Столько крови, Бак

1666 год, Испания. — Быстрее! — кричал толстый мужчина, одетый в своеобразную форму: грязную ткань, местами пошедшую трещинами и дырочками — подобие фартука; потёртые сапоги, доходившие почти до колен и грязную чёрную маску, оголяющую лишь впалые ямы глаз с фиолетовой окантовкой под ними.       Всё это придавало ему вид безумного человека, жадно выплёвывающего проклятия хриплым голосом. — Иди, преспешник Сатаны! — он шёл позади, грозя секирой высокому мужчине, опустившему голову вниз.       Туда, где руки скованы звенящей каторжной цепью, где была земля, вязкая грязь и помои. Босые ноги величественно касались этого подобия, жалкой пародии той самой Земли, о которой ему рассказывали когда-то, с неимоверным контрастом.       Сейчас перед ним никто не распахивал дверь своего дома, приглашая на ужин, не распинался в лестной трели, не жаждал выпить старого вина. Вместо этого его встречали расступавшиеся по двум сторонам озлобленные и сердитые люди, крики маленьких детей, скрежет вил и непонятный гул. Казалось, он исходил из сердца, касался струн души, но не выводил ангельского звона, наоборот — заставлял ещё больше переживать. Какое-то непонятное чувство кольнуло и неприятно заворочалось внутри… Неужели, это был страх? Глаза повело дымкой, белоснежной кожи коснулась слеза, беззвучно упавшая на изысканный, когда-то чистый тёмный костюм, казавшийся выцветшим при свете факелов в ночи.       Взгляд осторожно ощупывал толпу, что-то выискивая в острых лицах. Казалось, что одного неосорожного движения хватит, чтобы порезаться о непонимание и …омерзение…? На него, на самого Бога, смотрели, словно хотели стереть каплю помоев с новой тарелки, какие-то жалкие людишки.       Сквозь водоворот отчаяния и страха прорезалась злость, нечеловеческая, праведная и жгучая. Сжигавшая изнутри чашу терпения, выплёскиваясь Геенной огненной* через глаза. Слёзы выжигали фарфор, казавшийся в свете мёртвой Луны загадочным и блестящим, переливающимся тысячами звёзд.       В очередной попытке что-то отыскать в толпе, взгляд уткнулся в мягкие серые глаза. Их обладатель стоял позади дешёвой шумихи, сжимая в правой руке серебряный крест и маленькую книгу. Второй конечности верхнего пояса не было видно, может, потому что наблюдающий стоял боком, а может, просто показалось слабеющему сознанию пленного.       Стоящий позади отрицательно качал головой, глядя на сие действие, от чего каштановые волосы, доходившие почти до плеч, слегка раздувались ветром.       Странно, таинственный незнакомец смотрел иначе — с долей теплоты и сожаления. От такого неожиданного открытия подкосились ноги и закружилась голова. Похоже, что это вывело из себя секироносца, поэтому он подошёл ближе к брюнету, будто потерявшему что-то в грязи, и смачно плюнув тому в спину, толкнул ногой. Пленник пал на грешную землю, как ангел, лишившийся крыльев — болезненно, отрезвляюще и резко. Раб обстоятельств поднялся на ноги, разорвал резким рывком цепи, стягивающие руки, развернулся к палачу. — Ты, чернь, знаешь, кто я такой?! — выкрикнул с ненавистью он. — Я — Бог, тупое ты создание! Я — сам Локи — принц Асгарда, а… — ему не дали закончить.       Мужчина в маске кинулся на Одинсона, заломав его кисти и бросив того лицом в лужу. Вся толпа начала скалиться, словно дикие звери. Окружили Лофта и наклонились, одним своим видом показывая — «пала нечисть Сатанинская. Будешь знать, как горожан морить». Проблема заключалась в том, что Локи никого не морил.       