Сияние

На улице моросил прохладный весенний дождик. В воздухе витал аромат приближающейся оттепели. Подошва чёрных ботинок, красовавшихся на моих ногах, то и дело частично скрывалась из виду в зеркальной глубине луж, образовавшихся в ямах старого, многолетнего, местами разбитого асфальта. Дорога от школы, в которой я училась когда-то, всё так же выглядела неприятно, но навестившие голову воспоминания о давнишних событиях, связанных с этим местом, всё равно вызвали у меня лёгкую ностальгическую улыбку. Я попросила водителя такси притормозить примерно за километр до пункта назначения специально для того, чтобы пройтись по родным улочкам и стереть пелену прошедших лет, снова окунувшись в детство. Городские пейзажи удивляли отсутствием каких-либо перемен в своём виде, и у меня создавалось ощущение, будто меня перенесли в машине времени на несколько лет назад, позволив вернуться в детские годы и почувствовать себя счастливым ребёнком. Сердце трепетало от образов старых локаций и предвкушения встречи с Голубиным. Хотя последнее чувство ощущалось словно фантомно, точно оно было вовсе не моим. Волнение и опасения касательно его возможности смогли частично притупить, заслонить сладкую, последнюю надежду, мой последний шанс выплыть из всего этого состоящего из смеси лжи и предательства ужаса, в котором я почти тонула. Я дико боялась ошибиться, боялась, что не застану Глеба и что мне не удастся встретиться с ним. В одном я была уверена точно: я просто не смогу найти его, если его не будет дома. О других вариантах его местонахождения и речи быть не может. Так подсказывало мне моё сердце. Когда до поворота на нашу старую улицу оставалось не более тридцати метров, я сорвалась на бег. Я больше не могла это терпеть. Ноги неприятно содрогались при каждом движении, дыхательные органы молили остановиться, но я не могла позволить себе дать слабину. Как назло подул по-весеннему ледяной ветер, дождь усилился и заморосил ещё сильнее, создав на фоне звуков моих быстрых шагов приглушённую шумовую завесу. Я бежала изо всех сил, по щекам стекали слёзы, смешивающиеся с каплями, валившимися из небесной вышины, а цель — кирпичный глебовский дом — будто бы только отдалялась от меня, не давая мне даже приблизиться к его дверям. Через время силы всё-таки иссякли. Когда пункт назначения был уже совсем близко, я притормозила и, покачнувшись из стороны в сторону, едва не упала прямо в лужу. Спасением от падения стал чей-то невысокий шиферный серый забор, о который я рефлекторно опёрлась ладонями, ощутив холод металла и не позволив себе пораниться. Тяжело дыша я отстранилась от своей опоры и согнулась пополам, ощущая сильнейшую беспомощность и усталость. Тело обессилело, ослабло и замёрзло, но я не могла продолжать стоять здесь. С трудом сдвинув с места ватные ноги, я обняла плечи руками и продолжила свой путь. Красивое ограждение, выполненное из столбиков из бежевого кирпича и кованых прутьев между ними, одним своим видом усилило и без того всепоглощающее волнение. Глаза снова начало щипать от нахлынувших эмоций. У меня не получалось поверить в то, что я снова тут. Больше пяти лет духа моего не было здесь, но сейчас я вернулась, я дома, и плевать, что соседний участок более не принадлежит моей семье. С самыми лучшими местами человека связывают не документы, а воспоминания. Времени на разглядывание моего старого дома уже не оставалось. Терпение лопнуло, и теперь я уже не могла растрачиваться на всё это. Шумно вздохнув, я подошла к воротам. Калитка почему-то была открыта — это могло означать, что мои догадки вполне могут подтвердиться и Глеб всё-таки здесь. Легко отодвинув скрипучую чугунную калитку, украшенную коваными детальками с причудливыми узорами, я прошла внутрь, осторожно ступив на хорошо знакомую серую плитку. На этом небольшом дворике пахло елью и детством. А детство пахло Глебом. Что-то внутри меня растаяло, когда я наскоро обвела взглядом фасад дома, окна которого изнутри были покрыты слоем пыли, тем самым не позволяя увидеть ничего из недр жилища. Коротенькая тропинка, ведущая к входной двери и по бокам усаженная растрёпанными, явно не ухоженными кипарисами, которыми когда-то так восхищалась моя мама, почти не претерпела изменений. Было видно, что участок заброшен, хотя пока ещё сохраняет более-менее пристойный вид. Нервно сглотнув, я уверенным шагом прошла по этой самой