***
Через четверть часа мы наконец добираемся до нашего нынешнего места жительства, и по приезде Кирилл скрывается в дебрях гостиной комнаты — мои предположения касательно того, что нам обоим стоить побыть в одиночестве, подтвердились. Я же ушла в спальню, где резкой непредсказуемой мыслью приняла решение сделать уборку в шкафу, чтобы избавиться от ненужных вещей и найти что-то мною забытое, новое и необходимое. По окончании уборки я с озадаченным взглядом смотрю на открытый гардероб, в котором теперь царит полный порядок: одна одежда разложена по полочкам, другая же висит на вешалках. Выудить ненужное мне не удалось, но наведение порядка помогло успокоить нервы и создать разгрузку для мозга, находящегося в постоянной активности и напряжений, и уже ближе к завершению дела в психологическом плане я чувствовала себя намного лучше. Сегодняшний день физически вымотал меня, но ментальные силы по его окончании наоборот начали прибавляться, помогая надежде на лучшее восстать из мёртвых. Я жива, я в тепле и я дома, значит, всё уже не так плохо. Потянув спину и немного размяв шею, я выхожу из комнаты, намереваясь посмотреть, чем занимается Незборецкий. Этот вопрос действительно заинтересовал меня, поскольку я была занята своими внезапно появившимися женскими прихотями около двух часов, и за это время блондин ни разу не попадался мне на глаза. Я обнаружила его там же, где и видела в крайний раз — в гостиной. Парень был увлечён своим ноутбуком и даже не заметил меня, выглядывающую из-за стены коридора. На его голове красовались огромные наушники белого цвета. Сам Кирилл находился наполовину в лежачем положении на диване, гаджет покоился на его коленях, а на журнальном столике я заметила пустую кружку, которая, судя по отсутствию запаха кофеина, недавно была наполнена чаем. «Наверно, пишет музыку», — подумалось мне, после чего я тихонько удалилась на кухню. Там во мне загорелось желание тоже попить чай, к тому же, несмотря на отсутсвие насморка, моё горло всё ещё немного побаливало, и пускать это на самотёк — всё-таки, затея не из самых удачных, поэтому, как и всегда в похожих на простуду ситуациях, я прибегла к исцелению естественными способами: ромашка, заваренная при температуре ровно семьдесят пять градусов, смешанная с сушёным чабрецом. Спустя три минуты, во время которых я залипала на то, как в прозрачной чашке оседали на дно травинки, мой целебный отвар по всем параметрам показал мне, что он готов к употреблению, и я принялась с наслаждением пить его. Скука всё-таки взяла своё, и я сходила в комнату за своим телефоном, чтобы проверить, не пришло ли на него какое-нибудь важное сообщение. По пути на кухню я открыла центр уведомлений, и моим вниманием сразу завладела смска от Шатохина. Текст в ней одним нецензурным словом описывал ужасное состояние Глеба, и от досады я поджала губы, нахмурив брови и выключив мобильный телефон — от новости настроение мигом пропало, и я в несчётный раз подумала о том, как же мне надоели эти скачки: то грустно, то, вроде бы, и ничего, нормально, потом снова грустно, и так далее. Вроде бы, так и должно быть, а вроде бы, такие быстрые изменения аномальны, хотя меня можно оправдать фоном всех последних событий — как только всё в моей психике начинает приходить в норму, что-нибудь плохое обязательно случается, неприятности так и лезут ко мне. В любом случае, сейчас всё уже не так плохо, как было несколько дней назад, там, в тёмном холодном подвале, когда я не имела доступа к контакту с внешним миром, хотя так нуждалась в нём, когда я чувствовала полную безысходность и неизбежность дурных поступков по отношению ко мне со стороны этих кретинов, не поделивших с моим отцом деньги, когда я не могла быть уверена в следующем дне и даже часе. Факт того, что это всё позади, дарит мне какую-то надежду на то, что всё ещё может быть хорошо. Как у меня, у человека, который пережил такой кошмар, вообще потом может быть всё плохо, всё-таки существует же баланс! Без