Свинство
. Скорчив мину, он недовольно смотрит в упор на друга. — Убери свои ноги с моего дивана, — говорит он, скорее просто для галочки, заранее понимая, что попытка не возымеет должного результата. В ответ только вновь фыркают, как и ожидалось, не двигаясь с места. Заместитель клиники, скрещивает ноги, и отстранённо разглядывает свои ногти, всем видом показывая насколько он спокоен. Но Чон чувствует, что грядёт шторм. — Ты ведь знаешь, что таким, как он, нужно стационарное лечение, а, дружок?Знает, а как же.
Всё дело в том, что Чону хватило ума рассказать коллеге (другу) про случай Тэхёна и о своих махинациях. Дело было минутной слабостью и желанием получить хоть какой-то совет, но сейчас, признаться честно, он очень жалеет. — Не учи меня, мне всё это известно, — ворчливо отвечает он другу. Как глава клиники, Чонгук имеет право заткнуть Сокджина или же сменить тему разговора, но как друг, Чонгук понимает, что беды не миновать. Сокджин точно пиранья, учуявшая кровь, от своего не отступит. Добьет. А у Чонгука изрядно крови пролито. — Ох, ну раз тебе известно, — Джин хищно раздувает ноздри, переставая играть спокойствие, его взгляд резко становится злым. — быть может ты тогда ответишь, какого чёрта творишь? Встречи в нейтральных местах? За пределами клиники? Ещё и дважды в неделю! Умно, дружок, умно! Чон морщится из-за резкого тона друга. Презрительное «дружок» ударяет по нервным окончаниям молоточком, провоцирует на ответный негатив, но он лишь бросает: — Перестань шуметь, Джин. Где твоя хвалебная выдержка? В планах на сегодня ссоры и геноцида нервов не предвещалось, но эти самые планы, кажись, поменялись. — Там же, где и твои мозги, дружок. Ты ведь понимаешь, что за остальные пять дней недели он может прикончить себя и спокойненько отчалить на тот свет? Эти нюансы, сказать честно, и тревожат, но их Чонгук тоже учитывал, размышлял что делать и как заставить Тэхёна прийти в клинику. Ранее он уже работал с больными РПП, но то ли ему везло, то ли просто случайность: все его пациенты осознавали, что они больны, что им необходима помощь. Одни сами шли в клинику, других приводили родные, но и те, и другие понимали всю опасность ситуации и содействовали со специалистами, следуя строгому курсу лечения без истерик и отпирательств. Тэхён же — другое дело. С ним дела обстоят куда сложнее, ведь он не понимает угрозы, что нависла над ним. Для него это всё — диета, «здоровый» образ жизни» и физические нагрузки, — лишь способ похудеть.Идея фикс. Медленное самоубийство.
Называйте как хотите, сути не меняет. Разница в том, что если пациенты Чона радовались, набрав лишний грамм, то Тэхёну радость приносило то, если тот вдруг сбросил. Без осознанности результата не добиться. А от Тэхёна осознанностью и не пахнет. Чонгук тяжело вздыхает, проигнорировав очередной точный вопрос и вновь заполняя документы в надежде, что Сокджин правильно расшифрует посыл и отстанет. Но тот не лыком шит, естественно же. Чужое молчание — не преграда. — Хорошо, дружок, молчи. Я и так знаю все твои ответы. Но мне вот интересно, чего ты согласился-то? Неужто угодить своему старому другу решил? — голос сочится неподдельным сарказмом, — Я почему-то так не думаю. Так объясни на милость, с какого хрена пропал весь твой профессионализм, Чонгук? Сокджин перегибал. Это раздражало. Но если копнуть глубже и отложить какую-то детскую упрямость, раздражал далеко не Сокджин, а та правда, которая лилась из его неумолкаемого рта. Признавать это не хотелось, но здравый смысл и не спрашивал кому и что там хочется. Нервы начинали вскипать, Чонгук невольно закатил глаза, отбросив ручку подальше от себя. Всё равно ничего не заполнить в такой обстановке: помарка на помарке будет. — Я просил о совете, Джин, совете, а не нотации выслушивать, — не кричит, но предупреждает Чонгук. — Я не ребёнок, в конце-то концов. Гадливо хохотнув, Сокджин скинул ноги с дивана, всем корпусом поворачиваясь к другу. — Ох, ну кончено ты не