ответ. - Написал, да. Мне сказали, по телевизору такие слова не говорят. Запилил Гендосу на фоне гримерки с табличкой КИРКОРОВ кружочек про Зайку Мою. Гендос ответил: - Главное, чтоб он тебе не сделал шикадам. - Приезжай и защити меня тогда, раз ты тревожишься. - Слав… - Показная забота, Геннадий, показная. Вот так вот и проверяется друг в беде. - У Антихайпа нет линейки с розовыми кофточками, я думаю, все нормально будет – - А они эту шутку ублюдочную в текст вставили, кстати. Мне его диссить не дали, а шутку про ББПЕ вставили. Пидорасы безнравственные. - За промо отдельно платят? - Как за полсмены, да. - Так не похуй ли? - Тебе – завсегда. - Славк, я закончу завтра. Очень постараюсь до обеда. - Это у тебя сразу за третьим завтраком или чо? - Пошел нахуй. Три часа съемок в павике. Брежнева не так прошла по зеленке, Брежнева еще раз неправильно прошла по зеленке и махнула юбкой, Брежнева потренировалась, как махать юбкой правильно, пошла на новый дубль – нога подвернулась в туфле, она грохнулась с двенадцатисантиметровых каблов. Киркоров рано повернулся. Киркоров поздно повернулся. Киркоров повернулся вправо и локтем расхуярил микрофон из папье-маше. Железный трон из микрофонов смотрелся пиздец серьезно, а держался на соплях. - На такой и хуи, и пики ставить страшно. - Вон Вячеславу хуи на него ставить страшно. Я здесь сидеть должен, значит. Решили взять сверхкрупный, чтоб снимать только половину трона, поправили свет, чтоб не палить бардак справа. Потом пришли к выводу, что, в общем, Киркорову вообще можно не поворачиваться. Пусть говорит, пока Слава стоит у него за спиной. Пока эта параша длилась, в общем, было скучно, но ненапряжно, даже разок-другой прикекнул. А потом пришла Славина очередь. Режиссер промо просил: - Нет, не такое «эй». - А какое такое «эй»? - Ну как – ну рэперское «эй». Скажи «эй», как рэпер. - Ты упоротый, что ли? Какое – ну типа – какое «рэперское» эй? - Нужно – все отлично – нужно просто, чтоб ты сказал «эй» – как в треках. Как в треках говорят, ну, крутые пацаны, ты понимаешь? Не как в очереди на трамвай – - Чо-то мне кажется, братан, ты давно на трамвае не ездил, без обид. - Не суть – - «Очередь в трамвай». - Давайте еще дубль. Бедросыч внезапно впрягся: - Сереж, ну если он не говорит такое «эй»? Ему это не органично, может быть? - Ну мы ж не можем перезвучить - - Так а что надо, я не понимаю, ну типа – покажите, я скажу. Режиссер сделал «эй». - Чот не по-рэперски получилось, давай еще раз… - Слава – - «Вячеслав», будьте добры. - Слава, я большой поклонник, баттл классный – - Который? - Но эти все приколы – не вовремя сейчас, мы и так по времени летим… - «Летим по времени» это красиво. - Спасибо – - Ты не поэт случайно? У меня дружочки щас в Питере судят баттл поэтов уличных… вот там наверное и «эй» так говорят, как тебе нравится… - А какое должно быть это «эй»? Киркоров сделал «эй». Вера Брежнева сделала «эй». Режиссер сделал «эй» на бис. - Это ты уже изменяешь себе, это другой «эй», чем раньше. Ты определись, какой «эй» правильный сначала. - Блядь – - Не нервничай только. - Вот такой «эй» – В итоге он нашел клип Оксимирона – два раза не мог запустить видос, включил не то, перематюгался, Киркоров полез с трона посмотреть и своротил второй кусок папье-маше. Оказалось, что реж хотел эдлиб с тэга Даймонд Стайлза. - Я так не сделаю. - Серьезно? Это – что – потому что клип Оксимирона? - Не, просто это студийный эдлиб, это не то, чтоб живая девчонка такой звук издавала. - Девчонка?.. - Ты эхо слышишь там? - Ну а если без эха? - Господа. Хотелось бы отснять все-таки. - Ну вот господин режиссер без «эйя» не может, «эй» неправильный – - …а в студии ты мог бы что-то такое сделать? - Ну я не смог бы, но звукареж наверно смог бы из моего голоса чо-то такое сделать – наверно, да. - Хуй с тобой, скажи, как получится, съездим, перепишем. - Ну это смена. - Ты серьезно? - «…Вячеслав». - Ребят, давайте все сейчас успокоятся… Собрались продюсер съемки, режиссер, свет, оператор и Бедросыч с Верой Брежневой. И вот заходят они в бар… - Я прошу прощения, но у меня здесь звезды первой величины, и с ними таких проблем не возникает – - Ну это потому, что они «эй» не делают. - Слава, это уже провокация. - Огнетушитель принесите, человек горит на работе. - Это у вас панчем называется же? - У нас – да. - Говно панч. Еще пятнадцать минут режиссер истерил. Потом продюсер разговаривал с Замаем. Замай принес похавать шавы, заляпали кофтец, пришлось менять. Потом реж извинялся, долго и муторно. - Я – вполне серьезно – огромный поклонник твоего творчества – - Ты знаешь группу Ежи? - А? - Какого