Осенние города

Шура всегда гордился своим умением быстро и красиво переписывать тексты. Ему всегда, ещё со школы, было по-кайфу ловить завистливые взгляды окружающих. Он мог печатать, не отрывая взгляда от монитора, только холеные пальцы быстро-быстро, по-хакерски, щелкали клавишами. Шура протянул руку, не глядя пошарил ею по столу и опрокинул банку с энергетиком. Он даже не сразу заметил, только услышал звяканье жестянки и запоздало выругался сквозь стиснутые зубы. Пенящаяся желтоватая жидкость громадной лужей залила стол. Хорошо, хоть на документы не попало — а то суши это все потом. А лучше — сразу переделывай. Вот же ж блядь. Шура поднял банку, заглянул в нее и разочарованно поджал губы. Пришлось идти за тряпкой и вытирать стол, банка сразу же улетела в ведро. А потом снова работа. Шура второй день корпел над переводом, выверял все до точки, до миллиметра в пробеле и четкости абзацев. Шуре хотелось плюнуть и забить на это. Он чувствовал, что не потянет, что этот скучный перевод его доконает, что он свихнется от всех этих терминов и нудящего в трубку редактора. Нет, пожалуй, ещё не свихнется. Не свихнулся же он тогда, когда писал эту отвратительную статейку про консервы в Пятерочке, верно? Тогда тоже был дождь, болели глаза, и тряслись от недосыпа руки. Тогда он тоже простыл и курил на балконе, давясь кашлем и кайфуя от каждой затяжки. Курение — зло. Особенно, для несчастных писак, которые врут себе, закрываясь минут на семь в этом островке безопасности. Ну, или пока пачка не опустеет. Вот и теперь, все будет путем. Верно же? Шура опять подумал, что скоро закончит, возможно, получит деньги не через полгода и сможет поспать. А потом денёк провести у окна, задумчиво терзая струны гитары. Опять с сигаретой в зубах. А потом... Потом снова кабальный труд мелкого журналиста. И все по кругу. Проклятому. Меловому. Кругу.Что. Б. Его. В глазах жгло, и маячали синие круги. Чтобы держать их открытыми, требовалась львиная доля мужества. Спина затекла, и правая рука, елозящая мышкой по монитору, ощущалась как ватный довесок к телу. И всё еще был риск отрубиться. Шура сверился с текстом и уронил гудящую голову на руки, остервенело массируя виски. Больно было даже дышать. И вот именно в этот момент, как всегда не подходящий, на разбитом экране мобильника высветился звонок. Конечно же, от кровопийцы-редактора. Шура же никому больше не нужен. Честно говоря, он был неплохой парень, этот Колян. Если бы не стучал ручкой по столу, не резал бы жёсткой рукой чужую работу и не орал бы с пеной у рта в трубку, что пепел от сгоревших сроков уже развеяли по ветру, а работы он и в глаза не видел. От чего Шуру каждый раз подмывало со страдальческим стоном запустить телефон в стену. Пальцы скользили, телефон тупил, ответить получилось не сразу. — Саш, ты чё, спишь там? — возмущённо крикнул в трубку Николай, как обычно, на взводе. — Нет, конечно нет, — слабо хмыкнул Шура. — Да ты чё, все же в 3:20 ночи работают с повышенным энтузиазмом. — Где статья? — возмущенно поинтересовался редактор. — Ты обещал мне статью. — Какую? — рассеянно переспросил Шура, листая перевод. — Блядь. Коротко и ясно, что уж там. Шура смутно вспомнил, что да, была какая-то пустая статейка, что-то глупое, что-то о книгах, хотя, может, он и ошибается. Он хотел сделать все сразу, и статью, и перевод, а потом послать всех и отдыхать, кляня чертов мир литературы и полубезумных от сидения за ноутом писак. Но, как-то не вышло. Шура снова вылез в ворд, открыл документ, пробежал его глазами. Первые три строчки. Потому что Колян тут же кашлянул в трубку, ожидая ответа. — Я отошлю тебе статью. Когда? — Желательно, вчера утром, — цинично отозвался редактор. — А ты как думаешь, Саш?! Чтоб через три секунды была у меня на почте! Шура поморщился. — Я тебя умоляю, Коль, сбавь обороты, — он поглядел на часы и зевнул. — У меня башка не варит... Не еби мне мозги, серьезно. Ночью это, как минимум, тупо. Николай кашлянул в трубку. — Ты это...