Сейчас, захлёбываясь в грязи и отчаянии, пытался, пытался, пытался сохранить спокойствие и гордость. «Ломка в застывших суставах.»       Натянув маску лицемерия, которую он обычно так часто надевал, чтобы скрыть «уродства» в виде жалости и сочувствия, засмеялся, растянув губы в жадной ухмылке. Он втягивал воздух, смакуя его, проводя тонкой лентой между зубов, сворачивался в припадке хохота; обгладывал голодными глазами непонимающие лица и про себя сыпал всеми возможными и невозможным ругательствами, накопленными за долгие века жизни, заклятие, подействовавшее не так, как ожидал Бог озорства — вместо увеличения магической силы, она вовсе пропала на неопределённый срок. Ещё эти простолюдины увидели, как он спускался с Биврёста, и начали кричать: «Сатана! Ведьма! Лукавый!».       О значении странного слова — ведьма, которое Одинсон произносил с трудом по слогам, ему не было известно. Он не понимал, чем сейчас так смог провиниться и лежал в грязи, протыкая зеленоватыми глазами чёрный купол неба, забрызганный яркими звёздами, уже не смотря на лица, нависшие над ним.       Где-то там, глубоко в космосе, за пределами Мидгарда, был дом. Несмотря на количество веков, прожитых Локи, он хотел свернуться колачиком как малыш, потерявший маму, зная, что если сейчас начнёт убегать, то люди возьмут количеством. Даже не так — он не сможет убежать…       Палач схватил трикстера за ворот рубашки, поднял из грязи, толкнув его вперёд. Процессия двинулись дальше, уже не скрывая своего отвращения к пленному. Люди позволяли себе переодически бить его. Странно, но именно сейчас Одинсон их не слышал и не чувствовал, просто шёл вперёд, прокручивая в голове воспоминания: мама, предсмертные крики жертв, увядающими глазами смотревшие в хищный оскал Локи, лепестки… Они не давали вздохнуть. Что-то щемило внутри под монотонный шквал звуков, не отпускало, пульсировало, отдаваясь распускающимися цветами боли в висках. «Боль…»       Босые ноги всё также величественно ступали, мягко, словно шёл не осуждённый Бог, а гордый лев. Кузнец несчастья** размеренно продвигался, выделяясь из общей суеты, не показывал своих чувств и протыкал загадочным взглядом жалкое подобие тюрьмы. Это была просто клетка, не украшенная золотом или другими прелестями жизни в Асгарде.  «— Отец, не надо, молю…» «Мерзкий щелчок…»       Локи запихнули в клетку с толстыми прутьями, низ которой был застелен соломой — сухая и колючая верхушка больно жалила босые ноги. Постояв возле пленника ещё около часа, толпа разошлась, оставив принца в гордом, или не очень — одиночестве. Кажется, незаметно для себя, он задремал, подтянув ноги к груди.  — Кто ты? — хрипловатый голос послышался будто на краю сознания, взывая из самой бездны.       Локи почувствовал еле ощутимое прикосновение к плечу. Принц сонно разлепил веки и сфокусировал взгляд на обращающемся к нему человеке. Перед ним, в свете факела, стоял тот самый сероглазый мужчина, которого Одинсон приметил ещё на подходе к площади. Лицо незнакомца украшала лёгкая щетина, изучающий прямой взгляд и пухлые губы, будто налитые вишнёвым соком.  — Смотря кого ты хочешь перед собой увидеть… — Локи расплылся в улыбке, обнажающей верхний ряд ровных зубов.       На пару мгновений повисла тишина и принц буквально мог слышать учащённое биение сердца собеседника.       Локи выжидающе смотрел в глаза. Трикстеру хотелось распробовать этот взгляд, упирающийся из-под густых бровей… В нём таилось что-то знакомое, то, что нельзя разглядеть, если не знать, куда смотреть. Принцу казалось, что в глазах мужчины плещется смирение пополам с болью. Довольно странное сочетание, если не знать историю, а какую — Локи мог только гадать.       