kiss me deadly

— Ты не занят? — слышит Эрен знакомый голос, подняв трубку, и понимает — нет, не занят, не был бы, даже если от этого зависела бы судьба человечества. — Сейчас буду. Зик приезжает редко, отвратительно редко, весь в своих важных делах и командировках; они месяцами не видятся, и, на самом деле, он с его важными делами порядком достал. Эрен просто скучает. Признаваться в этом с каждым годом почему-то все сложнее. Дом, где Зик живет, ему никогда не нравился — какой-то стремный, со злобным охранником и темной лестницей; из хорошего там был только брат, и тот редко приезжал. Еще и снег, и дубак страшный. Зик выскакивает из двери, даже сейчас абсолютно кошмарно приличный и представительный, в гейском бежевом пальто и светлом шарфе. Эрен шагает ему навстречу; наверное, минуту они молчат, взглядами изучая друг друга. — Откуда синяк? — Неважно. — Подрался опять? — Допустим. — Никак ты не угомонишься. — Нахуй надо. Зик с улыбкой цокает языком, но ничего не говорит — не может же он запретить девятнадцатилетнему парню материться. Эрен улыбается в ответ краешком губ. Зику все еще сложно наконец осознать, что несуразный подросток с кривым каре так быстро превратился в красивого молодого человека, уже почти мужчину; а все равно такой же вспыльчивый и бешеный, вечно лезет на рожон и ничего не боится. Наверное, нельзя ничего не бояться, но у Эрена, кажется, получается. — Эрен? — тихо окликает. Снег залепляет очки, и их проще снять; у брата на волосах снежинки. Он стоит так близко, что даже без очков их видит. Все разные. И на ресницах снежинки тоже — Эрен недовольно смаргивает их и по-кошачьи жмурится и морщит нос. — Я скучал по тебе. Он поднимает глаза — светлые, светлее, чем у кого-либо, кого он знал; убирает руки в карманы джинсовки, и как ему не холодно, еще и в кедах. Ему, кажется, на погоду вообще поебать. Молчит секунду, а потом улыбается своей широкой улыбкой и обнимает так крепко, как больше никто Зика не обнимает. — Я тоже, — бормочет на ухо. Сдался, упрямец. Эрен скучает по нему, как ни по кому больше. И по времени, когда они всегда были вместе, хоть Зик и гораздо его старше. И по тому, как они вместе плакаты ему на стены клеили. Поэтому позволяет ему дотронуться до разбитой скулы, синяк и свежие ссадины — его пальцы жгут, но это не обидно. Это даже приятно. Потому что брат. Слава богу, первая неловкость встречи прошла. — Ну как там учеба? Армин? — Нормально все. Придурков много, — касается пальцами щеки, — Приходится разбираться. Чуть нос мне, бля, не сломали. Просто повезло. — Бедовый ты, дурила. — А разве так не всегда было? До смерти холодно, продувает джинсовку насквозь, но уходить не хочется — что-то особенное есть в огоньках домов, медленных снежинках и близоруко щурящем без очков глаза Зике. — Подружку не нашел? — Мерзкое слово. Нет, не нашел. Так проще. — Вот как. — Я знаешь что сказать хотел, — Эрен неловко переминается с ноги на ногу, но глаз не опускает, — ты не сердись только. Зик кивает, слегка бьет кулаком по руке — валяй. Не буду. — Я тебя когда попросил научить целоваться тогда, помнишь? Я это специально сделал. Чтобы именно тебя поцеловать. — Я знаю. Эрен удивленно вскидывает голову и хмыкает. Какой он, оказывается, предсказуемый. Как брат его хорошо, оказывается, понимает. Еще лучше, чем ему казалось. — Я это сразу понял. И не был против, как бы это ни звучало. Ты не подумай… — Да к черту. — Согласен. Они улыбаются, и Зик кладет руку ему на плечо. Сразу спокойно и как будто дома. Даже это идиотское здание выглядит лучше и гостеприимнее. Фонарь освещает медленно падающий крупными хлопьями снег. — Можешь напомнить мне, каково с тобой целоваться? — спрашивает Зик, и это почему-то чувствуется очень правильно и вовремя. Хорошо, что он это первый сказал. Эрен мягко кивает и тянется навстречу, и в этот раз нет ни неловкости, ни неопытности; в этот раз нет смущения и сомнений. Пусть будет так. Потому что так — хорошо. Эрен кладет руки Зику на плечи, а тот гладит его волосы. Они ему всегда нравились. — Идем домой, — говорит Зик, разрывая поцелуй, — я вижу, ты замерз. Не отнекивайся. Успеется еще. Это маленькое обещание греет так же, как внезапно кажущийся очень родным и домашним подъезд.