Осенние города

— Я! Твое! Грустное! Солнце! С! Букетиком! Фиалок! Под! Дождем!.. Шура с секунду сонно лупал глазами, потом опасливо убрал телефон подальше от уха, а затем ласково выдал: — Левушка, ты чё, родимый, ахуел там совсем что ли?! Пять, мать их, часа, блядь, утра, твою налево, синеглазая сволочь! На другом конце провода раздалось испуганное жалобное «ой». Шура со стоном, перерастающим в истерический хохот, откинулся на подушки. Сна, конечно же, не было ни в одном глазу. Спасибочки, блядь, Лев. Спасибо… — Извинииии, — почти простонал в трубку Лёва виноватым тоном. — Ты… меня теперь убьешь, да? Шура не удержался и скорчил злодейскую рожу, хотя Лева не мог этого видеть. Да и «злодейской» рожа была с натяжкой. Так, не выспавшийся шут-ведьмоубийца. Ну… наверное. — Ну, че так страшно сразу? — вкрадчиво промурлыкал он в трубку. — Возможно, покусаю за мягкие бочка… и не только. Но убивать не буду, не-не. Я же не тиран, господи… — Это меня и пугает — нервно хихикнул Лёва. Шура прицокнул языком. — Сиди и бойся! — ласково хмыкнул он. — Глядишь, запомнишь, что посторонних людей не будят чуть свет истошными воплями в трубку… Так, стоп. А чего тебе надобно, прелесть? И тут же ощутил, как на другом конце провода коварно заулыбался Лёва. — Я стою под твоим подъездом, — гордо объявил он. — Ты знал, что тут дождина, как из шланга, хлещет? — Я когда сплю, в окна не пялюсь, — буркнул Шура. — Скажи, какого хуя тебе понадобилось под моим подъездом? Повисла пауза, словно Лёва размышлял: его сейчас слегка троллят, или Шура и его мозги просыпаются в разное время? — Я вообще-то в гости, — уже менее уверенно заявил он. — В пять утра?! Лёва вместо ответа чихнул. А, понятно. Молодец, Левушка. Мы в гости: я и моя простуда? — Звони, — мученическим тоном вздохнул он. — Не гнать же тебя в шею, верно? Сейчас… открою. Трель звонка, радостная, как сам Левка, разнеслась по квартире в ту же секунду. Шура зажмурился и сдавленно выругался сквозь стиснутые зубы. Вот же ш, черти принесли, не вовремя. Журналист сполз с кровати, испытывая к Леве довольно странные чувства: гремучую смесь ненависти и мягкой радости. Вот, что одиночество с людьми делает! Тонкий халат нашелся в недрах шкафа не без труда. Накинув его на плечи, Шура почапал к двери, шлепая босыми ногами по полу. И через секунду уже воочию мог узреть голубоглазое безобразие, которое лишило его возможности смотреть сладкие сны. Лёва был свежим и бодреньким, как будто накануне проспал почти четверо суток. На нем была светлая кожаная куртка с кучей карманов и молний, безбожно распахнутая. Впрочем, синеглазое чудо ее тут же скинуло на пол, оставшись только в черно-белой водолазке, поверх которой была объемная футболка с психоделическим принтом. Он взмахнул, унизанными кольцами, руками и помотал головой, отчего мокрые лохмы неприятно ударили его по щеке. — Ня. И он протянул Шуре букетик примятых фиалок. Журналист хмыкнул. — И что это? — Фиалки — недоуменно пожал плечами Лёва. — Зачем? Синие глаза заискрились лукавыми искрами. — Ну, это так надо. Ты меня не слушал, ууу, противный!.. Я твое грустное солнце с букетиком фиалок под дождем. Последнюю фразу он произнес нараспев, почти пропел, ласково улыбаясь. Получалось у него прилично — Шура невольно заслушался. — Пахнет какой-то сладкой романтикой, — хмыкнул он, быстро кивнув. — Ну, я понял, понял… Давай сюда свой веник, и пошли сохнуть. Лицо Левы приобрело обалделое выражение. — Эээй… да почему… да… В смысле, веник, блядь?! Шура хмыкнул. — А с виду такой милый мальчик. Ну, так и будешь украшать мою прихожую? Лёва оскорбленно стянул мокрые кроссовки вместе с носками и прошествовал в комнату. Журналист покачал головой и в очередной раз обозвал Леву инфантильным ребенком. А потом подобрал и повесил сушиться его белую куртку и носки с лыбящимся авокадо, засунул сушку для обуви в кроссовки