ребёнок. — Джин часто кивает головой, всем видом выказывая солидарность. — Дети и то сообразительней тебя будут. Они-то понимают, что если болит — надо сказать взрослым, а не самолечением заниматься. А вот ты… — он машет рукой, мол «сам понимай кто ты или какой ты». Нервы Чона уже кипят во всю, накаляя градус черепной коробки. — Сокждин! Я высококлассный специалист и понимаю что делаю, заканчивай уже! Тот только гиенит, вставая с дивана и подходя к столу Чонгука. Последний тяжело дышит и раздражён, резким движением откидывает с лица смоляную чёлку. Джин опирается руками о стол главы клиники, и смотрит в чёрные как бездна глаза Чонгука, в которых пляшут чертята раздражения, жонглируя огненными шарами. И разумно было бы смолчать, не доводить. Оставить чужую психику и не штурмовать стены упрямства друга. Разумно, конечно же разумно. Но когда Джина волновало здоровье чьей-то психики, а тем более, разумность? (какая ирония). Оттого: — Почаще говори себе это, быть может, и сам поверишь. А мне зубы не заговаривай, — он сужает глаза. — Отвечай на заданный вопрос: почему ты согласился? Гук уже планирует съязвить и выгнать вон зарвавшегося друга-говнюка, но вопрос гвоздём вбивается в сознание. Собственно, действительно: почему же он согласился? Затея и правда глупая, с этим не поспоришь. Хитрость хитростью, а Тэхёну необходим постоянный присмотр. Расписанный строгий режим с приёмами пищи по часам, медицинские осмотры и терапии с психологами. Так в чём же дело, Чонгук? Почему, зная всё это, ты согласился? И вправду, где твой профессионализм? Куда умчал, махнув ручкой? Ответов не было. А если бы даже и были, то Чонгук не станет говорить их Джину. От того сейчас хорошего не дождёшься. Посему Чон вновь игнорирует вопрос, отводя взгляд в сторону, подальше от подозрительного прищура. Минута, другая, и Сокджин отталкивается от стола. — Что ж, играй в молчанку. Чёрт с тобой, — Сокджин ещё с минуту сверлит друга взглядом, и, развернувшись, двигается на выход размашистым шагом, после чего уже на пороге, всё так же не поворачиваясь, как бы невзначай бросает. — Но если вдруг не успеешь опять, — сердце Чонгука пропускает удар.Подло.
В сознании красной строчкой пробегает «запрет» и на всю громкость орёт сирена. Это была запретная тема, её нельзя ворошить. Дыхание сбивается. Ладони потеют.Нельзя же ворошить, какого чёрта?! Нельзя, сказано ведь! Не…
— Я не стану вытаскивать тебя из петли самобичевания, Чонгук. Ты сам в неё лезешь с завидным упорством самоубийцы. И дверь тихо закрывается, а за ней разворачивается Первая Мировая. Надо же, как метко скинул гурт слов. И точно в цель. В цель… И всё в щепки. Типичный Сокджин. Чонгук откидывается на спинку кресла и закрывает глаза. Руки охватывает тремор, голова идёт кругом. Чёрт возьми, опять он набрёл в своём лабиринте на прошлое, куда устал зарекаться не ступать ногой. Миллиард нарушенных обещаний с самим собой. Сколько времени пройдёт, прежде чем сердце перестанет ныть? Год? Два? Столетие? Вот уже шесть лет минуло, а никакого улучшения. Будто вчера всё было. Болит. Обижаться на Сокджина глупо, но так нужно сейчас. Уж лучше сидеть и корить его излишнюю прямолинейность и поганый язык, нежели истерично бегать в обрывках своего прошлого. Дыши, Чонгук, как учился. Вдох и на пятый счёт выдох, вдох и выдох, давай, парень. Весь поток мыслей о Сокджине, думай о нём, злись на него! Ну же! Не топи себя! Сокджин, Сокджин, Сокджин. Друг студенческих лет, верный товарищ и вообще отличный парень, да вот характер всё поганит. Он опережает настоящее. Пройдёт ещё немало лет, прежде чем люди будут готовы к голой правде. А Джину будто и фиолетово на чужую готовность. У него своё мнение. Своя парадигма. Параллельная всему миру. Глянь на него, поговори с ним и примешь за импульсивного засранца, а на деле ведь клинический психолог. Чонгук привыкший. С Сокджином они ссорились много, долго и громко. Всё студенческие годы, весь рабочий стаж. Чонгук бесится с прямоты