По дороге наверх не забудь мне напомнить о забытых внизу очень важных вещах. Я отвечу, сквозь смех: «Здесь уже ничего мне, кроме счастья, не нужно, всё, как я обещал»
(«Аффинаж»)
— А я-то думаю, почему куриных ребрышек в судочке вчера, кажется, стало меньше. А это всё ты! Энн стоит у него за спиной и голос у неё ворчливый. Правда, Гарри знает — вряд ли она его по-настоящему ругает. Скорее, в шутку. — Это не я — схватив пальцами крупное крыло внизу судка, отмахивается Гарри. Мясо пахнет чесночным соусом. От голода у Гарри сводит желудок. — А кто? — М-медведь Боб. — Ох уж этот медведь — вздыхает позади Энн. Подойдя к столу, она отнимает у него заветную посудину, и тогда он принимается ещё больше тянуться к мясу. — Ну что ты делаешь? — ругается она. — Сядь и поешь нормально, если голоден. — Ага. Чтобы на пикнике в меня ничего не влезло? — До пикника ещё полтора часа. Пока доедем, пока разложимся. — Всё равно. Вздохнув, Энн всё-таки забирает у него блюдо, достаёт тарелку и вилку и кладёт мясо туда. К мясу — овощи. И ставит тарелку перед ним. — Ешь — мягко говорит она. — Зря ты говоришь, что не умеешь готовить, — набрасываясь на крылышко, признаётся он, — как по мне, ты готовишь лучше всех в мире. — Если слушать тебя, я всё делаю лучше всех в мире. — Так и есть. Энн ничего не отвечает, но улыбается. Гарри вдруг получает ответ на свой вопрос, почему он столько лет бесконечно привязан к этой чудесной женщине. Просто Энн смотрит на него с такой пронзительной нежностью и бесконечной любовью, с какой никто не смотрел, и не посмотрит. Её любовь однажды вползла ему под кожу и въелась в неё, растекается вместе с кровью по венам. Без неё он обескровлен и не умеет нормально жить. — Ты никогда не думал о том, чтобы выдать свои сказки? — внезапно спрашивает она. — Что? — вздрогнув, как человек, которого оторвали от важных размышлений, спрашивает Гарри. — Прости, я витаю в облаках. — Ты никогда не думал, чтобы издать свои сказки? О медведе Бобе? — Нет, — он мотает головой, — зачем это мне? — Но они очень милые. И медведь классный. Харпер мне рассказывала его биографию. Я прямо горжусь тем, что знаю этого медведя лично — она тепло улыбается. — Не думаю, что это имеет смысл, честно говоря, — прожевав мясо, сознаётся Гарри, — у меня есть определённый имидж и определённая аудитория, которая ждёт от меня определённых вещей. Вряд ли в этот список входят сказки, будь в них хоть Медведь-супермен. — Но всегда можно подумать о расширении аудитории, привлечении новой, — Энн поводит плечом, — это важно. Многие писатели так делают. — И, как по мне, очень зря. Распаляются. — Или, наоборот, показывают свой талант в полной мере. К тому же, это — один из способов оставаться на плаву. — Но я и так не тону, вроде бы. — Сейчас — нет. А что будет в будущем? — То же, что и последние несколько десятков лет, — терпеливо поясняет Гарри, — у меня будет крепкая аудитория, которая ждёт от меня определённых вещей. Вряд ли я когда-нибудь возьму Нобелевку или Пулитцеровскую, но у меня и нет такой цели. — Плохо, что нет. Ты бы мог. — Перестань. Я исследователь, который пишет о том, что видит, и что пережил за свою жизнь. Мне этого достаточно. И моей аудитории тоже. — Значит, мне не стоит даже намекать на то, что я хотела бы, чтобы ты написал роман о нас? Энн смотрит на него так пристально, будто заглядывает в душу. — Ты и так есть в каждой моей книге. Всюду обязательно есть твой образ. — Это не то. Я говорю о том, чтобы рассказать нашу с тобой историю в художественном тексте. — Зачем это тебе? — Потому что она сложная и красивая, — Энн пожимает плечами, — потому что люди любят такие истории. Потому