документ кинь...и спать иди, — выдавил он, наконец, и тут же с подвыванием зевнул. — Ногами. В кроватку. Ага? — Ага — рассеянно согласился Шура. Потом немного помолчал, вслушиваясь в гудки, и чертя пальцем круги света на поверхности стола, отбрасываемые ноутом. Он задался вопросом, а сколько же спал Колян, и как тут спать вообще, когда горят сроки, на столе три кружки с остатками кофе, а в мусорке жестянки из под энергосов? Шура трясущимися пальцами выудил сигарету и чиркнул зажигалкой. Зажигалка скрутила дулю и под лозунгом «пошел нахуй» зажигаться отказалась. Наверное, сломалась, когда кошка свалила на нее стопку книг в полете за бабочкой. Вот же зараза. Пришлось тащиться через всю квартиру за спичками и дедовскими способами пытаться зажечь сижку, чтобы потом курить в форточку и лениво наблюдать, как серо-лиловые от тумана многоэтажки пучат тусклые окна и протыкают дождливое небо. Хрень, а не зрелище. И все же, Шуре это даже нравилось. Он уже дремал с открытыми глазами и мечтал о возможности улететь в это ночное небо и застрять, свариться в этом холоде навсегда. И больше не хотеть спать до черных точек перед глазами, или рези в желудке и боли в сердце от чрезмерного количества кофеина и безысходного одиночества. Шуре казалось, что если бы у него был кто-то, кто сейчас бы матерно гнал его спать, просыпаясь и обнаруживая пустоту рядом с собой... Вот тогда было бы легче. Он бы не чувствовал себя так паршиво, он бы знал в какую сторону двигаться и о чем думать, у него был бы смысл жить. А не вот это вот все... Витиеватый дымок постепенно затихал, только пепел падал за окно и моментально намокал, на парапете оставалась серая грязь. Шура сам не заметил, как дошло до фильтра и почти погасло. Приятный дым вдыхать становилось все тяжелее, но Шура упрямо курил, гонял туда-сюда воздух, оттягивая обманчивое спокойствие. Наконец, затушил сигарету об форточку. Порвалась струна, как говорится. Кошка, маленький ухоженный сфинкс с выпученными наглыми глазюками, соскочила со стула и бросилась хозяину под ноги. Шура морщился, пару минут напряжённо слушал утробный крик кошки. Как мать-одиночка, которая научилась игнорировать истерический плач ребенка, доведённая до отчаяния жизнью, — сразу же приходило на мысль. Едва переставляя налитые свинцом ноги, Шура дошел до шкафчика, достал пластиковую банку с зелёной наклейкой. Развернул один из пакетиков и кинул, не глядя, сухого корма, примерно горсть, в миску питомца. Кошка попробовала корм и недовольно мяукнула — Шура сыпанул самую дешёвку, невкусный. Принцесса ещё, епта. — А не закончу статью — мух будешь жрать, — хмуро бросил Шура, проходя мимо. — И я вместе с тобой, блядь. Кошка не спеша принялась есть, гремя кормом по мисочке. Потом бросила и побежала вслед за хозяином. Потерлась мордочкой о голые лодыжки. Шура слегка оттаял и даже почесал кошке за ухом. Минуты три. Хотелось чего-то соленого и вредного. Чего точно — а хер его знает. Шура вернулся к ноуту, проверил статью. Бросил на половине — надоело. Решил, что и так сгодится. Главное, чтобы деньги дали. А относительно качества ему было плевать. Грамотно — грамотно. А постановка слов и "музыкальность" текста — дело десятое. Перетопчемся. И Шура сохранил документ, а потом прилепил его к письму. Пока оно отправлялось, он успел заснуть прямо за столом, неудобно согнувшись на