Сокджина; второй — со скрытности и упрямства Чона. Замкнутый круг. Как не гляди: не сходятся люди. А вот сошлись. После смерти сестры Чонгук сменил специальность и с головой ушёл в медицину и психиатрию. Глотал книгу за книгой, болезнь за болезнью. Один из лучших студентов на курсе. Пример для подражания. Посмотрите на него только, какой прилежный! Гляньте-ка, гляньте! Да вот только Сокджин сколько не глядел: видел заместо всего этого фарса потерянного мальчишку с огромной дырой в сердце и бесконечной болью. От таких пахнет сыростью и одиночеством. Бесконечным трауром. Сокджину ли не знать, сам ведь не ушёл далеко. Как там говорят? Горе сближает? Ну вот они и сблизились. — Предлагаю залить язвы спиртом, — со звоном укладывая на стол соджу, сказал в их первое знакомство Сокджин. Никаких «привет», никаких вступлений. Это всё лишнее. Мешающее. А тут свершается сокровенное. Таинство. Соитие душ. Чонгук посмотрел тогда внимательно, уловил посыл, всё понял, да вот только упрямый, оттого и ответил: — От спиртного язва ухудшается. Не советую. Но смотреть не перестал. Изучал, анализировал. Парень напротив Чона казался слишком несуразным для этого мира. Тогда у него были выкрашенные в лиловый волосы с химической завивкой и временные татуировки на руках. Чонгук слышал об этом парне. «Гроза тусовок», «король вечеринок», «свой парень», — и прочие клише в таком же роде. Парень отжигал на весь универ, словно завтра умирать, а не вставать на очередную нудную пару с позаранку. Для Чонгука он словно зеркальное отражение его прошлой жизни. Той, которую он отделил выдуманной красной линией, разделив жизнь на «до» и «после». От такого Чонгук хотел бежать. Но почему-то сидел, словно приклеенный к стулу. Сокджин же во всю уселся на соседний стульчик, расставляя пластиковые стаканчики и разливая живительный напиток. Чужие советы его не волнуют, а болезненная язва Сокджина спиртом притупляется и уже не так болит. С Чонгуком тоже прокатит. Сокджин знает. Чувствует. Атмосфера содействует таинству: пустая библиотека, час ночи, и скорее всего их выпрут к чёртовой матери с универа, если поймают. А ведь поймают, камеры повсюду. Смотрят, циклопы, записывают, докладывают. Но кого волнует? Правильно, кого-то кто не Сокджин, тому не до этого. Он, случайно пролив на стол и какую-то книгу соджу (позднее в алкогольном угаре будет пламенно просить прощения у автора книги), долил алкоголь и во второй стаканчик. С жадностью отпил ещё немного из горлышка, прежде чем отставить в сторону. — Режим медика выкл, дружок, — отвечает он с запозданием, и подаёт перелитый соджу через край стаканчика — тот не берут, и Джин добавляет. — Слабо залпом?Слабо, м?
Давай, ведись, парень. Ведись на провокацию. Это всё ради тебя. А Чонгук всё хмурится, весь собранный, отстранённый от жизни. Морщит нос от запаха спиртного и думает, что предложи ему Сокджин годом ранее, он бы запросто согласился. Повеселился от души. Он ведь тусовщик по натуре, бунтарь. А сейчас вот как-то не то… Не так. Где же твоя молодость, парень, где твоя страсть к жизни? В книги зарыта и траур? Во вселенскую печаль твоего существования? Давай, дружок, отпусти себя. Сними все заслоны. Позволь себе пожить хотя бы ночь. Одну ночь. Чонгук думает: Ему ли соглашаться на попойки с незнакомцем. Один из лучших студентов, пример для подражания и, конечно же, посмотрите какой прилежный! Спрашивает себя: Ему ли соглашаться? А потом понимает что вопрос не тот. Правильнее будет: Ему ли слабо? Конечно же не ему, оттого и рука уверенно берет пластиковый стаканчик. Сегодня ночь поминания. Такая дата. Чонгук и помянет умершую где-то в далёкой, белой и наводящей тоску палате часть себя. Воздаст дань. Горький соджу заливает рот, а дальше на репит. Словом, с попойки и начинается дружба. Крепкая, мужская. Как в фильмах. А на утро ор библиотекарши они слушают вместе, и выговор декана тоже вместе. И последующие несколько лет жизни вместе. До сих пор вместе, удивительно!Вместе.