что мы сохранили своё чувство сквозь расстояние, время и пространство, пронесли его через все разлуки. Я думаю, это может вдохновлять. Потому что я хотела бы, чтобы обо мне осталась и такая память, не только статьи в журналах о бизнесе. Последнюю фразу Энн произносит тихо, едва слышно, опустив глаза. Гарри, который за время этой тирады даже не притронулся к мясу, отодвигает тарелку. Вздохнув, качает головой: — Твой образ всегда присутствует во всех моих текстах, кроме первой книги, потому что на то время, как она вышла, мы не были знакомы. Мы стали переписываться, не имея возможности встретиться лично, и твой образ уже мелькнул в тексте. После нашей встречи он был там всегда. Даже когда я женился на Марго, возлюбленная из моих книг — ты, всегда ты. Мои читатели это знают. Это заметно. Но не проси меня рассказать нашу историю прямо. Я не стану этого делать. — Почему? — Потому что мы совершим очередную ошибку. Я говорил тебе в прошлом, Энни, и скажу снова — счастье любит тишину. Я люблю тебя как саму жизнь, и даже больше жизни, но кричать об этом всюду не стану. Я делал так однажды, а потом ушёл, не оставив даже записки. Потом также делала ты — и снова разлука. Я не хочу, чтобы каждая собака в подворотне знала, как я люблю тебя. Размытый, едва уловимый образ, художественно осмысленный — это одно. Совсем другое — копаться в себе, доставать все свои чувства из груди, чтобы перенести на бумагу. Так что, я не стану писать нашу книгу. И тебе не советую думать об этом. — Упрямец. Энн вздыхает, но Гарри знает, что она не сердится. Потому просто улыбается. Она решила хлопотать с чаем. — Открой варенье, пожалуйста. — На пикнике мне точно есть не захочется — смеётся Гарри. — Я беру тебя на пикник только чтобы об тебя греться — пытается отмахнуться Энн. — Используешь меня, да? — Самым грязным образом. Гарри продолжает улыбаться. Берёт в руки банку, крутит её в пальцах. У варенья очень насыщенный цвет. Наверняка, очень густое. — Такое яркое. Как будто не из персиков, а апельсиновое. — И вкусное. Дора — мастер консервации. И нас с Гасом ею снабжает. Кстати, надо оборвать поздние яблоки. Ещё пару недель — и им придёт конец. А так пойдут на компот. — Завтра займусь. — Я планировала сама, но спасибо. — Ничего, мне это будет, наверняка, даже полезно, — улыбается Гарри, — я слишком много ем сейчас, и спорт забросил. Разленился. — Откладываешь жирок, да? — легонько уколов его, с улыбкой спрашивает Энн, — делаешь запасы на зиму? — Да, — кивает он, — точно. — Учти, — она ставит чайник, но предостерегающе поглядев на него при этом, — если твоя задница потеряет упругость, я обижусь и перестану с тобой разговаривать. И спать буду, повернувшись к тебе спиной. Гарри искренне смеётся. Наверное, в их возрасте стоило бы угомониться, принять тот факт, что юношеский задор проходит, чувства меняются. Они не смогли. И, кажется, оба не пытаются даже. — В таком случае, я приношу торжественную клятву, что снова начну бегать по утрам, как только мы с Мод вернёмся из Парижа. — Ловлю на свете. Кстати, где Мод? — Пошла прогуляться по городу. Сказала, что вернётся через час. Ты же её знаешь, на месте ей не сидится. Но она очень пунктуальна. — Я всегда думала, что по Мод можно сверять часы. — Точно. Гарри понимает: им обоим известна правда. Мод просто оставила их вдвоём, не стала мешать. Несмотря на то, что категорически заявила — хочет повидаться с подругой — она старалась едва ли не оставаться незаметной, часто оставляла их вдвоём. После развода в их жизни изменилось буквально всё, кроме одной вещи — обоюдной любви к Мод. Она осталась незыблемой. Подруга словно стала последним мостом между