стуле. Часы показывали 3:59. *** Колян осчастливил звонком в полпятого утра. Заявил, что Шуре нужно в срочном порядке явиться к нему в «редактуру» и обговорить кое-какие мелочи. А потом — свободен как ветер. Твори, что хочешь. Шура от такого счастья даже со стула свалился. И ощутил себя стариком, у которого затекли шея и плечи. Кошка спала на не разобранной кровати, блаженно подтянув под себя лапки. Доброе утро, нахрен. Шура дополз до ванной и сунул голову под струю ледяной воды. Комната сделала два шага и остановилась. Даже в голове чуток прояснилось, хотя по-прежнему болели глаза, сводило лицо, и пульсирующая кровь разгоняла тошнотворное чувство от горла к носу и назад, в обратном порядке. Следующим испытанием стал завтрак. Есть не хотелось, но, после выуженного из холодильника энергоса, перед глазами поплыло, и резкий рвотный позыв заставил Шуру с удивлением вспомнить, что энергетическая муть не приравнивается к полноправному приему пищи. Пришлось лезть в шкафчик за макаронами, и варить их в спешном порядке. В голове стоял белый туман, а на подкорке сознания светилась одна-единственная надпись «спать». Признаться, Шура ее уже ненавидел. С макаронами пошла какая-то херь, точнее, херь пошла с поваром-недоучкой. Шура случайно высыпал макароны сразу же в кастрюлю, потом долго матерился и проклинал чертов мир журналистики. Пришлось мешать и надеяться, что «шедевр кулинарии от Александра Умана» не слипнется в одну блевотную массу. И параллельно в воду летели масло, специи, горошинки перца и сушенные лавровые листья из пакетиков. Макароны не слиплись, и даже в холодильнике нашелся кусок сыра, странный, но кто обращает внимание на такие-то мелочи. И это в наше время!... Разварилось забытое на плите яйцо. Пришлось спасать ситуацию, параллельно забывая о невозможности поспать хотя бы часок. И унять эту мигрень и отвратительную, как после наркотиков, резь в глазах. Гадость какая. Подоспел и кофе, хоть что-то удачно. Шура выпил залпом две кружки, без капли молока, понял, что совершенно не голоден. Пришлось жевать ароматные макароны и, с чувством выполненного долга, шлёпать назад, в комнату. Голова кружилась в два раза быстрее, чем детский волчок-Петрушка. Вот же зараза. И примерно через полчаса он вывалился в бренный мир, под свинцово-серое небо. Город только просыпался, но небеса уже просветлели, и туман из лилового стал желтовато-синим. Дождь по-прежнему шел, мелкий, колючий. Невообразимое количество серых пустых многоэтажек стояли под ним, нахохлившись. Шура не смог удержаться от удовольствия сонно поглядеть на бетонные махины с отдельными желтоватыми пятнами окон — как росчерки света, как бусины в браслетах, как блёстки на этюдах некоторых художниц. Красивое зрелище. Он вздрогнул, оправился, быстро проверил ключи и мобильник, одернул воротник осеннего пальто и воткнул в уши наушники. Вдоль бордюров и прямо по тротуару текла вода, а до автобусной остановки было топать и топать. Хорошо, ещё относительно близко. А то пришлось бы на метро громыхать, а это не просто «пиздец», это ебаный квадрат пиздеца. Во всяком случае, Шура был в этом уверен. В ушах отдавался голос Стинга, и Шура слегка покачивал головой в такт музыки. Сонливость отошла на второй план, сердце сжималось от горечи и неизбежности. Он устал, смертельно устал. И что самое мерзкое — устал от всей этой жизни. Every bond you break Every step you take I'll be watching you Когда-то в его жизни уже было что-то похожее. И Шура боялся повторения этой истории. Но страстно и мучительно мечтал вновь полюбить. Ему нужна была энергия, приводящая в движение сложный механизм эмоций и ощущения чувств. Ему нужен был блеск