плохого не было бы хорошего, так же как и наоборот, без хорошего не было бы и плохого. Глубоко вздохнув, я промотала в своей голове все свои успокаивающие мысли снова, и умиротворение, к моему великому счастью, вновь пришло ко мне. Если бы это чувство было человеком, то я всенепременно сжала бы его в своих объятиях, потому что именно его в свете последних событий мне не хватает больше всего. Во мне будто открывается второе дыхание на эту жизнь, и я выпрямляю спину, делаю глоток своего великолепного чая, ощущая, как он приятно греет все мои верхние внутренности, а после опять включаю телефон, помечая сообщение от Артёма как прочитанное. Я захожу в первую попавшуюся на глаза соцсеть, где не спеша оглядываю все чаты, у которых висят новые смски. Переписка с братом заинтересовывает больше всего, и первым делом я нажимаю именно на неё. Александр Смирнов: Привет, Маша. У меня есть новости по поводу всей этой ситуации, но пока я опасаюсь слежки, и поэтому не хочу писать об этом или говорить на эту тему по телефону. Было бы неплохо встретиться, я смогу заехать завтра. Напиши удобное время Кстати. Зря ты так с мамой. Знаю, она иногда бывает невыносима, но поверь мне, это всё только лишь из-за любви к тебе. Она не на шутку перепугалась. Хоть нас с тобой двое детей в семье, а ты младшая, и к тому же девчонка, это не мешает ей любить нас одинаково) позвони ей, она не будет больше ругаться, так, между прочим, и велела передать тебе И вот ещё кое-что: пожалуйста, будь аккуратнее. Желательно вообще сейчас не высовываться. По сути они больше не должны нас тронуть, потому что они знают, что мы установили их личности и любое неверное движение с их стороны — наша заява в соотвествующие органы, а мы тоже не последние люди в городе, за нас есть кому постоять. Но всё равно стоит поберечься. Это, пожалуй, всё, мелкая, остальное при встрече. Люблю тебя и заранее спокойной ночи! В ответ на эти сообщения я отписываю ему обыкновенное сестринское признание в любви, оповещаю, что завтра у меня свободен весь день, и он может приехать в любое время, после чего закрываю чат с ним и откладываю телефон на стоящий передо мной стол. Его слова о матери заставляют меня задуматься, в чём-то он действительно прав, нужно признать это. Я принимаю решение созвониться с женщиной завтра с утра, как только проснусь, поскольку время сейчас довольно позднее, и я совсем не настроена на этот разговор. После того, как моя чашка оказывается полностью опустошена, я небрежно промываю её под краном, из которого льёт ледяная вода, но я даже не думаю переводить переключатель на жидкость теплее. Затем я решаю пойти спать, чтобы наконец избавиться от прилипшей ко мне усталости и погрузиться в мир сновидений. Отсутствие физических сил отчаянно борется со мной за то, чтобы воздержаться от водных процедур, но в этой битве выигрываю я, направляясь в ванную комнату и намереваясь по-быстрому принять в ней душ. Это не отнимает у меня много времени, и уже через десять минут я выхожу оттуда в компании в полным удовлетворением. Как же всё-таки приятны все эти водные процедуры по окончанию дня! По дороге в спальню я мельком кидаю взгляд на открытый обзор на гостиную, где замечаю спящего Кирилла. Тот всё так же находится в «плену» наушников и «объятиях» ноутбука. Я легко улыбаюсь этой картине и меняю свою траекторию, тихонько подходя к парню и аккуратно освободив его от совсем ненужных для сна гаджетов, кладя их перед ним на журнальный столик. Незборецкий утомился ничуть не меньше меня, и его не разбудили мои манипуляции. Отыскав плед, я накрыла блондина им, после чего выключила свет и отправилась туда, куда шла до этого — к нашей кровати, куда по приходу не медля ни секунды укладываюсь, попутно нажимая на выключатель света, исходящего от лампочки на прикроватной тумбочке.***