ними. Стоило ли говорить, почему именно ей, первой, оба рассказали о воссоединении. Энн поставила чашки на стол. Выглядывает в окно, недовольно поджав губы. — Где Харпер? Только что качалась на качели. — Наверное, бегает среди деревьев, — спокойно отвечает Гарри, — не волнуйся. — Я не волнуюсь. Но ей стоит выпить с нами чаю. — Мы точно не будем есть на пикнике, — покачав головой, вздыхает Гарри, — оставим это право за Мадлен. — Это просто чай. Харпер успеет сто раз проголодаться, пока мы приедем, устроимся и разожжём костёр. Зови её, пожалуйста, к столу. — Хорошо, пойду её поищу. Энн кивает. Встав, Гарри идёт к двери. Уже на пороге, она окликает его: — Не хочу, чтобы ты уезжал в Париж. Судя по её тону, немного ворчливому, это — жалоба. Гарри прячет вздох. Он не сердится, уже привык. Но в ней всегда были нотки собственничества, которые время от времени проявлялись — в голосе, тоне, словах и поступках. Подойдя к ней, он обнимает её за талию, прижав к себе. Целует тёплую макушку. Проводит ладонью по несколько поблёкшим волосам. — Требуешь от меня всей любви мира? — Да, — кивает Энн, похоже, вполне серьёзно, — и всего твоего внимания. Она льнёт к нему, прижимается крепче тёплым телом, слишком хрупким для тёплой свободной рубашки. Гарри держит её в своих объятьях и от яркого солнца, в последний раз дарящего тепло, немного жмурится. — Я вернусь, и очень скоро. — Знаю. — Значит, не переживай. Мне нужно закончить дела, милая. Ты же знаешь, это моя работа. — Да, просто, — она судорожно выдыхает, — я боюсь, что мне станет хуже. И, когда ты вернёшься, то застанешь меня, прикованной к постели. — Откуда такой страх? У тебя болит сердце? Стала чувствовать себя хуже? — обеспокоенно интересуется Гарри. — Нет, чувствую себя, как прежде. Иногда у меня бывают дни, когда я совсем не ощущаю, что больна. Как сегодня, например. Просто в моём положении такие мысли, к сожалению, нормальны. Врачи говорят, что хуже может стать в любой момент, без дополнительной причины. У меня нет оснований им не доверять. Я пытаюсь как-то справиться с этим, подготовиться. Но, по-моему, готовой к этому нельзя быть никогда. Я очень надеюсь, что, когда ты вернёшься, я всё ещё буду на ногах и без кислородной маски. Но мой недуг совершенно непредсказуем. Это меня слегка пугает. Задумавшись, Гарри какое-то время молчит. Затем легко отстраняется, но лишь затем, чтобы взять её руки в свои. Он смотрит на неё несколько секунд, с нежной привязанностью, какую всегда испытывал по отношению к ней, даже когда грянул кризис, и их чувства, казалось, начали остывать. — Ты права, Энн, мы не знаем, что будет дальше, и какие сюрпризы преподнесёт твоя болезнь. Я тоже много думал об этом. Не скажу, что я к этому готов, но, в любом случае, когда это произойдёт, я не оставлю тебя. Я люблю тебя, милая. Наше чувство бывало разным, оно то затухало, сменяясь другим, менее сильным, но не менее прекрасным, то разгоралось вновь. Но я всегда любил тебя, во всех проявлениях. Быть рядом с тобой, в любой ситуации, и в горе, и в радости, — мой долг. Мы дали друг другу это обещание однажды, и я намерен исполнить его, наконец. Я хочу быть с тобой. Через что бы ещё нам не пришлось проходить. — Да — просто кивает Энн. — Но всё же я хочу, чтобы ты кое-что мне пообещала, — поднеся её руки к губам, он по очереди целует запястья, — скажи мне, что будешь ждать меня. И сражаться с недугом, пока можешь. Потому что иначе я ничем не смогу тебе помочь. А должен. — Хорошо, — она улыбается, — я обещаю. Он улыбается, неспешно выпустив её руки из своих. — Вот теперь я точно зову Харпер. — Угу. А то чай остынет. — Делай бутерброды. Пойду её разыщу.