чужих глаз и улыбка поддающихся губ, чтобы черпать откуда-то вдохновение и ощущать себя снова счастливым. Хотя, однажды, любовь обратилась в непробудную ложь. Страстно хотелось верить, что в следующую минуту все будет умопомрачительно хорошо. В следующую любовь. В следующую песню. В следующее течение жизни. Дождь усиливался с каждой минутой. Когда Шура добрался до остановки, ее заливало так, что ни покурить, ни сесть, ни вздремнуть под шумок. Когда притащился автобус, с волос у журналиста текло, а одежда намокла до нитки. В автобусе было жарко, но влажно, пахло мокрой тканью и волосами. Сонные, замученные, большей частью превращенные в ипотечных рабов, люди кемарили у окон, жались к поручням, как к родным, и уныло залипали в тускло светящихся мобильниках. Классическое утро классических будней, как говорится. Шура механически оплатил проезд и прошмыгнул на единственное свободное место в самом хвосте. Музыка успокаивающе пульсировала в наушниках, и, казалось, текла по венам, мешаясь с застывающей кровью. Жестяная посудина тронулась, просто ужасающе громыхая. Шура дремал у окна, а мимо, подхватываемый песнями времён «The Police», проносился зареванный поутру, как обманутая школьница, город. Мелькали остановки, улицы и дома. Много-много домов. Кое-где уже тянулись, измученные жизнью, школьники. Пробегали тонкие, от недосыпа и стрессов, студентки — нимфы из человейников XXI века, плелись на работу «ранние пташки» — несчастные мученики типо Шуры. Это было утро, каждую секунду которого журналист предпочитал потратить на сон. Хоть, и очень поверхностный. На одной из остановок в дверь втиснулась старуха с огромным баулом и примостилась возле Шуры. Тот приоткрыл один глаз и от греха подальше медленно поднялся, оправил складки плаща — уступил место. И прикорнул у поручня, ещё более измотанный, чем в начале утра. Автобус ужасно болтало, время от времени Шура прикладывался лбом к холодной железке. Наверняка, по закону подлости, ещё и шишка потом вскочет. Ну, что ты будешь делать, а. ... Николай сидел за выскобленным столом, ерзал в кресле на колесиках, согнувшись в вопросительный знак. Его пальцы натужно щелкали по клавиатуре, время от времени цепляясь за мышку, как за островок безмятежности. — Выглядишь, будто тебя с помойки украли — устало заявил редактор, видимо, пытаясь шутить. Шура оглядел мятое лицо Коляна, неравномерно побритые щеки, ввалившиеся глаза и иронично хмыкнул. — Что, родню признал? Он подвинул стул и сел рядом с редактором. — Будем резать твое сочинительство, — сосредоточенно пробормотал Колян. — Отключай свою музыкальную чувственность к херам, и вперёд. Я жду. Шуре захотелось повеситься. *** Когда он, наконец, вырвался на свет божий, утро переросло в день. Светло-серое небо курилось над головами, словно сказочный великан вздумал выкурить сигаретку-другую. Ну...и закурился, короче. Шура шел по улице, чисто автоматически разбирая дорогу. В ушах по-прежнему надрывался Стинг, Шура врубил на максимум, чтобы гарантированно заглушить все, даже мысли и чувства. И это, кстати, неплохо сработало. Он плелся по залитой дождями улочке, глядя себе под ноги. Вокруг сновали люди, и летели тускло-блестящие автомобили, но их было немного. Во-первых, многие занялись своими делами, им было не до праздного шастанья. А во-вторых, в этой части города люди появлялись редко, здесь были только старые дома, и уютные магазинчики кое-где, и очень неплохие кофейни. Шура любил здесь гулять, проходя быстрой тенью мимо винтажных дверей и замысловатых вывесок, но сейчас он слишком хотел спать. И пряный дождливый день, и красивые старинные домики, и золотисто-рыжие листья на белых плитах