тропинке, твёрдо нацелившись постучаться в дверь. Мой план успешно сработал, и я сделала всё, как мною задумывалось. Однако к огромному моему сожалению, дверь никто не открыл. Тогда я заметила сбоку от неё звонок, который раньше там не висел, и сразу же обратилась к нему, со всей имевшейся во мне твёрдостью нажав на кнопку. Никаких ответных действий я не дождалась. Я не могла поверить в своё поражение. Отступив на несколько ступенек вниз, я озадачено, даже ошарашено перевела взгляд на свои ноги, не решаясь принимать свою ошибку. Нет! Он точно здесь! Не может быть такого, что он в каком-то другом месте! Резкими движениями я снова забралась на крыльцо и прильнула к железной поверхности двери, не собираясь отступать. Я не могла осознать точный момент, когда мои кулаки стали яростно барабанить по ней. Вероятно, это произошло ровно в ту секунду, когда голос мой сорвался на крик. Я выкрикивала его имя и фамилию, призывая наконец открыть, впустить меня внутрь и разрешить все былые недомолвки. «Истеричка», — подумалось мне, и я оставила эту затею, оперевшись головой о ледяную поверхность двери. Всё внутри сдавило неприятным, тягучим чувством разочарования и тоски. Мне никак не верилось в то, что я снова приняла на себя роль поражённой. На душе заскребли кошки. Снова его нет рядом, снова в голове царит хаос в самом что ни на есть глубоком понимании этого слова. Теперь всё утратило свои краски. Я приземлилась на сухую холодную поверхность какого-то деревянного сундука, стоящего рядом с дверью, и наконец подняла взгляд на соседний дом. Когда-то он не был чужим, отдалённым зданием. Когда-то я считала его своей обителью, неприкосновенной территорией, на которую могли заходить только самые лучшие, в некотором смысле избранные люди. Его стрельчатые окна в детстве не были чем-то диковинным, но сейчас, после пережитой атомной войны в душе и всей череды событий жизни в городе, где такой роскоши не найдёшь в самом вычурном особняке какой-нибудь важной особы, они выглядели волшебно. Сам вид дома почти не претерпел никаких внешних изменений, он пробуждал во мне сильнейшую зачарованность, хоть и прикрытую пеленой тоски по пропащему человеку. Через несколько минут после моего бесцельного разглядывания дома за общим сетчатым забором, из его центрального выхода вышла женщина. С виду ей было не больше пятидесяти, слегка седые у корней волосы отливали каштановым оттенком; на ногах её были надеты лёгкие туфли на высоком толстом каблуке, а тело прикрывало длинное коричневое пальто с воротником английского покроя. Она раскрыла свой яркий цветастый зонтик, уложила его трость на левое плечо и довольно быстрым шагом отправилась в сторону ворот. Я сразу смекнула, что это та самая покупательница, которую я возненавидела, когда мама приняла решение продать наш участок. Однако сейчас детским обидам нельзя было уделять много времени — куда важнее обиды современные и относительно взрослые. Я тут же сорвалась с места, чтобы опередить женщину и подойти к ней на территории тротуара, находящегося за забором. Чудом мне удалось прошмыгнуть незамеченной для неё — моим спасением стал её пёстрый зонтик и шум дождя, которые скрыли меня от её глаз. Я выбежала на тротуар, прикрыв за собой скрипучую калитку, и отошла от ворот глебовского забора на приличное расстояние — так, словно я всё это время стояла здесь и раздумывала над чем-то. Женщина почти беззвучно вышла со своей территории, прикрыв за собой дверцу, и направилась в противоположную мне сторону. Делать было нечего, и я тотчас же ринулась за ней. — Извините, — окликнула её я. Она среагировала практически сразу, обернувшись и вопросительно подняв одну из своих татуированных бровей. — Вы не знаете, находятся ли сейчас хозяева соседнего дома здесь? Для полного понимания с её стороны я кивнула на дом Голубиных и взглянула на неё с немой просьбой в глазах. Я уже не знала, на что надеяться, и она виделась мне последним шансом найти Глеба. Только сейчас я смогла разглядеть эту женщину более детально. Её серые глаза со странным отливом были аккуратно подведены чёрным цветом, как бы подчёркивая необычный оттенок радужек. Всё лицо её излучало какую-то странную, но манкую и неоднозначную энергию, и при всей её загадочности ей хотелось доверять. — Не могу сказать, здесь ли они прямо сейчас, но пару недель назад их сын, Глеб, приезжал сюда, он почти не