Мелодия бессердечных

      В небе ни капли солнца, иссохло все, птицы стали затворниками, что уж говорить про людей, которые дышат каждый день прахом. Постоянно боятся, прячутся в своих норах, а самые трусливые за спинами семьи, что служат стеной. Страна Амор, в этой стране, что напичкана холодом, находится столица Грамир, здесь тепла нет, здесь нет свободы. Смертность в стране превышает рождаемость, но разве есть кому какое дело? Город находится ближе к северу государства, прямо рядом с горами, за которыми есть что-то новое, незнакомое, то, что видели немногие, то, чего все боятся: за огромными камнями война. Жители не хотели этого, они ничего не хотели, даже жить спокойно, такие безучастные, такие бессмысленные. Но есть те, кто хотят вечное лето, дышать, быть свободными. Такие есть.              — Чимин, нужно сходить на рынок, — мальчик, что до этого смотрел в окно, обратил внимание на папу, вытирающего посуду после обеда. — Сходишь? Мне еще до старика Абеля идти за тканью на зиму. Список на столе.              — Да-а, — нехотя тянет, слезая со стула.              Гладит по голове младшего, сидящего на коврике у старого камина, тому это не нравится — кусается еще маленькими клыками. Перед выходом смотрит на портрет погибшего отца, что отдал жизнь на войне, и, надевая плащ, выходит. На глаза налетает ветер, сушит их, заставляет щеки краснеть, а омегу натянуть капюшон. Дорога грязная, протоптана, из-за чего приходится скакать с одной стороны пути на другую, запутываясь иногда в плаще, Пак не замечает некоторых, что косятся, да рычат, про Троггов и говорить нечего: все время недовольные ходят. Солнце на удивление пробивается сквозь тучи, оно пытается, а люди нет. Парень со своими белесыми волосами привлекает лучики больше всего, оставляют поцелуи на щеках и носе, а тот щурится и корзиной размахивает, по счастливой случайности не попадая по другим. Останавливается, когда фея пролетает мимо, рассыпая эту противную пыльцу, от чего Чимин чихает и размахивает ладонью перед лицом.              Вот он уже подходит к воротам рынка, достает список с красивым папиным почерком, направляясь к молоку для мелкого. Полный омега с маленькими рожками улыбается постоянному покупателю, на что Чимин отвечает тем же. Покупает за три золотых, три бутылки свежего молока и еще бутылку масла получает просто так, долго отказывался, но в итоге взял. Сразу видно, приезжают из другого города, грамирцы бы так не поступили, цену бы на молоко подняли, что уж про «просто» говорить. Молодежь сейчас постоянно говорит о переезде, об учебе за границей, либо в другом городе, но не здесь, только не Грамире. Пак сам подумывал об этом — уехать за город, поступит в «Высшее училище Святого Лора» на создание заклинаний, но, увы, бюджет семьи не позволяет оплатить даже общежитие, еле на еду хватает, а еще налоги стали выше из-за войны.              У них нет короля, у них нет принца, правит государством главнокомандующий армией — последний из рода «Неживых» или же «Steindiamant», что означает «Каменный Алмаз». Эти люди не испытывают страха, живут войной и дышат кровью. Про него ходят различные слухи, а кто-то боится шептаться о главе армии и страны. Сам же омега ни разу не видел мужчину, только имя слыхал, да и желания видеть нет. Какая разница как выглядит лицо виновника смертей большого количества населения и смерти его отца. Солнце спряталось, и Чимин уверен, именно спряталось. Только хотел подойти к ларьку с мукой, как все начали создавать толпу в воротах города, даже сам продавец убежал. Пак вздохнул, постоял еще минуту, смотря на толпу, и сам спокойным шагом направился к кучке людей. Все выше него самого на голову-две, что совсем не нравилось парню, от чего брови нахмурились, а сам он недовольно засопел. Он уже хочет домой, но любопытство