Я не знаю, сколько прошло времени прежде, чем мне удалось уснуть. Моё тело то и дело ворочалось, переваливаясь на другой бок и стараясь наконец найти ту самую позу, в которой сон обнимет меня и не будет отпускать до самого утра, но все попытки были тщетны. Когда моё сознание таки погрузилось в сладкую полудрёму, меня разбудил громкий, пронзающий уши звук с улицы. Кто-то очень громко и очень настойчиво нажимал на сигналку автомобиля, которую обычно используют совсем не для целей нарушения чьего-либо сна, а для определённых ситуаций на дорогах, коих может быть бесчисленное множество, и описывать их совсем уж сложно — всё равно из-за их разнообразия что-нибудь да упустишь. Этот поступок неизвестного под окнами нашего дома совсем взбесил меня, и я даже встала со своего лежбища, дабы взглянуть на то, что вообще происходит на улице в столь позднее время, в которое вообще-то принято спать. Крыша машины показалась мне довольно странной. С виду в ней не было ничего необычного, но все параметры напоминали мне какой-то автомобиль, и я пришла к мысли о том, что, видимо, что-то похожее должно быть у кого-то из моих знакомых. Невольно я подумала, что это может быть авто Глеба, но, испугавшись одной только мысли об этом, я сразу бросила думать о подобном. Через несколько секунд эти раздражающие «вопли» тачки прекратились, и я с облегчением вздохнула, направившись обратно в сторону кровати, что уже успела остыть за время моего в ней отсутствия. От зябкости я поёжилась и в таком положении недалеко протянула руку вперёд, нащупывая на тумбе свой мобильник, чтобы посмотреть, сколько сейчас время. Именно в тот момент, когда дисплей загорается посредством моего нажатия на кнопку включения, на ещё заблокированном телефоне высвечивается новое сообщение, которое повергает меня в шок, и я даже неосознанно сажусь на кровати, не веря собственным глазам. Глеб: Выйди, пожалуйста, на улицу 01:53 Я слегка приоткрываю рот, эмоционально выдохнув задержавшийся в лёгких кислород, а потом меня бросает в растерянность: что же мне делать? Вместе с моим планом прекратить с ним общение для нашего же с ним блага во мне просто бурлило дикое желание снова увидеть его. Улица необычайно манила меня в эту секунду, и я терялась, не зная, можно ли позволить себе эту внеплановую для меня встречу. Я открываю диалог с ним, но не сразу отвечаю, собираясь с мыслями. На ум приходит только один вопрос, который я, собственно, и задаю парню: зачем? Голубин моментально прочитывает сообщение и начинает печатать ответ на него. Глеб: Давай обсудим это с глазу на глаз. 01:55 Если что, это я сигналил, хотел разбудить тебя. Не бойся, здесь сейчас безопасно. 01:55 Я туплю ещё несколько секунд, и моё любопытство на пару с диким желанием увидеться с Голубиным всё-таки побеждает в этой неравной схватке двух противоречивых вариантах моего поступка. Я тихонько прокралась в гостиную, чтобы проверить сон Кирилла, тот, к моему счастью, сладко посапывал, и даже шум, созданный Глебом, не смог разбудить его. Босыми ногами, почти беззвучно, я двигаюсь в сторону выхода из квартиры. Уже у двери накидываю на себя первое, что попадается под руку: красную куртку, в которой пару дней назад приехала сюда из материнского дома; и надеваю на ноги зимние кроссовки, после чего тихо выхожу из жилища, решая не рисковать закрывать его на замок — это обязательно выйдет слишком громко и непременно разбудит Незборецкого. Вызываю себе лифт, и пока он едет сюда с первого этажа, я успеваю тысячу раз передумать идти к Глебу, но когда двери предо мной раскрываются, я неуверенным шагом всё же прохожу вперёд. Со стыдом, пожирающим меня насквозь, жму на кнопку с цифрой один, после чего устройство везёт меня вниз. «Мария, ну почему, почему ты такая глупая, почему ты не можешь сдержать своих обещаний?! Почему тебя так легко сломить?!» — эти вопросы я задаю самой себе, закрыв лицо ладонями и со всей силы сжав веки. Я успокаиваю себя решением о том, что это последний раз, и что сейчас наши с Голубиным пути окончательно разойдутся. Возможно, об этом даже когда-нибудь узнает Кирилл, но в этот момент я забываю про него, ведь