Поговори со мной

На следующий день Макару удалось затеряться за суетой очередного зачёта, но сбежать быстро не получилось: Руслан перехватил его на выходе из университета и, приобняв за плечо, направил к своей машине. — Садись, подвезу. — Я не домой, мне нужно по делам. — Значит, отвезу тебя по делам. Садись, блядь, в машину, Макар, это был не вопрос. И Макар сел в машину. Руслан ездил на серебристой «Тойоте», всегда такой же чистенькой и сверкающей, как и он сам. — Куда тебя везти, принцесса? — спросил он, повернув ключ. — На Московскую. Поехали. Руслан открыл окно и закурил, предложил Макару сигарету, но он отказался. — Ну и почему ты не сказал мне? — О чём? — О том, что ты гей, придурок. Макар отвёл взгляд от дороги и посмотрел на Руслана. Это прозвучало так легко в его устах, будто он спрашивал о чём-то обыденном. — Как ты себе это представляешь? — Ну не знаю, как-нибудь вроде «Руслан, может быть, ты не будешь шутить про меня и грудь Антонины, мне это неприятно». Я не знаю, можно было как-то намекнуть. Макар, хмыкнув, отвернулся. — Я три года тебя таскал по девчачьим компаниям. Три сраных года. Я уж даже не могу представить, сколько раз Паша называл тебя педиком. Сколько дней в трёх годах, больше тысячи? — Знаешь, это сложно. Я мог бы задать этот вопрос самому себе. Почему ты не сказал мне, Макар? Почему ты думал, что, если притвориться, будто это не так, то это как будто и правда будет не так? И если напиться и позволить Антонине засунуть руку тебе в штаны, то всё станет правильно, и тебе не придётся думать, как, блядь, с этим жить. — Твою мать, Макар. — Руслан выдохнул дым и стряхнул пепел в окно. — Я ещё никогда так не лажал. Три года гея с девушками знакомил, пиздец. Он свернул на Московскую, оставалось всего несколько метров до нужного дома, и Макар спросил: — Тебе не противно? — От чего? — Руслан, не вынимая изо рта сигареты, повернулся и посмотрел на него прищуренно. — Ты же не станешь для меня другим человеком из-за того, что вдруг полюбил члены. Макар рассмеялся. — Здесь останови. «Тойота» припарковалась напротив старого трёхэтажного дома, теперь потерявшего некогда парадный вид. Осыпалась краска с колонн, стёкла на первом этаже были заколочены досками. На обочине в ряд стояли зелёные мусорные баки. Макар уже открыл дверь машины, но задержался и сказал: — Знаешь, Руся, я, кажется, был о тебе худшего мнения. — Я уже понял. Тебя подождать? Или ты вот в это собрался идти? — Руслан покосился на странный дом. — Вряд ли оттуда возвращаются. — Подожди, если несложно. Я быстро, только заберу кое-что. — Ну-ну. Кричи, если что. Макар перескочил через дорогу и, оглядев дом, нашёл металлическую дверь подъезда. Она открылась неохотно, со скрипом, наверх вела крашеная деревянная лестница. Нужная квартира нашлась на втором этаже. Макар нажал на звонок, звука не последовало, и он постучал. Дверь открылась не сразу, но изнутри были слышны тяжёлые шаги. На пороге появился мужчина, обросший полуседой бородой, немного сгорбленный, в провисающих трениках и растянутой майке. Он посмотрел на Макара косым глазом и сказал: — Да-да, конечно, я вас жду. Сразу, шаркая ногой, отошёл, освобождая путь, и раскрыл шире дверь. Макар, поздоровавшись, вошёл в квартиру. Там пахло старой мебелью, которой было в избытке, на окнах висели жёлтые занавески, на стенах — жёлтые фотографии. — Сейчас принесу, погодите. Думал, вдруг не придёте, чего зря таскать. Мужчина проковылял в другую комнату, и скоро оттуда послышался шум, будто посыпались книги. — Может, помочь? — спросил Макар громко. — Ничего, ничего, — отозвался мужчина. — Бардак. Вам не нужно, например, ещё собрание сочинений Герцена… шестьдесят… шестьдесят первого года издания?… Пыхтя, он стал выбираться из комнаты спиной вперёд. — Спасибо, у меня есть. — Вот. А говорят, сейчас Герцена не читают. Мужчина развернулся, подтянув перед собой сложенное инвалидное кресло, и стал неуклюже его раскладывать. — Ну смотрите. Колёса, как я говорил, надо смазать, давно уже не пользованное оно… Брат мой старший на нём… всю жизнь… — Он пыхтел, не договаривая. Макар кресло осмотрел довольно быстро: проверил крепления, сам попробовал сложить и разложить. Потом достал деньги и отдал мужчине. — Спасибо, — сказал и сразу покатил кресло на выход. Кое-как спустившись по лестнице и выбравшись на улицу, он перекатил кресло через дорогу и остановился у машины. — Влезет в багажник? Руслан, высунув локоть из окна, посмотрел на него вопросительно. — Кажется, ты хочешь мне что-то рассказать, принцесса. Макар улыбнулся. В субботу вечером он уже не мог вспомнить толком, как провёл день. Слушал какие-то лекции, делал какую-то работу, убирался, готовил еду, но всё было словно в тумане, уже после того, как утром в университетском холле Антон остановился напротив него, посмотрел в глаза и спросил: — Правда, придёшь сегодня? — Правда, приду, — ответил Макар и с тех пор мог думать только о том, что собирается сегодня