появлялся на улице, сразу зашёл в дом. Потом его машина куда-то пропала, я не видела, уехал он или отогнал её в гараж, так что не могу дать вам однозначного ответа. Женщина пожала плечами и оглядела меня неким подобием материнского взгляда, после чего подошла чуть ближе и подняла зонт так, чтобы под его укрывающей поверхностью оказались мы обе. — У вас что-то случилось? Как вы без зонта в такую погоду? — обеспокоенный тон её голоса отчего-то смутил меня. — Всё нормально, просто мне срочно нужно увидеться с сыном хозяев. Я знала, что он здесь, но на звонки он не отвечает… — язык как будто не слушался меня. Мне не хотелось ни с кем делиться этой информацией, но она сама вылетала из меня, и речь стала казаться мне неконтролируемым процессом. — Ах, так вы по домофону звонили? У нас сейчас электричество отключили временно, почти на весь день, так что это бесполезный номер. Вы пробовали стучаться? Тот факт, который она озвучила, сперва привнёс в моё тело дозу надежды, но потом эта самая надежда снова безвозвратно потерялась, когда ко мне пришло осознание того, что я пробовала альтернативный вариант — всё-таки не услышать недавнюю истерику с применением безжалостного избиения двери кулаками было невозможно. Я кивнула ей в ответ и вмиг помрачнела, снова приняв самый ужасный исход событий, как вдруг женщина снова заговорила: — Девушка, вы не отчаивайтесь, он частенько сюда приезжает. Ещё, быть может, сможете его тут застать. Ободряющий тон голоса не смог заставить меня взглянуть на неё, мои глаза были прикованы к окнам его дома. Я не моргала и не шевелилась, потому что несмотря на то, что, по словам соседки Глеба, электричества не было, свет там всё-таки включился. Он светил не слишком ярко, но очертания мужской фигуры я смогла разглядеть без особого труда, и даже многомесячные слои грязи и пыли на стекле не помешали мне. Я поблагодарила женщину, так и не подняв на неё взгляда, после чего вышла из-под зонтика, поблагодарив её и буркнув какую-то нелепую фразу о том, что я непременно со всем разберусь самостоятельно. Через несколько секунд до моих ушей донеслись звуки цоканья каблуков её туфлей, но я не обратила на это никакого внимания, ведь моё самое заветное желание практически сбылось. Я подошла к ограждению, а именно к тому месту, где между кирпичными столбами возвышаются кованые прутья с незамысловатыми витиеватыми узорами. Я более не решалась зайти на территорию участка, вся смелость, если, конечно, это была именно она, улетучилась, и я почувствовала, с какой бешеной скоростью и интенсивностью бьётся моё сердце. Ладони сами потянулись к железным прутьям, и я прижалась к ним головой, влажной от дождя кожей впитывая в себя холод металла. Всё тело дрожало, и я не знала, куда себя деть, мне хотелось полярных вещей: скрыться отсюда как можно скорее, просто взять и испариться; при этом я не могла позволить себе уйти или просто стоять на месте, продолжая бездействовать — нет, только не сейчас, когда я наконец нашла его, когда вот он, передо мной, пусть пока на относительно небольшом расстоянии, мутный и расплывчатый в пелене дождя и грязи на стекле окна. Однако чувство вины не позволило мне пройти дальше, я будто бы выжидала его вердикта, его решения, от которого зависит вся моя жизнь. Я стояла перед ним, как великий грешник перед Богом — тем самым, всеобъемлющим, всеобожающим, всепрощающим, но вместе с тем таким величественным и неоправданно грозным. И точно так же, как этот грешник, я ждала приговора. Ждала великого суда. Я сознавала весь ужас своих предыдущих поступков, теперь я понимала, насколько же я жалкое существо, и при этом я всё ещё не могла поверить в то, что всё может кончиться не самым удачным образом, и я просто-напросто останусь одна с осознанием никчёмности своего существования и всего того, что я потеряла, когда не смогла разобраться в себе и в своих чувствах, параллельно погрязая в омуте прочих проблем. Я не видела его глаз, но я была уверена, что их зелень сейчас обращена на меня, и там, за этой зеленью, скрывается столько боли, что даже самыми возвышенными и красивыми стилями писания не удастся передать её степень. Мы простояли так недолго — в какой-то момент серая занавеска дрогнула, и силуэт Глеба, вместе со светом, так чётко очерчивающим каждую его линию, потух, да так резко, что создалось впечатление, будто бы его никогда там не было, а