Любопытство наростало, выплёскивалось, молило. Хотелось до безумия, до щекотки в руках, раскрыть сущность человека, прочитать его, как книгу, беспрерывно шелестящую пыльными страницами. Чувствовалось, что её давно не листали. Хотелось до и без того бьющей дрожи в коленях это исправить. Для самого Бога этот смертный был загадкой, томящейся за семью печатями, самой первой из которых было молчание.       Нужно разговорить, вытянуть, заставить эти вишнёвые губы шептать.       Локи не знал, откуда взялось такое желание — не хотел знать. Быть может, дело в принципиальности и азарте Одинсона? Не зря каждый в Асгарде знал, что принц всегда получает то, что хочет. Но дело, кажется, уходило глубже напускного пафоса, туда — в тёмные и холодные пещеры души Локи, туда — где свет от улыбок других людей мерк, не дойдя даже до начала. Туда, где давно не бывал и сам асгардец. Будто добровольно покинул свою обитель, так и не преведя её в порядок перед уходом, а сейчас хотел вернуться через заваленный булыжниками безразличия вход, чтобы отыскать ответ. Но там его не было, потому что светлая искра желания сгорела дотла, ещё задолго до погружения во мрак полностью.  — Не время для шуток, странник. Сегодня на заре тебя казнят. Не представляю, чем ты мог так провиниться, но нужно что-то сделать, если наказание несправедливое. — сказал мидгардец, схватив решётку. — Какой ты серьёзный. — игриво пролепетал Локи, убирая грязную прядь чёрных волос за ухо — Умирать не страшно, боюсь вновь увидеть сестру. — ухмыльнувшись, продолжил он, подползая ближе к человеку с факелом. — Мне сказали, что я де… вема, ой, прости, слово забыл. — задумчиво протянул он — Это шло в комплекте с «Лукавый и Сатана». — Боже праведный… — взмолился незнакомец, отшатываясь. — Скажи, что это всё значит? — слишком спокойно для человека в его ситуации, пролепетал принц.       Безусловно, он догадывался где-то в глубине души о значении, потому что слышал от одного землянина подобное. — Тебя обвинили в колдовстве…боюсь, что суд и инквизиция уже приняли решение, ты… — ему не дали закончить.  — Я Локи — прошептав, высунул руки через прутья и коснулся большого креста мужчины.  — … Локи — выдохнул последний.       Пленник своими тонкими пальцами пробежался по воротнику незнакомца, притянул того ближе и заглянул в глаза.  — Почему они светятся? — прошептал сероглазый.       Вместо ответа Локи поднёс указательный палец к губам и выдохнул.  — Что ты мне предлагаешь, о странный мидгардец? — почти в губы цвета спелой вишни шепнул Локи, отстранившись позже. — Расскажи мне, чем ты провинился.  — Оу, я полагаю, если мой ответ тебя устроит, то ты выпустишь меня? — усмешка кислотой брызнула на собеседника.  — Я слышал, что ты кричал на площади. Когда говорил, что Бог… что ты имел в виду? — Ясно, значит, не будем играть в хороших парней. — Локи скрестил руки на груди. — Я ничего не делал, просто упал с моста. — закатив глаза, ответил он. — Неужели, падать — преступление? Странные вы, мидгардцы.  — Локи, о чём ты говоришь? Тебе дурно? Вот здесь Бог. — игнорируя уклон от прямого вопроса, воткнул факел между прутьев клетки, достал из кармана рясы маленькую Библию и показал её пленному, потом убрал.       Мужчина поднял факел, пытаясь изучить лицо собеседника, запомнить его. Увидив во всей красе то… того, кто перед ним сидел, вздрогнул. Перед ним, скрестив руки на груди, сидел грязный и босой человек с множественными повреждениями. Оценить их тяжесть было сложно и от этого чувство жалости пробивало сильнее. Его сияющие глаза напоминали жёлтым отливом света кошачие. Сидел пленник с поднятыми бровями и равнодушным взглядом.  — Не всё, что ты видишь — является правдой, и наоборот. Давай так, если мне удастся тебя удивить, то выпустишь меня? Я знаю, что ты можешь это сделать.  — Я… Я не могу. Прости. Да Бог пусть не оставит тебя. — сказал он, разворачиваясь.       Локи сильно ударил кулаком по клетке, из-за чего она вздрогнула, сено просыпалось на каменную дорожку. «— Запомни, сын. Боль — ключ к власти; она подчиняет и заставляет подчиняться. Я делаю тебя совершенным! Выпрями руки! Да, вот так, ровнее. Я прочищаю твой разум, ослеплённый какими-то сказками. Не кричи! Заткнись! Ты заслужил её и я дарую тебе освобождение, неблагодарный выродок! Молчать! Смирись с моей властью и прими же дар бесценный, да пусть твоя кровь очистится. Смотри мне в глаза! Сопляк, ты не заслужил и части того, что я даю тебе. Я, я, слышишь? Я дарую тебе могущество! Не сопротивляйся, прими, прими же её достойно, подобно Тору. Выпрями наконец руки! Ты… ты никогда не уподобишься ему, покуда разумом будешь грязен, а кровь твоя будет отражением твоих же слабостей, которые ты взращиваешь внутри.»       Послышался тонкий вздох, будто перед истерекой, крик… Звонкий и протяжный, становящийся глухим к концу. Мужчина с факелом в руке вздрогнул. Этот крик… заставлял каждую клеточку тела вздрагивать, замирая.       Он обернулся. В вязкой темноте слышалось учащённое дыхание и шелест оставшейся соломы под босыми ногами.       Перед глазами мужчины появлялись воспоминания в такт сокращения сердца, звоном отдающегося в ушах, стучащим в висках.   Мама обнимает его, дышит в шею. Запах полевых цветов. В окно светит любопытный солнечный зайчик. Мягкая фарфоровая кожа проседает под огрубелыми пальцами. Ночнушка падает на землю. Щетины возле адамового яблока касаются губы. Свет голубых глаз отражается в свете ярких звёзд. Трава приятно щекочет. Пальцы гладят изящный стан. Боль. Крики. Пустота — тёмная и колючая. Гаснущие звёзды. Дождь. Ночь. Он стоит у недостроенных чёрных, уходящих в глубокое небо, ворот. Холод. Одежда промокла и облепила продрогшее тело. Болит левое плечо. Свет маленьких свечей. Правая рука лежит на библии — шершавой и прохладной. Витраж слегка поблёскивает в свете лучей заката. Монотонный шёпот. Пустота.       Он подошёл к клетке.  — Ты в порядке? — поддрагивающий голос разрезал вязкую тишину.       В ответ послышался лишь постепенно нарастающий хохот, переходящий в короткие вдохи. «—Отец, прошу…»       Локи плавно раскачивался, сидя на поджатых худых ногах, изящные кисти лежали прямо на коленях; на одной из рук были разбиты костяшки. Алая кровь, казавшаяся в дрожащем свете факела чёрной, медленно окутывала шёлковой лентой утончённые пальцы. Локи очистил кровь, Локи принял Её, Локи чист.       Голова опущена вниз, лицо утонуло в темноте. Даже это не мешало физически чувствовать едкую ухмылку, томящуюся в глубине зеленоватых глаз. — Клянусь твоим Богом, что я никому не вредил. — Поднявшись из угла клетки, подполз Одинсон к фигуре, освещённой факелом. — Наше пари ещё в силе? — Лукаво улыбнулся он.       Мужчина подумал, что этому пленному вряд-ли найдётся, чем его удивить и поэтому просто кивнул. Одинсон подполз ближе к мужчине и затушил факел своим дыханием. Последний же выпал из руки, стоявшего за решёткой. — Ты… Ты не человек… — всё ещё отходя от шока, взмолился собеседник. — Но я должен помочь тебе. Господь призвал нас любить ближних своих и… — его прервала усмешка Локи.  — Всеотец.*** — не поднимая взгляда, с долей грустного сарказма бросил он, продолжая растирать ушибленные запястья.       Было ощущение, что пленный хотел что-то добавить, но вместо этого прикрыл рот и усмехнулся. — Ты не причинил вред этим людям, по сему невиновен, я так думаю… — Как твоё имя, смертный? — подняв зеленеющие во тьме глаза, спросил Локи.       Этот вопрос был чистой формальностью, но необходимой, чтобы ещё больше не напугать себеседника.  — Джеймс Бьюкенен Барнс.  — Хорошо, тогда вытащи меня отсюда. Если ты следил за мной, не отводя глаз, для чего-то другого, то ты полный извращенец, Бак. — бархатный голос эхом прокатился по сознанию Барнса.       От такого откровения глаза Джеймса округлились, а на щеках проступили розовые пятна. Было довольно неловко. Не сразу понял, что его раскрыли, ведь и в самом деле следовал по пятам нового знакомого, думая, что остался незамеченным.       Подойдя к клетке, Барнс вытащил ключ правой рукой из-за пазухи. Джеймс колебался. Было заметно, что, обдумывая свои действия, мужчина заботился о последствиях. Раздумья прервало тихое покашливание в кулак и нетерпеливое «Вы, Святые Отцы, всегда долго думаете?» Джеймс вздрогнул. Он не говорил Локи ничего, кроме собственного имени. Это настораживало. Хотелось всё бросить и вернуться в монастырь, но вспомнив свой долг, свою клятву, и прочитав в глазах пленника мольбу о помощи, Барнс провернул ключ в ржавом замке.       Да, пользоваться статусом и уж темболее выданным ему ключом, чтобы исповедовать людей перед казнью, было грехом, но сейчас он спасал душу, а насколько она чиста и важна для других — не имело смысла. Для него.       Трикстер вальяжно потянулся, вылез из заточения и выпрямился. Губы, слегка покрытые кровавой коркой, растянулись в широкой улыбке, открывая красивые зубы. Он вплотную подошёл к Барнсу и заглянул в его глаза сверху. Последнему же стало жутко от этих действий. Отец почувствовал себя всего лишь… человеком?.. Ему казалось, что Локи слишком мудр и гораздо старше, хоть и выглядел примерно одного с ним возраста.       Лунный свет касался Локи, будто притягиваясь к его коже, испещерённой ссадинами и покрытой следами грязи.       Джеймс осторожно провёл пальцем по ране на шее Одинсона, от чего Локи резко вдохнул. Мышцы дрогнули, послышался размеренный выдох и брюнет отошёл, повернувшись к Отцу спиной.       Почему-то его кожа так притягивала, манила к себе, казалась смутно знакомой и какой-то родной. Было ощущение, что Джеймсу приходилось касаться её, смотреть на её мерцание в свете лёгкой дымки предрассветных лучей, когда-то давно, настолько, что пламя охватывало тяжёлую голову.       Пламя…  Джеймс почувствовал предательскую влагу, скапливающуюся под ресницами. Мышцы содрогнулись и задрожали, начала ныть левая рука, точнее, то, что было вместо неё… Фантомная боль разнеслась по всему телу, захлёстывая жаркой волной, потом раздался звонкий крик в его голове, будто выходящий наружу, переходящий в глухой и утробный. Бьюкенен словно очнулся, мотнул головой, стряхивая предательски выползающие капли, начал сверлить спину нового знакомого.  — Проси, чего хочешь, Барнс, — глухо прошептал Локи в тишине, изредко прерываемой капельками начинавшегося дождя — но сначала, помоги кое-что вернуть. Геенна огненная* — Вмещённое понятие Ада. (Библия 20:13–14) Кузнец несчастья** — кеннинг Локи, данный ему скальдами. Первоисточник — младшая Эдда (Снорри Стурлусон) Всеотец*** — кеннинг Одина, упоминающийся в младшей Эдде (Снорри Стурулсон)