через считанные минуты произойдёт целая драма, которую тоже нужно будет как-то пережить. Лифт быстро довозит меня до первого этажа, и на ватных, еле движущихся от нервов ногах, я выхожу из него, а затем и из подъезда. Обвожу взглядом открывшийся мне вид на ночной район, не сильно освещённый уличными фонарями. Я не сразу замечаю в метрах десяти от себя Голубина, но когда он бросается мне в глаза, меня невольно бросает в дрожь. Парень стоит, облокотившись корпусом своего тела на одну из передних дверей машины, сложив руки на груди и устремив взор на меня. На нём его стандартный набор одежды: чёрный пуховик, чёрные джинсы и чёрные ботинки. Очень колоритно было то, как смотрелся он на фоне своей белоснежной тачки и такого же цвета снега, которым была покрыта добрая половина всего городского пейзажа. Присутствовало ощущение, что я не вижу Глеба прямо перед собой, а всё происходит во сне, или я смотрю какой-то старый, атмосферный чёрно-белый полноэкранный фильм. Набрав в лёгкие побольше воздуха, я двигаюсь к нему навстречу. Через несколько секунд я оказываюсь прямо подле него, и теперь я вполне могу разглядеть, что таится в его зелёных глазах, которые несмотря на плохое освещение будто бы горели своей зеленью, выделяясь из общей, считайте бесцветной картины. Немного погодя длинноволосый резко сгребает меня в охапку, и я тоже обвиваю его тело своими руками, прижавшись к нему всем существом. Почему-то в этот момент стало очень легко и в то же время тоскливо на душе, и эта тоска непроизвольно вызывала давно не навещавший поток слёз. Порыв был не слишком сильный, и одним ловким движением я смахнула капельку с лица, вновь уткнувшись носом в ткань его пуховика. — Привет, — шепчет он мне на ухо слегка хрипловатым голосом, и я чувствую, как по моей спине пробегают мурашки. — Привет, — негромко отвечаю ему я, вдыхая едва уловимый аромат его одеколона. — У тебя всё хорошо? — казалось, что Голубин будто бы не знает, как начать говорить то, ради чего он сюда ехал, и поэтому задаёт аккуратные вопросы. — Не знаю, — честно отвечаю я, не желая даже задумываться о своих делах. Слишком уж это энергозатратно и неприятно, вот что. — А у тебя?.. — неуверенно произношу я, в ту же секунду прикрыв глаза. — Вот и я не знаю, — прошептал блондин, не издав при этом никаких лишних звуков и не сделав посторонних движений. — Мне кажется, нам с тобой нужно поговорить. — Я тоже так думаю, — скрипя сердцем отвечаю я, уже мысленно стараясь сформулировать ту фразу, которая изменит всё. — За последнее время многое произошло, и у нас даже не было возможности всё обсудить. — Парень отстраняется, и только тогда я снова смотрю на него. — Ещё до всего этого мы поссорились, и я хочу извиниться перед тобой за это, я был чертовски не прав. — Я и не злюсь, Глеб, с этим всё нормально. — Мне… мне так жаль, что всё происходит так, как происходит, и что я ничего не могу изменить, — с сожалением в глазах проговорил он. — Я с самого начала поступал как урод, вымещал свою злость на тебе и на других людях, и теперь расхлёбываю эту бренную ношу безответной любви. Я знаю, что я не прав. Во многом. Ещё и Кирилл… знаешь, я просто не могу никак отпустить тебя и принять, что ты с ним. У меня не получается. — Да, Глеб, я именно об этом и хотела поговорить… — Пожалуйста, выслушай меня, — Голубин перекладывает свои ладони на мои щёки, чем немного приближает наши лица друг к другу, заставляя моё сердце биться ещё чаще. — Ты такая красивая, такая классная девушка. И казалось, сама судьба нам благоволит быть вместе. Ты представляешь, спустя столько лет мы нашли друг друга, смогли общаться несмотря на все трудности. Но есть он. Есть Незборецкий. Я понимаю, что моя ненависть к нему исходит уже совсем не из-за каких-то детских обид и недопониманий, а из-за тебя, из-за моих грёбаных чувств. И я ничего не могу поделать с ними. И из-за этого я, быть может, действительно надоедал тебе своими словами и вопросами о нём, я это понял. Я многое