то прекрасное видение, что я наблюдала всего только пару секунд назад, словно являлось плодом моего больного воображения. Тонкое чувство, названия которого я ещё не могла знать, резко выключилось, разорвав между нами ту тончайшую связь, которая буквально восстала из мёртвых ровно в тот момент, когда я заметила его тень в окне второго этажа. Одиночество захлестнуло меня с новой силой, и только после этого я поняла, что плачу. Негнущимися от озноба пальцами я постаралась утереть всю влагу с лица, что было абсолютно тщетным и бесполезным в условиях сильного дождя. Холод окутал всё тело, он поглощал меня на протяжении всего того времени, что я находилась на улице, всё сильнее и сильнее промокая под струями дождя, но ощущать это в полной мере я начала только после ухода Глеба из поля зрения. Глаза начали сами собой закрываться, веки прижимались друг к другу, точно стремились закрыть мою душу от этого ледяного, серого, страшного мира за объятиями Морфея. Боль душевная усилилась болью головной, и вся реальность начала расплываться в сознании вместе с течением осадков. Больше окружающая действительность не была мне видна, но ещё некоторое время я слышала фоновую шумовую завесу, и в какую-то секунду она на мгновение прервалась, после чего я почувствовала на своих плечах тяжёлые, тёплые, мягкие ладони. Они резкими, но в то же время аккуратными движениями буквально отлепили меня от этого злосчастного забора, в который я забилась, а затем приятное человеческое тепло начало чувствоваться ещё и в области лопаток, и я даже могла ощутить его крепкие руки. Обессилено подняв голову и через огромные усилия разлепив глаза, я увидела перед собой Глеба. Он был почти полностью сухим — дождь ещё не успел поглотить его, обнять и заставить дрожать от холода. Голубин смотрел мне прямо в глаза всего несколько секунд, и взгляд его выражал много всего того, что мы не могли сказать друг другу за всё это время. — Пойдём, — он сказал эту фразу со всей твёрдостью, притом тон его голоса вовсе не звучал грубо. Глеб часто так разговаривал. На не движущихся окоченевших ногах я последовала за ним, толком не осознавая происходящего. Эмоции показались мне каким-то автоматизированным режимом, тумблер на переключение которого явно был выключен. В голове царила неприятная пустота, а сознание поглотила апатия.

***

— Я бы заварил чаю, — начал Глеб после длительной паузы, за время которой я успела переодеться в его вещи и завернуться в вязаный, неприятно колючий клетчатый плед, — но у меня тут ничего нет. Могу предложить разве что кипяток и коньяк. Я не могла выдавить из себя ни единого слова. Ощущение внутреннего препятствия, отнимающего дар речи, неприятно давило на всю нервную систему. Мне хотелось сказать многое, но чувства, казалось, притупились, хотя всё ещё рвались наружу в физической форме, будучи неспособными излиться в словесном формате. Я смотрела на него, на движения его рук, наблюдала за траекторией его взгляда, по которому так сильно скучала, следила за неповторимой, такой особенной для меня мимикой. Я уже не могла вспомнить, сколько времени истекло с нашей последней встречи, но по ощущениям прошло явно больше, чем вечность. Голубин расположился чуть поодаль от меня: подмяв под себя ноги, я сидела в старом, но пока ещё презентабельно выглядящем кресле, а он уселся за старый письменный стол своего отца, повернувшись корпусом к пустотной его части. Глеб облокотил голову, обрамлённую нерасчёсанными, отросшими светлыми волосами, на кулак, и уставился в пол, будто бы специально избегая зрительного контакта со мной. А я ждала его взгляда. Мне было мало его там, на улице, под ледяным дождём, этих нескольких секунд было недостаточно, чёрт возьми! И когда наконец он решился поднять на меня опечаленные, возможно, сожалеющие глаза, всё внутри меня снова перевернулось. Тот самый тумблер включения эмоций вновь переключил свой режим, и я ощутила что-то первобытное, далёкое от адекватной составляющей процесса чувствования. Его взгляд говорил многое. Использование слов и речи уже не было необходимостью. Казалось, всё в этот момент перестало иметь всякое значение. Важность имели только его глаза и это щемящее грудь чувство возвышенного страха. Я боялась, сама не понимая, что конкретно вызывает во мне эту тревогу. На самом деле беспокоиться уже не о чем. Я нашла его, и теперь всё будет иначе.