на массивной платформе. Кажется, действительно, он завел себе непослушное дитё, которое не в курсе как себя-любимого обслужить. Не говоря уже обо всем остальном. Строго говоря, Лёва как-то притих. Когда Шура вошёл в комнату, то обнаружил его в кухне, не выцветшем диванчике. Лёва как раз сосредоточенно плел косичку из кистей подушки. Рядом тихо посапывала наглая кошка. — Твоя одежда промокла насквозь, сейчас сохнет, — мягко заметил он. — Остальное как? Сухое? — Угу. Но вид у Левы был неуверенный. Поэтому Шура в два шага приблизился и бесцеремонно ощупал своего гостя. Футболка была влажной, штаны до колена были покрыты мокрыми пятнами. — Если это сухо, то я сегодня выспался, — насмешливо хмыкнул Шура. — Что смотришь? Раздевайся давай. — А как звучит-то… Шура косо зыркнул на смеющегося Леву и ощутил, как где-то в груди у него сладко кольнуло. — Выкинь из головы глупые шуточки и займись собой, — притворно строго посоветовал он. — Я сейчас найду тебе сухое. А потом будешь греться. — Да, папочка! Шура фыркнул и стремительно вышел из комнаты. Когда он вернулся, неся стопочку сухой одежды, его встретили широкой улыбкой. — А как я буду греться? — Прилично. И не доставая меня. И журналист всучил Леве одежду. Тот скептически оглядел простой белый свитер и серые домашние штаны, но ничего «стариковского» не обнаружил. И потому, принялся раздеваться. Первой стащил футболку и, скомкав, кинул ее на диван. Потом замер и лукаво улыбнулся. — Отвернуться не хочешь? Шура со снисходительной насмешкой вскинул брови. — Можно подумать, что я там не видел?.. Или в твоём переодевании планируются элементы соблазнения меня-несчастного, а? Если Лёва и смутился, то виду не подал. И оставшуюся часть быстро закончившегося переодевания провел в тишине. Молчал он, и когда Шура унес его вещи, и когда вернулся назад, и когда полез в шкафчик за чаем. — Обнимашкииии?.. Шура вздрогнул, едва не разгрохал банку, а потом покосился на Леву с откровенным подозрением. Тот сделал квадратные глаза и протянул к журналисту руки. — Да ну тебя, — устало вздохнул Шура. — И твои телячьи нежности. Я ещё не проснулся… Чай с сахаром, или без? — С сахаром, —оскорбленно буркнул Лёва. — Две ложки. И, свернувшись в комок, моментально сник. Обиделся. Шура, тем временем, заварил чай в тишине и покое, кинул в одну кружку сахара, потом подумал и приложил две небольшие зефирки. Нарезал аккуратными кружочками лимон, достал мед и мяту. И только когда на стол было накрыто, смутно почувствовал, что перегнул с холодностью. Тонкая душевная организация, мать ее. Синеглазый чудик лежал, свернувшись по-кошачьи в клубок, и оскорбленно чихал в подушку. — Лёва… Ноль внимания. — Лёва. Ответом послужил остервенелое шмыганье. — Лев, я был не прав. Шура едва ли не впервые чувствовал себя совершенно беспомощным. С Левой вообще было непросто —слишком чувствительный, слишком нежный, слишком наивный… Журналисту было сложно понимать его настроение и всегда просчитывать свою речь, чтобы не обидеть свое голубоглазое чудо. Не всегда, в общем-то, выходило. И вот тогда Лёва начинал обижаться, с детской обидчивостью, крепко и надолго. Что с этим делать, Шура так и не понял. — Левушка… Ну хорошо, я правда извиняюсь. Пожалуйста. Лёва. Ну Лёва… Лёва мотнул ногой и резко обернулся. Глаза у него были красными. И этого вполне хватило, чтобы заставить Шуру почувствовать себя полной сволочью. Журналист медленно подошёл и присел рядом. Лёва рассеянно покосился на него и отвернулся. — Прости меня. И про себя помолился, чтобы не пришлось объяснять причину своих извинений. Он и так, кажется, виноват абсолютно во всем. Лёва резко подорвался и с подростковой горячностью стиснул Шуру в объятиях. — Чего ты?.. — оторопел Шура. Лёва отлепил лицо от груди журналиста и посмотрел обиженно, но как-то отстраненно. И даже печально. — Я тебе не нравлюсь совсем? — прямо