творчества тогда, о чем речь – - Я обязательно послушаю – - Да уже не надо, уже понятно про тебя все. - Но ты должен понимать – в таких делах свои законы… ну не мотай мне нервы, пожалуйста я – я чем-то тебя обидел? Чем-то оскорбил тебя? - Ну вот это вот «говно панч» по-моему было очень некрасиво. - Кто-то назвал твои панчи говном? - Прикинь, Андрюх. - Человек Оксимирона победил, между прочим. - Пацаны – я понял, классно, это ваша фишка, вы прикалываетесь… - Мы серьезные люди, какие приколы, какие пацаны – - Я не хотел, чтоб это как-то невежливо звучало – - Ты знаешь, мне кажется, меня как-то совсем не уважают здесь. - Слав – я приношу свои извинения, серьезно. Я очень прошу вернуться к съемке – - «Вячеслав», я напоминаю. Только, между прочим, из уважения к Филипп Бедросычу. - Скажи спасибо, что ты на этом орудье пытки не сидишь. - Тяжела голова, держащая корону. Чо там осталось, эй сказать? - Ты еще должен улыбнуться мерзко. Так, с вызовом. - Вот как при нашей первой встрече, Вячеслав. - Ничо не знаю, мой король. - Вот так отлично… За один вечер забрал триста тысяч. А когда по двенадцать часов ебался в Питер Ленде, это чисто хуйня, это вам не «эй» сказать. Пропотел под приборами, как в плацкарте до Геленджика. Пошел в сортир умыться, плеснул водой. Грим потек. Смазались глаза. «Соня хорошая девочка?» Запах спермы в номере, разлитый коньяк. Потом половина ебала заплыла, не вылезал из кровати. Лешка перепугался до смерти. «Хочешь позвонить в полицию?». Когда заржал, было больно и отдавало в нос. «Еще кому-нибудь, может? В скорую? Или психологу?». И что сказать? «Я серьезно». Лешке пришлось его раздевать, когда вырубился в коридоре. Смывать спермачку, тащить в постельку. «Я хочу помочь». Чем помочь? В чем помочь? Прожил месяц в Славиной хате, гонял в магаз, готовил хавку. Нарисовал в фш левый больняк. Самый старательный в мире кролик, запотевшие очочки. Нагуглил рехаб, нашел группу психологическое помощи. Заваривал чаек с лимоном, пока Славу пидорасило, давал парацетамол, смотрел градусник. «Это ломка?» - «Это простуда, ебланище, не бывает ломов с быстрого, свали нахуй из моей комнаты». «Лешечка. Лешк. Не спишь еще? Аосиди пожалуйста со мной». «Слав, что ты решил дальше делать?» С чем делать? Зачем? «Ничего». «Это же ну – я понимаю, тусовка, вся хуйня… но это же не… нельзя так. Вот это все нельзя же – » «А ты слышишь же, да, что каждое твое слово – мертвая такая тупая хуйня?» В первый раз передернул на Диму Шокка, когда вышел эфирчик What's Up и Дима там шпрехал на дойче. После той вьюхи впервые искал немецкое порно. Какие к Димочке вопросы, если еще не сошел отек на ебальнике, а тупа сука уже простынку пачкает, вспоминая, как ей загоняли по гланды. Его пальцы в волосах. Его теплые ладони на плечах. И как медленно гладил, под тонкими лямками бабского топика, пока напяливал сосочку. Какие к Диме вопросы. Семь лет назад сидел в Хабаре и давил желочь, перечитывал его парты, чтоб звучать пожестче, и мечтал отсюда до неба – оказаться с ним в одной комнате. Оказался, ебта. Какие могут быть обидки, когда он все правильно понял: за них обоих. «Это ненормально же. Это ну – преступление, в конце концов» Ты ж мое солнышко. А потом как-то незаметно вышло, что Слава поправился, вырубил полтора у кореша, въебал и свалил на трое суток. Это не нормально. Да неужели, Лешечка. Не приглашают гостей в дом, где вот-вот рухнет чердак, а из подвала несет падалью, и все, что сгнило там, сгнило давно, может, никогда вообще другим не было, любовь едва тлеет, и не осталось чистого белья, чтобы перестелить кроватку после новых блядок, но за хорошие бабки гости теперь деликатно отвернутся и притворятся, что все в порядке, все в порядке – это ваша фишка, я понял, ребята, - за гримом не видно поплывшего ебальника, но все, перед кем стоило замазывать язвы проказы, уже знают. Уже все знают. Самый умный кролик сбежал в нору и больше не выйдет, а телефон на беззвучке месяц, но и так ясно, что Геночка не ответит, и сколько не повторяй «прости, папа», не решился бы даже открыть рот, пока он не лег в гроб, и нечего теперь грустить, что он не видит, как все сложилось, если бы он увидел - он бы, конечно, не сбежал, как другие, если бы он увидел - домик исчез бы в огне, и это был бы конец, но конец неизбежен, конец наступил, так и не наступив, и если вдруг каким-то чудом в дверь постучится кто-нибудь новый - все повторится, от полета до провала, и если он не съебется сам, мы покажем ему дверь в подвал - Но Дима сказал - Дима сказал - - Андрюх. Позвони СД, передай, что мы изволим встретиться с Дмитрий Хинтером. Сегодня вечером.