дорожек — все это нисколько не привлекало его. Не в этот раз. Мимо пролетел новенький, блестящий черными боками, автомобиль. Шура и посмотрел на него лишь потому, что отчётливо уловил знакомые мотивы, льющиеся из окон. Весело и ненавязчиво раскидывая отзвуки «When we dance» по всей округи, автомобиль марки Kia Sportage пролетел мимо Шуры. По пути он, конечно же, влез в лужу и обдал несчастного журналиста целым фонтаном брызг. Шура запоздало отпрыгнул в сторону и попытался оценить урон. Грязная вода стекала по лицу, попала даже в глаза и рот, пальто неприятно отяжелело и продувалось ветром, выбившиеся из неаккуратного хвоста волосы повисли сосульками и поналипли к лицу и шее. Ну приехали, блядь. Шура громко выматерился и с раздражением выдернул наушники из ушей. Он уже ощущал, что заболевает и готов истекать соплями до конца этого года. Черт бы побрал этот день, эту жизнь и этого идиота, но в новой симпатичной машине. К слову сказать, Kia притормозила недалеко у тротуара, и из салона выскочил молодой человек, совсем паренёк, лет двадцати, может, чуть старше. У Шуры с этим всегда было не важно. — Извиниите, — простонал тот, хлопая своими голубыми глазами. — Мне правда жаль... Я могу вам помочь? — Если не хотите свести меня в могилу, или же не знаете способа стать моментально сухим — нет, благодарю покорно — сквозь зубы шикнул на синеглазого Шура. Ему хотелось прибить гада, только чтобы тот перестал извиняться и пялиться по-детски наивными глазами. Тот наклонился и участливо попытался помочь, но вместо этого только наступил на не вовремя размотавшийся, шарф и едва не рухнул на журналиста. А тот вновь едва не угодил а придорожную лужу. — Боги милосердные, за что мне эта кара?! — возмутился Шура, отпихивая от себя мальчишку. "Кара" надулась, но попытки помочь оставила. Что же, и на том спасибо. Шура, сохраняя на лице максимально кислую мину, не мог отказать себе в удовольствии лишком разглядеть этого неуклюжего любителя «The Police» и длинных шарфов. Как оказалось, мальчишка был просто измученным — под глазами у него залегли огромные тени, практически черные. Синие глаза смотрели мутно и флегматично, хотя само лицо всё ещё хранило виноватое выражение. Кстати, он был красив. Быстрое, не то чтобы правильное, скорее, притягательное лицо. Пушистые волосы, объемный шарф, в котором он прятался, чёрное пальто, руки в перчатках из тонкой кожи — долбаный аристократ-самоучка. Но Шуре он показался милым и хорошим, несмотря на то, что окатил журналиста грязной водой. Он даже испытал симпатию и абсолютное понимание, посочувствовал человеку, которому тоже не повезло с графиком работы и хотел было идти по делам, а че ещё делать? — Хотите, я вас подвезу? Шура обернулся и иронично приподнял брови. Синеглазый чуть улыбнулся и махнул рукой в сторону машины, как бы оправдываясь. — Ну, не пойдете же вы вот так...по дождю? — удивился он. Шура чуть улыбнулся и махнул рукой на все и сразу. А для верности, ещё и плюнул. С размахом. В салоне машины было тепло, Шура, наконец-то, смог примоститься поудобнее и подремать у тонированных окон. Синеглазый мурлыкал что-то там себе под нос, заботливо сделал музыку потише и тронулся с места. Шура всей поверхностью кожи чуял — синие глазищи время от времени отрываются от дороги и смотрят на него через зеркальце. Журналист хмыкнул и хотел было что-то сказать, но не успел — отрубился. ... Он проснулся отдохнувшим, но не сразу понял, где находится. А потом охуел. В машине было тепло, хотя от стекол несло неприятным холодком. Мокрое пальто пропало, зато плечи укутывала мягкая на ощупь ткань — серо-зеленый плед в широкую клетку. Шура резко подорвался и завертел