спросил он. — Смотря о чем ты. Шура не удержался и заправил влажную прядку за ухо. — Вообще. Лёва шмыгнул носом, оглушительно чихнул, так, что Шура подпрыгнул и вдруг жалобно выпалил: — Я никому не нравлюсь! Только в начале, как тебе, а потом начинаю бесить. И то не так, и это неправильно, и внешность дурацкая, и веду себя как на голову ёбнутый… Меня никто не хочет понять! Никто. А я не могу по-другому. Мне так легче и комфортнее и… Блядь, Шурк, я просто такой, мне так нравится, и я так устроен! Но всем до фени, я должен быть обычным, должен перестать «валять дурака», должен стать взрослее… Иначе от меня будут шарахаться, распускать за спиной сплетни, писать гадости в ЛС и изредка колотить. Хорошо придумали, здорово… Но не от меня это зависит, пойми наконец, не от меня! Пойми-пойми-пойми, блядь! Я не могу!..Что теперь, повеситься? Под конец он сорвался на крик, в синих глазах опасно засверкали слезы. Вот тебе и «детка». Вот тебе и наивное существо. У Шуры закружилось в голове, и на губах появился неприятный вкус. Стало мерзко даже думать обо всем этом, а вместе с тем стыдно за себя и болезненно-горько за Леву. Вот так оно вышло. Мальчик-солнышко, наивный, светлый, страдающий… которому просто нужна защита. И немного любви. Это обязательно. Шура уверенно притянул Леву к себе и прижал его. — У меня свои пунктики, — виновато признался он. — Я очень плохо лажу с людьми, практически им не доверяю и… короче, свое отношение тоже смакую медленно и скрупулёзно. Но ты меня не раздражаешь, напротив. Ты красивый, очень красивый… очень-очень красивый. Живой. Это в отличие от меня, да. Умеешь смеяться. Не стесняешься быть странным, быть ребенком. И вообще… м-да. Вот именно, «м-да». Вышло как-то несерьёзно, слюняво и неуверенно. Шура сам себе поражался. Но Лёва на то и Лёва, чтобы оценить. — Ты правда так считаешь? — пролепетал он, вытаращив свои прекрасные глаза. И когда Шура согласно кивнул, заулыбался так счастливо, что Шура осознал: за эту улыбку он в огонь и в воду. — Обнимашки? — вопросительно хихикнул он. — Валяй, сокровище. И Лёва бесстыдно повис на шее у журналиста. … — Мы чай будем пить? Лёва лукаво прищурился. — Если просто чай — спасибо, прелесть какая, но откажусь. Если сладенького подкинешь — бога ради, хоть дёгтем пои. Он зевнул и тут же проворно сцапал с тарелки зефирку. Шура сделал вид, что ничего не заметил. — Ты же журналист, да? — вдруг спросил Лёва, отхлебывая горячий чай. — Ой, жжется… — Аккуратнее, — тут же сказал Шура. — Да, вроде того. Писательствую, бля… И что смешно, по профессии. Лёва понимающе хмыкнул. — А ты? — А я ушел после девятого и учился в музыкальном, — беспечно начала шурина головная боль. — Эм, это так смешно? Шура хрюкнул, но быстро взял себя в руки и помотал головой. — Продолжай. «Везет же тебе на музыкантов, милый» — вторил внутренний голосок. — А потом попал в консерваторию и пошел на отчисление — не мое это. Родители мне этого до сих пор простить не могут. И он звонко расхохотался. — Красиво вышло, — одобрил Шура. — А работаешь ты где? Со своим музыкальным образованием? Лёва хихикнул. — А кто сказал, что по профессии надо? У меня есть довольно странный канал, аккаунты с внушительной аудиторией… — По тебе заметно. — Я был автором-призраком. Фанфички пишу. Шура нахмурился. — Ты же понимаешь какая это мерзость? Брови Левы взлетели вверх. — Мерзость? Фанфики? Почему, эй?! — Не фанфики, — мягко исправился Шура, поняв, что неточно выразился. — Каторжная работа на известных авторов. Твоя книга, написанная по чужим заметкам и изданная под чужой обложкой… Я ведь правильно понял смысл этого занятия? Лёва неожиданно криво улыбнулся. — Есть тоже хочется, — горько ответил он. — Особенно, когда ты просто один из многих интернет-авторов, а тебе вдруг предлагают работу. Шура помолчал, вертя в руках чашку. — Я понимаю — наконец вздохнул он.