заниматься любовью с парнем. Кое-как дождался, пока уснёт отец, выключил телевизор и сразу ушёл, а в автобусе казалось, что он не едет, а плывёт по реке, раскачиваясь. От волнения пробивала дрожь, когда он поднимался по лестнице, нажимал на звонок. В квартиру Макар вошёл молча, закрыл дверь и подошёл к Антону так близко, чтобы чувствовать его всего. Антон казался спокойным, он тоже молчал и невыносимо возбуждал одним своим прямым откровенным взглядом. Макар подался ещё ближе, коснулся кончиком носа его щеки, и Антон поцеловал первым — так несдержанно, так жадно, что сразу выдал, как он на самом деле взволнован. Наконец это был полноценный поцелуй, долгий и будоражащий, Макар провалился в него, словно в омут, ему было хорошо, он чувствовал, как стучит собственное сердце, разгоняя кровь по жилам. Остановился Антон тоже первым. Он осторожно высвободился из объятий и пошёл в свою комнату. Макар снял кеды и проследовал за ним. Снова горела настольная лампа, рассеивая неяркий свет по комнате, тонули в тени храмы на рисунках, за прозрачным белым тюлем было видно беззвёздное небо. Макар сел на небрежно укрытую пледом кровать. У него перехватило дыхание, когда Антон подошёл не спеша, опустился перед ним на колени и томительно расстегнул пуговку на джинсах, потом молнию. Он делал это медленно, возбуждающе, и когда его губы коснулись члена, Макар выдохнул, и на время стало темно, будто комната растворилась в космической пустоте. Он, кажется, никогда ещё не был так свободен. Антон в проявлении своей робкой любви был прекрасен, глаза его теперь были полуприкрыты в блаженном забытьи, щёки раскраснелись, он снял с Макара свитер и покрыл нежными поцелуями живот, забрался на колени и стянул с себя футболку. Макар отвечал нетерпеливо и сумбурно, целовал губы, целовал шею, ключицы, скулы и снова губы, плечи, вжимался пальцами в кожу и наконец опрокинул Антона на подушки, раздел полностью. Антон прижимался в объятьях, моляще тянулся за поцелуями, и каждый раз, когда в ответ на особо чувствительное движение с его губ срывалось тихое «люблю тебя… люблю...», Макара выбрасывало в космос и возвращало назад. Утром Макар включил вместо телевизора музыку — сборник разномастного инди-рока — подпевал себе под нос и красил оконные рамы в отцовском доме старой голубой краской, которую нашёл под ванной. В этом кропотливом занятии он погрузился в медитативное состояние потока и, закончив, ощущал не усталость, а напротив — сил будто стало больше. К тому же результат ему понравился — голубые рамы вместо прежних грязно-белых оживили унылые комнаты. Только теперь во всём доме пахло краской, и Макар решил опробовать инвалидное кресло — вывезти отца во двор, чтобы не надышался. Он привёз и разложил кресло, отца укутал в одеяло покрепче, будто младенца, подхватил под колени и плечи и неуклюже усадил. Пришлось ещё долго поправлять — держаться отец не мог и потому соскальзывал то вперёд, то вбок. Макар на будущее подумал приделать какой-нибудь ремешок и тут же сам себе удивился, что ему от этой мысли не тошно. — Надо тебя побрить что ли, — сказал он. — Выглядишь, как атомная война. Отец посмотрел на него, ничего не сказал, но не опустил взгляд сразу, глаза у него были несчастными, как у старой собаки. Макар выкатил кресло в сад и оставил у колонки, потом принёс стул и всё, что нужно для бритья. В саду сидеть было приятно, он разросся густо, почти дико и весь пах весной, лёгкий ветер иногда срывал с веток мелкие белые лепестки и осыпал на голову. С жёсткой щетиной отца пришлось повозиться. Кожа у него была вялая и неприятная на ощупь, но когда Макар управился, отец стал уже больше похож на самого себя — вернее на тот старый, сохранившийся в памяти Макара образ. — Я тут пытался вспомнить, есть ли у меня о тебе хотя бы одно хорошее воспоминание, — сказал Макар, стирая остатки пены влажной губкой. — Помню, как ты пьяным в школу пришёл, первый или второй класс это был. Помню, как я тебе рисунок показал, а ты сказал, что он плоский, потому что теней нет. Помню, как мать однажды ударил. И ещё как уходил помню. Я думал, должно же быть хоть что-то, хоть один фрагмент, где было не стыдно на тебя смотреть, и ничего так и не вспомнил. Макар отложил губку и взял полотенце, вытер лицо насухо. — И вот, получается, за столько лет ты ни одному человеку не дал больше, чем мне. Здесь только я. Ты зачем обо мне вспомнил, скажи? Только из-за того, что больше не о ком было? Я уже две недели дерьмо за тобой убираю, так, может, ты мне всё-таки объяснишь? Он ещё долго сидел в мёртвой тишине, сгорбившись, бросив руки на колени, и чувствовал, как уходят силы. Отец смотрел своими несчастными глазами и шевелил нижней челюстью, всё пытаясь что-то сказать, но не говорил, и только когда Макар уже собрал вещи и встал со стула, тихо пробормотал: — Прости… Прости меня, сын… Макар обернулся и увидел его слёзы. Он не ответил ничего — вздохнул и поцеловал в макушку, а после пошёл в дом.