Чонгук из настоящего саркастично хмыкает, упираясь локтями в стеклянный стол, а голову прячет в ладонях.Вместе.
Иногда хотелось бы стереть в пыль это проклятое «вместе», клеймом выжженое под сердцем. Заменить его на столь лёгкое «порознь», того гляди: и жить стало бы проще. И вправду никто бы лицом не тыкал, как нагадившего в тапки котёнка, причём на постоянной основе. Сокджин, вроде как, психолог, а Чонгука каждый раз ментально кромсает заточенными до крайности словами. То ли намеренно, то ли случайно с языка срывается раньше, чем проанализируешь свой поток слов. Право слова, не ясно. Ясно только что больно. Очень. Вот Сокджин как бы невзначай упомянул Соён, точнее, вину Чона в её смерти и ушёл. С лёгкостью скинул атомную бомбу на лабиринт бесконечный, тёмный лабиринт Чонгука, и с чистым сердцем прикрыл дверь: улетел дальше творить свои деяния. Благие или нет, тут уж как судить. А Чонгуку сиди в развалинах, думай, собирай всё по частям. Вновь стены возводи. Он ведь не привык видеть горизонт: ему роднее цементные, заплесневелые стены, а тут солнце вдруг слепет. Освещает всю правду. Всю подноготную. Вот он видит Соён, видит рядом Тэхёна. Солнце светит им в спины, и они словно ангелы. Хрупкие, тронь пальцем и переломишь. Чонгук боится лишний раз вздохнуть. Они смотрят на него, глаз не отводят. И глаза до странного похожие. То же упрямство, та же решительность и полное отсутствие осознанности своих действий. «Отчего вы так похожи?» — кричит Чонгук, но только не вслух, глушит себя изнутри. От громкости внутреннего крика кровят не уши, а сердце.Почему? Почему? Почему? Пожалуйста ответьте?! Ответьте!
Но все молчат — ответов нет. И Чонгук молчит. Правду видит, видит все ответы на вопросы друга-грубияна, а всё равно молчит. Смотрит то в глаза одной, то в глаза другому — всё равно что в одни.Смотри, парень, внимательно смотри.
Видишь сходство? Поразительно, да?
А теперь повторяй за мной: Вот почему я согласился на эту авантюру.
Повторяй, упрямец, повторяй!
А Чонгук молчит, всё сидит в развалинах и беспомощно взирает на людей. Мотает головой, сам с собой спорит. Сокджин бы сейчас сказал, что спор с самим собой — это клиника. И вновь бы Чонгук бесился от правды. Бесится, бесится, да перебесится. Сам ведь держится за друга, за это вечное «вместе», как Тезей за нить Ариадны, единственное спасение заблудшего в бескрайнем лабиринте с кровожадным Минотавром. Вот только он далеко не Тезей, да и Сокджин не девушка, а вот нить его всё равно путеводная, и лабиринт имеется. В чертогах мрачного и унылого разума Чонгука, сотворённый им самим. Бесконечный лабиринт лжи и один лишь Чонгук, заблудший и следующий за нитью правды, что так щедро дарована Джином. Вот причина извечного «вместе». А похожие карамельные глаза, в упор глядящие на него сверху вниз, ещё одна причинп. Непризнанная, но светящая красным неоном. Какие грехи ты желаешь искупить, дружок? Говорит в голове голосом Сокджина. Не грех вины ли? И Чонгук безмолвно соглашается. Как тут не согласиться. Оттого и ввязался в эту кутерьму. Шесть лет этот груз оттягивает ко дну, к центру лабиринта. Быть может, Тэхён это дар свыше? Мол, давай, Чонгук, не профукай второй шанс. Не упусти ещё одну жизнь. Оттяни от пропасти.Вот только…
Смех Сокджина заполняет сознание, и Чонгук чувствует себя ребёнком сказавшим лютую глупость.В эгоистичных попытках усмирить свою совесть, не уповай на Господа.
И вновь слышится смех раскатом грома по сознанию, а следом добавляют с насмешкой:И не зарони ещё одну душу.