головой. В мозгах было пусто, он только заторможено понимал, что уехал с каким-то замученным шкетом, не сказал адреса, заснул по дороге и, судя по всему, спокойно дрых в машине до вечера. Ситуация — вкус, как говорится. Ну, из хрени стоит выпутываться, а Шура хотел это сделать прямо сейчас. И надеялся, что за собственную дурь не придется платить. Или, хотя бы, не дорого. Неприятно получилось. А из этого вывод, дорогой, спи больше, — резко заявил он себе и заправил за уши влажные волосы. На переднем сиденье его ждало очаровательнейшие зрелище — мальчишка был на месте, и тоже дрых, свернувшись клубком в не китайский иероглиф. — Ты заснул, я решил тебя не беспокоить, — сонно заявило это чудо природы, моментально продирая глаза. — Ты выглядел, ну... уставшим. Ой, мы же на "вы" были... Шура недоверчиво хмыкнул и дал волю хриплому смеху. Синеглазый неуверенно улыбнулся и передёрнул плечами. — Ты просто очаровательный идиот, епта, — Шура покачал головой, начиная понимать, какую глупость совершили они по усталости. — И тебя ничего не напрягло во всей этой истории, не? Юноша серьезно помотал головой. — Я хотел спать, а не думать. — Так и встретились два идиота.... Зовут тебя как? Синеглазый серьезно кашлянул и протянул руку. — Лёва... Егор. — Это типа на выбор? — ухмыльнулся посвежевший и развеселившийся Шура. — Заверни мне Леву, придурок. Я выбираю его. Затем поглядел искоса в серьезные голубые глаза и вновь рассмеялся. — Я Саша, — сказал он степенно. — Но для тебя, Александр Николаевич... Слушай, зови меня Шурой и отъебись. Нам обоим так будет сподручнее...вроде. Шура вновь рассмеялся и покачал головой. Лёва ему действительно нравился. — Бывай, дорогуша, — он натянул жеванное пальто и потянулся к двери. — Тебе я больше не верю, увезешь ещё дальше. Но буду рад поболтать при встрече. Но у меня кошка голодная.... До свидания, Лёва. — Кошка — это важно, — хихикнул Лёва, испытывая затруднения в поддержании беседы, и не зная, как вести себя с новым знакомым. — Ну... пока? — Пока — Шура медлил, по-глупому улыбаясь. Лёва тронул его руку и вопросительно поглядел прямо в глаза. — Я приехал к себе домой, извини... Не хочешь подняться и выпить кофе? Мы могли бы... Ой, тебя же, наверное, ждут. А ты тут со мной. Кукуешь. И он тоже замялся, но с Шуры веселость как рукой сняло. Он вдруг понял — Лёва, точно как он, одинок, и при всей абсурдности ситуации, она ему даже понравилась. В своем даже тупить, как оказалось, приятно. Он поглядел в синие глаза долгим внимательным взглядом, и уловил-таки отчаяние одинокого существа, которое не хочет насильно втискиваться в малознакомое общество. Так, слегка намекает... — Да брось ты, — решительно фыркнул он. — Кто меня может ждать. Пошли уж. Хороший-то хоть кофе? В жизни, — как-то давно сказал Шурин отец — все очень и очень непросто. Такой же закон и в любви. Вообще, они очень похожи, жизнь и любовь: одна дополняет другую. И обе они состоят из моментов. Так вот. В жизни есть простые моменты и моменты истины. Никогда не знаешь, когда наступит какой, и через какую абсурдную ситуацию ты выйдешь на перепутье, определяющее твою странную жизнь. Иногда из маленького и незначительного вырастает что-то поистине важное, и ты ещё долго будешь гадать, как у тебя это вышло. Шура чувствовал прикосновение мягкой ладони и невольно радовался, что один-единственный вечер проведен абсурдно, но весело. Да, в жизни бывают отдельные моменты истины. Но люди умеют понимать их не сразу, а по прошествии времени. Для этого есть особенный термин. Шура знал его когда-то давно. Что-то длинное и начинается с «ретро». Знал. И про истину, и про слово. А потом случайно забыл.