осознал за время нашей с тобой последней разлуки. Прошу, давай попробуем всё сначала. Будто мы не были знакомы и между нами ничего не было. Да я… я, — Глеб запускает одну из своих рук через воротник себе под куртку, откуда спустя мгновение достаёт серебряную цепочку, на которой висит его лунный камень. — Я могу даже забыть об этом, если ты посчитаешь это нужным. Только давай не будем прекращать общение. Я непроизвольно приоткрыла рот от потрясения, и на какое-то время у меня определённо пропал дар речи. Я действительно не могла найти подходящих слов, даже подходящих завершённых и продуманных мыслей, чтобы сказать ему хоть что-то. Душа беззвучно завыла от боли и ещё целого букета чувств, которые я толком не смогу объяснить даже самой себе. — Боже, Глеб… — это единственная фраза, вылетевшая из моего рта и не требующая осмысления. — Я… я не знаю. Я думала, что нам наоборот лучше прекратить общение, потому что оно губит нас обоих. Я не хочу, чтобы ты страдал из-за меня. — Я буду страдать, если ты решишь осуществить задуманное. — Какое-то время, да. Но потом в твоей жизни найдётся та, кто сможет подарить тебе любовь. А я её тебе подарить не могу, — в этот момент я уже не сдерживаю слёзы, и они ручьём текут из обоих моих глаз, замыливая мне всю картинку. — Я не хочу… — шепчет длинноволосый, и я замечаю, как его взгляд бегает по моему лицу, видимо, ища надежду на то, что всё, о чём я говорю, может не случиться. — Я тоже не хочу, но нам придётся, — шмыгаю носом, чувствуя ужасно сильное чувство боли. — Но почему, Маша? — Растерянность чётко виднеется в его опечаленных глазах, и от этого зрелища плач накрывает меня с новой силой. — Кто тебе сказал, что мы не сможем просто… дружить? — на предпоследнем слове парень замялся, и было явно заметно, как ему сложно употреблять глагол, близкий со словом «дружба» в контексте наших с ним отношений. — Мы уже не можем, Глеб, — тихо произношу я, чувствуя полную опустошённость и бессилие. — Ты ревнуешь меня к Кириллу, ты не можешь контролировать свои чувства. И я такими темпами не смогу. — А даже если так, — в его голосе, кажется, сквозил запах надежды. — Если ты меня любишь больше, чем его, то почему бы не… — Нет! — я повышаю тон своего разговора. — Глеб, если бы я ничего не чувствовала к Кириллу, то сейчас мы не разговаривали бы об этом. Я с ним не просто так. Я люблю его. Произнеся последние два предложения, я сразу же начинаю жалеть о сказанном. Голубин теперь ранен ещё больше, и до меня доходит осознание того, что уже в несчётный раз я разбила ему сердце. — Прости… — делаю маленький шаг к нему, с сожалением глядя на его лицо, на котором в этот момент читаются самые отрицательные и грустные эмоции. — Но я ведь тоже что-то значу для тебя, — тихо, как бы вопросительно говорит блондин, не прерывая со мной зрительного контакта. — Значишь. И очень многое, поверь, — не раздумывая отвечаю я. — Мне тоже очень больно. — Тогда почему ты бросаешь меня? — тон его голоса настолько наполнен несчастьем, что атмосфера ситуации начинает накаляться ещё больше. — Почему у меня всё всегда вот так? Почему у всех есть тот, кто ему дороже, чем я? Я не знаю, что ответить ему, и потому мне остаётся только молчать, ожидая его дальнейших слов. Горячие слёзы обжигают кожу моего лица, но от них мне вовсе не становится теплее. Только сейчас включаются все осязательные рецепторы, и я начинаю чувствовать промозглый ветер и холод, который окутывает мои нижние конечности и остальные неприкрытые тёплым одеянием участки тела. — Отдай мне свой лунный камень, — резко произносит Глеб по прошествии примерно двухминутной паузы, в которую мы неотрывно смотрели друг на друга, пока из моих глаз текли слёзы, а в его очах виднелась вся усталость и печаль этого мира. — Если ты хочешь совсем прекратить общение, то лучше действительно кому-то из нас его снять. К тому же это парное украшение, и оно только будет только притягивать нас. Да и пусть у меня останется хоть что-то от тебя. Рефлекторно