Моль

      Ванна была до краев наполнена теплой зеленоватой водой. Медленно поднимался пар, сталкиваясь с серым панельным потолком и прилипая к глянцевым поверхностям. Зеркало давно запотело, являя глазам изуродованный размытый мир по ту сторону, слишком похожий на реальность. Румяные баночки со всевозможными средствами для тела угрюмо проседали под тяжестью горячего воздуха и, казалось, становились меньше. Распаренный аромат чайного дерева лихо пробирался в легкие, дурманил мысли — вмешивал усталость в приятное, покалывающее на кончиках пальцев ощущение наполненного дня. Умиротворенное марево колыхнулось, только когда дверь в ванную открылась после короткого стука.       — Боюсь, что ты уснешь, — улыбнулась брюнетка, в чьей внешности аккуратный нос и узкая челюсть красиво оттеняли восточные черты. Она протянула бокал с рубиновой жидкостью. — Держи. Для настроения.       Ночин медленно поднял тяжелые веки и повернулся к двери. Раздражение прыснуло в кровь, вынудив отвлечься от безмятежной пустоты в мыслях — редкой роскоши для простого работяги. Девушка, что должна была стать любимой, но не стала, предлагала другое излишество. Неуместное и смешное, с какой стороны ни глянь.       — Щас почувствую себя барином и вместо хрущи увижу дворец, — натянуто ухмыльнулся Ночин и после недолгой заминки принял подношение. — Вилка, а ты в курсе, что алкоголь сосуды расширяет? Вот и карауль меня теперь, чтобы я под «настроение» так не расслабился, что меня ебнуло.       — Ну, Аркаш! А можно, если не умеешь в «спасибо», хоть рот закрыть и молча сидеть?       Вика, в дружеском кругу прозванная Вилкой за колкий язык, села на колени, облокотившись о бортик ванны. Она отчего-то сощурилась и приласкала Аркадия за ухом, поглаживая большим пальцем поникший силуэт перебитого хряща. Ночин настороженно косился на жену исподлобья. Вилка иногда старалась быть нежной супругой, но, в сущности, спустя год общего быта в их отношениях почти не осталось места ни желанной заботе, ни страсти. Так, в охотку, из одного чувства противоречия, когда жизнь вынуждала горбиться под весом неудач, просыпалось под кожей какое-то желание тепла. Но до тех пор Ночин заботы от Вилки не понимал. Каждое прикосновение что-то да значило: либо о деньгах заговорит, либо пилить начнет. Не доверял Аркадий бабьей ласке. Мечтал о ней порою, но в действительности — давно не доверял.       — Хочешь, я тебе спинку потру? Или массаж сделаю?       — С чего бы вдруг такая щедрость?       — Ну ты вроде как законный муж мой, — улыбнулась Вилка, а ее рука легко соскользнула по шее вниз и осталась вырисовывать треугольники на плече.       — Вроде как, — с сомнением повторил Ночин и, чтобы забить чем-то паузу, все же сделал глоток из бокала. Тут же захотелось отплеваться — лучше бы Вилка налила самого дешевого вишневого сока, но только не кисло-горькое дерьмо, красиво плесщущееся между тонких стеклянных боков. Нет, это оказалось не вино. И даже не дешевая бормотуха, которую называют вином загадочные отечественные производители.       — Бля… Так, слушай, если у тебя массаж предполагается такой же, как это пойло — я лучше дальше сам домоюсь. Спасибо, — Аркадий с отвращением выдавил похожее на Вилкин подарок слово, — не трать время.       — Не мне «спасибо», а твоему дружку. Он все по Японии сохнет, вот и привез. А я тебе подала... Но с тобой, Аркаш, конечно, никакого настроения нет. — Вилка выхватила бокал из рук Ночина и вылила все его содержимое в воду. — Вот и сиди один.       Жена подорвалась и выскочила из комнаты, оглушительно хлопнув за собой дверью и разрушив всю умиротворенную атмосферу. На кухне зазвенело стекло, — скорее всего, Вилка разбила бокал со злости. А потом грохнуло что-то еще.       Ночин вздохнул и уронил голову на бортик ванны. Неприязнь растворялась и окрашивала сознание так же быстро, как красная отрава — воду. Аркадий вообще не понимал, куда катится его жизнь. И зачем женился на Вилке — тоже со временем перестал понимать. Когда-то ответ был простой: хотелось быть нормальным, как все, чтобы своя семья, красавица ждет дома, и сам ты, вроде как, хозяин и точно кому-то нужен…       Ненадолго этой сказочки хватило.       Было ведь даже что-то такое, вроде приметы: мол, когда пара гармоничная, то и влюбленных видят друг на друга похожими, подходящими. Но Аркадия с Вилкой сложно было сравнить даже с белым и черным, ища гармонию в противоположностях. Она была, не кривя душой, красотка: породистая, смугловатая, чернявая, с проглядывающей сквозь славянскую мягкость острой степной статью. Женственная, в конце концов: хрупкая и маленькая, как по заказу. А Ночин выглядел настолько серым, что это само по себе делало его необычным. Даже сейчас, спустя полчаса в горячей воде, Аркадий не становился румяным, как нормальный человек. На руках светлую кожу оттеняла кажущаяся мертвецкой синева выпуклых вен, да еще четыре вытатуированных «кольца» на пальцах правой руки — когда-то там красовалось имя бывшей, набитое по дури, а теперь — просто чернила. Волосы от природы были настолько неблагородного оттенка, что Аркадий с детства, со школы не заслуживал никакого очевидного звания: не блондин, не шатен, не брюнет — даже не то чтобы русый. С возрастом и лицо стало совсем тусклым — от щетины и мелких, похожих на веснушки, пигментных пятен. Они рассыпались и ниже: на плечах, груди, спине… Глаза тоже были серые, темные. И, вроде, все равно не уродом вышел. Девчонкам всегда нравился. Но ни с кем Ночин не находил себе места. А с Вилкой — и подавно.       «Точно пора разводиться. Подурили и хватит. Никому это не нужно, — вел Аркадий сам с собой неумолимо достигающий звания «вечный» разговор. — Ладно бы хоть молчала, тихо сидела… Нет, вот у меня появилось время на себя — и она просто решила его изгадить».       Согнув ноги в коленях, Ночин съехал в воду до подбородка. Так меньше ныли вечно напряженные плечи — одно он не так давно выбил, — меньше болела шея.       «Почему нельзя просто дать мне отдохнуть? Хоть раз?»       Колотящаяся в висках злость стала чуть спокойнее, когда Аркадий закрыл глаза. Он прислушался. Из-за двери ванной больше не доносилось ни звука. Не слышно было ни Вилки, ни телевизора соседей, живущих сверху и наискосок. Даже вентиляция не гудела. Ночин иногда мечтал, чтобы его окружала именно такая, блаженная тишина, когда ни души вокруг. Пугало лишь чувство одиночества — столь сильное, что выть хотелось. Тогда Аркадий представлял в придачу к тишине чьи-нибудь руки: они любили бы его, человека, который бы услышал и все понял.       В этот раз фантазия вышла удачная. Обняв себя за плечи ладонями, Аркадий улыбнулся — и сам не заметил, как, все же расслабившись окончательно, крепко уснул.