я кладу свою ладонь на верхнюю часть груди, где под двумя слоями одежды висит мой камень, - пожалуй, единственная вещь, которая осталась неизменной за все эти годы. Почему-то мне становится страшно расставаться с ней, но в тоже время идея Голубина кажется мне вполне себе разумной. — Но… — единственное, что я способна высказать в этот момент. Под настойчивым и в тоже время полным сожаления взглядом я всё-таки соглашаюсь с ним, хоть и не говорю ни слова. Я слегка приспускаю свой плащ и поворачиваюсь к парню спиной, лёгкими движениями руки вытягивая серебряную цепочку из-под одежды. Спустя пару секунд ладони Глеба накрывают мои пальцы, между которыми находится замочек от украшения, и от этого его действия по телу снова пробегают мурашки. В какой-то момент парень всё-таки расстёгивает цепь и тут же ловит её, после чего забирает в свои руки предмет. Одним движением корпуса я поворачиваюсь к нему снова, и перед моими очами возникает слегка видоизменённая картинка: теперь длинноволосый держит перед своим лицом ювелирное изделие. Повертев его в ладонях какое-то время, он стягивает камень с цепочки, а затем возвращает её мне. Дрожащими руками я забираю цепь и кладу её в карман, и он проделывает то же действие с кулоном. В районе груди отныне чувствуется пустота, и я даже не понимаю, то ли это из-за того, что лунный камень больше не на мне, то ли по причине столь грустного момента в моей жизни (а так же предвкушение последующего периода со смирением об утрате). — Глеб, прости меня, — извиняюсь я, не отрывая от него глаз. — Ты не виновата в том, что чувствуешь. Как говорится, насильно милым не будешь, — блондин опускает голову вниз и в таком положении тупит несколько секунд. — Так что… — на выдохе произносит парень, вновь глядя на меня. Мне кажется, что мы думаем сейчас об одном и том же, но я чертовски боюсь делать это действие, хотя бояться уже совсем нечего, ибо это конец. Мы стоим рядом с обрывом, рядом с пропастью, в которую оба рухнем, когда он уедет, оставив после себя только печальный осадок, который не будет покидать меня ещё очень долгое время. Я нервно сглатываю и перевожу взгляд на его губы, в этом тусклом свете от фонаря кажущиеся такими манящими и такими желанными. — Можно попросить тебя кое о чём напоследок? — Глеб прерывает тишину, образовавшуюся между нами, и я мгновенно нахожу глазами его очи. — Да, конечно, — спешу ответить я. — Поцелуй меня, — мои предположения касательно сходности наших с ним мыслей совпали, и я вздрагиваю, только услышав эти два слова, сорвавшиеся с его уст. Пару секунд я не двигаюсь с места, но после кладу руку на его скулу, медленно ведя большим пальцем вдоль неё. Ещё пара мгновений, и наши губы соприкасаются, и во мне начинает бушевать целый океан эмоций, неподвластных никакому словесному описанию. Блондин снова заключает меня в свои тёплые объятия, выдыхая мне прямо в лицо. Этот поцелуй ощущается мне самым чувственным из всех, что у меня когда-либо были, и он поглощает всю меня, всё мое внимание на себя. Мне больше не холодно, тело резко кидает в жар, и я совсем не контролирую свои действия, когда запускаю одну руку в его волосы, а второй обвиваю шею, чтобы быть ещё ближе, хотя ближе, как кажется, уже просто некуда. Я не знаю, сколько проходит времени прежде, чем мы отрываемся друг от друга. К слову, это происходит с неохотой с обеих сторон, и по окончанию столь желанного контакта я чувствую и опустошение, и окрылённость одновременно. Первое чувство возникло из-за обстоятельств этой близости, ведь мы поцеловались не в отношениях и даже не на пороге вступления в них, а на церемонии прощания; а второе чувство появилось, зародилось в моей грудной клетке по неизвестным мне причинам, но как оправдание и предположение одна мысль всё же вертелась в моей голове: всё-таки я люблю его больше, чем друга. Глеб ещё долго не выпускал меня из своих объятий, да и, если быть честной, мне совсем не хотелось вылезать из них. Мне казалось, что если мы оторвёмся друг от друга, то больше никогда уже не соприкоснёмся, и одно только предположение об этом ужасно мучало и терзало мою душу, хотя прекратить общение было именно моей инициативой. Безусловно, эта самая инициатива не являлась искренней, но дело уже сделано, да и понимание того, что это со временем пойдёт нам обоим на пользу, хоть немного помогало успокоиться и найти мизерную надежду на лучшее. Когда Голубин отстранился, меня обдало пришедшим к нему на замену холодным потоком воздуха, из-за которого я невольно поёжилась и ощутила себя очень одинокой. Парень пару секунд молча сохранял зрительный контакт, а после его пухлые губы раскрылись, но говорить он начал не сразу, судя по всему, собираясь с мыслями. — Я хочу лишь видеть, что ты счастлива, — негромко произнёс он нежным, полным любви тоном. — Пусть даже не со мной, — блондин осторожно поднёс руку к моему лицу, а затем прислонился ладонью к щеке и повёл по ней большим пальцем. — Знаешь, если так нужно будет, то судьба сама сведёт нас снова. И тогда мы уже не сможем от неё отвертеться, я уверен. Мы молоды, и у нас ещё вся жизнь впереди. Мало ли, что произойдёт. На последнем предложении парень пожал плечами, потом недолго подержал взгляд своих зелёных очей на моих глазах, а после развернулся в сторону машины. В этот момент меня резко охватило чувство паники, и я уже открыла рот, дабы в последнюю секунду развернуть сюжет своей жизни в другую сторону, но я всё-таки подавила в себе этот порыв, прижав ладонь к своим губам. Из глаз хлынул новый поток слёз, и я даже не пыталась его сдерживать. — Прощай, — кинул длинноволосый через плечо, после чего обошёл свою машину впереди и уселся за водительское сидение. — Прощай… — тихо сказала я удаляющейся от меня машине вслед, хотя кроме меня самой это печальное слово никто больше не слышал. Долго я смотрела на видимый путь, который проехал белоснежный глебовский автомобиль, всё не переставая ощущать новые порции горячих слёз на щеках. В попытке успокоиться я жадно глотала морозный воздух, и он создавал приятные ощущения в области груди, но моё внимание целиком и полностью было переключено на печальные мысли, и потому мне сложно давалось это действие, подразумевающее собой отвлечение внимания от решившейся таким неприятным способом проблемы. Возвращаться домой не хотелось, и я засунула руки в карманы куртки, чтобы помочь себе хоть немного согреться. Левой рукой, хоть и промёрзшей, как казалось, до костей, я почувствовала что-то, и я незамедлительно выудила неизвестный тонкий предмет, переместив его в своё после зрения. Под тусклым светом ближайшего фонаря, в замёрзшей конечности красовалась фотография, сделанная много лет назад, на которой мы с Глебом в обнимку сидим перед здоровенным тортом, его испекли специально в честь его дня рождения, и на наших лицах сияют такие счастливые улыбки, что даже сейчас, при всех прискорбных обстоятельствах, меня тоже пробивает улыбнуться. С болью я разглядываю маленького Голубина, тот сильно поменялся за прошедшие года, но при этом не изменил своим предпочтениям в причёске: что тогда, что сейчас, он носил довольно длинную для мальчика стрижку. Из моих ностальгических, пропитанных болью мыслей, меня выводит упавшая на картонную фотографию слеза из одного из моих глаз. Я поспешно вытираю её тканевым рукавом куртки, после чего снова убираю её в то же место, откуда и доставала, оставив вместе с ней и окоченевшую кисть. Я запрокидываю голову назад, глядя в тёмное ночное небо. Звёзды маленькими крупинками мерцают на нём, а неполная Луна в виде месяца светит на меня своим белоснежным, холодным и тусклым светом. — За что ты так со мной? — произнося эту фразу я даже не задумываюсь, к кому обращаюсь: к творцу, к небу, к Глебу, к судьбе или к самой себе. В моем голосе совсем не слышно никаких эмоций, мне даже кажется, что Голубин увёз их вместе с собой. Туда, в неизвестность, в далёкую даль, туда, где меня нет и, быть может, не будет никогда…