взыграло громче, поэтому омега слегка присел и пополз через ноги, пытаясь обойти ненавистных ему фей. Народ зашептал сильнее, только и слышно: «Это он», «Тот самый?», «Выглядит устрашающе». Чимин, думал остаться в толпе, но увидев летящую в его сторону «блестящую моль», резко дернулся в сторону дороги, от чего корзина осталась у ног людей, а сам он у копыт черной лошади. Благо выстоял на ногах, не упав в грязь. Омега смотрит на затихшую толпу, после переводя взгляд на главнокомандующего, что смотрел своими синими, слегка светящимися глазами. Кожа серая, не бледная, а именно серая, словно камень.              — С дороги. — низким голосом и холодным тоном произнес альфа.              — А что, — поднимает голову Пак, чтобы было видно из-под капюшона. — Не обойти? Дорога широкая, — и тут люди отошли на шаг.              Черноволосый выражает на лице «ничего», просто смотрит, а спустя секунду оказывается перед мальчишкой, тот отмечает про себя рост и ширину плеч, что отличаются от его. Смотрит и щурится хищно, но не жертву видит, будто на грязь под ногами смотрит.              — Мой конь привык топтать недостойных.              — Недостойных? — вспыхивает омега. — И так вы называете людей, что погибают на войне, что отдают свои жизни за наши? Людей, которые служат вам верой и правдой? — хватает корзину с земли, хочет уйти, но оборачивается напоследок. — Раз недостойных карают ноги вашего коня, то ждите, ждите, что когда-нибудь и вы окажетесь под ними.              И почти убегает в сторону дома, опять со сторон слышны новые сплетни, идет быстро, чуть не поскальзываясь на лужах, влетает в дом. Папа еще не пришел, на диване спит Тэн, дергая ушками, поэтому Пак ставит на стол корзину, доставая бутыль, после чего выливает в небольшую кастрюльку и ставит на огонь. Сам, встряхнув головой, выпускает свои мягкие белые уши, с наслаждением проводит по ним, гладит, а после чешет с обеих сторон. Поднимает руки к лицу, замечая, что те трясутся, сжимает кулаки и снова встряхивает головой. Омега почти не пугается стука, но дверь открывать не торопится. Кто это, стража, дружина? Уже пожалел, что сорвался, правильно говорил дедушка, язык его до добра не доведет. Стук повторился, а за ним громкое:              — Слышь, лохматый, чего не открываешь? — Пак с громким звуком выдыхает, чувствует, как онемевшие от страха пальцы начало покалывать. Он отворяет и в эту же секунду влетает Хистачи, который сам же захлопывает несчастную дверь, начиная тыкать пальцем в лоб Чимина.              — Ты головой думаешь вообще?! — начинает Юнги. — Ты чего ему наговорил? Понимаешь, что если с ним что-то случится, то на тебя подумают? Как Ведьма, ей-Богу!              — Да тихо, — шикнул и посмотрел на брата. — Тэн спит.              — Моя сладкая булочка, — резко меняет злобу на добрые сверкающие глазки и подходит к спящему ребенку, начиная сюсюкаться, зачем неизвестно, ведь от того внимания ноль. — Сладкая крошка.              — Слюни подбери, змеюка, — тянет его за ворот Чимин. — Наговорил — да, но так тому и надо, кто еще осмелится кроме меня?              — Вот именно, пустоголовая ты репа, что у других мозгов хватает, а ты, как я уже сказал, пустоголовый. — сверкает зло глазами хистачи, стуча когтями друг о друга, негромко шипя.              — Я… Не знаю, просто он меня так взбесил своим поведением и… — замолк на мгновение. — Во мне будто что-то произошло, я чуть там не выпустил свои хвосты и уши, еле сдержал себя в руках.              — Ты поаккуратнее с этим, в конце концов, сиди дома!              — Ты серьезно?              — Конечно, нет, лохматый! — хватает своего друга за шею, отводя к окну. — Мы с тобой провернем сегодня годное дельце, — и снова сверкает глазами.              — И какое на этот раз? — уже нервничает Пак, но ушки дернулись заинтересованно. Это чувство испаряется мигом, когда Мин стучит когтем по оконному стеклу с еле заметной трещиной. Там, прямо около дворцовых ворот стоят грамировские кони, со стальными копытами, и повозка, что довольно сильно охраняют духи Тохилы. — Нет, — мотает медленно головой. — Юнги, нет. Мы не будем этого делать, там духи Тохилы, нас спалят на месте! И в буквальном смысле, Юнги!              — Да тихо ты, — улыбается Хистачи. — Видишь, они зажигают свечи, — и Чимин видит. — Эти твари не могут быть материальными без малого источника света, нам нужно только… — и дует в лицо другу, от чего тот жмурится. — И все.              — Ты, — подает голос после минуты раздумий. — Уверен, что там что-то настолько стоящее?              — Его охрана это духи Тохилы, — начинает загибать пальцы. — Эту повозку привез сам главнокомандующий. Всего два факта, но зато какие два факта.              — А если попадемся все-таки? — снимает с почти потухшего огня молоко, ставя на подставку около камина. — Мне нужна гарантия и мотивация.              — Если все пройдет гладко, с меня восемьдесят золотых. — щурит глаза Мин.              — А если не гладко?              — Восемьдесят золотых, — поймав взгляд недовольных глаз, восклицает. — Ну, а что, у меня больше нет.              Чимин вздыхает, поворачивает голову и смотрит на Тэна. Проходится взглядом по его зашитым много раз штанам, протертой кофточке, что была раньше его, и понимает, что отказаться будет ошибкой. Снова смотрит на Юнги, что уже сел за стол и начал лакать молоко, от чего Пак поморщился. Он согласен, сейчас заработать денег очень сложно, никто не будет брать кого-либо на работу без документов о сущности, а некоторым нельзя ее раскрывать. Семья Чимина живет на мизерные пособия по смерти отца, никому из них не найти работу. Будут сидеть в этом чертовом болоте до конца своих дней, а омега даже их с трудом представляет. Пак сел напротив своего друга, начиная рассматривать его еле заметные фиолетово-синие чешуйки на лице, сбоку поленья создают последний треск, отдавая тепло дому. Папа должен вот-вот прийти, а видеть, как его сын уходит куда-то под ночь не должен: начнутся вопросы, переживания, и Чимин просто не сможет, смотря тому в глаза, уйти и оставить его одного на еще одну бессонную ночь.              Омега переносит брата на стоящую рядом кровать, пишет на куске бумаги письмо папе о том, что ушел к Юнги, будет поздно. Встряхивает головой, пряча ушки, накидывая капюшон от плаща, ждет, когда Мин наконец вылижет все блюдечко и также начнет собираться. На улице быстро стемнело, эльфы скоро начнут зажигать фонари, так что им нужно поторопиться. Они решили идти с крыш домов, что состоят из трех и более этажей, хистачи более ловкий, нежели Чимин, поэтому приходится карабкаться, чуть-ли, не выплевывая ругательства в сторону этой дурацкой идеи, но быстро затыкается, когда прямо перед его лицом загорается свет. В окне, прямо за тонким стеклом находится спальня, а после видно и хозяина. Ведьмак скидывает с плеча сумку, набитую всякими склянками и книгами, начинает массировать видимо отекшие плечи и неожиданно для Чимина скидывает накидку, являя взору красивое накаченное тело с тонкими татуировками темно-фиолетового цвета. Омега охает и краснеет, едва не падая с маленького выступа, что нельзя назвать балконом, но его вовремя за шкирку хватает Юнги.              — Что такое? — спрашивает омега, вися прямо над окном вверх ногами. Опускает голову и присвистывает, сам того не замечая, а мужчина в комнате замирает, пугая тем самым любовавшихся парней, которые за одну секунду забрались на крышу. — Мы даже до цели не дошли, как все чуть не пошло коту под хвост. — шипит, попутно щелкая ногтями.              — Не заметили и это главное. — потирает лоб, которым ударился, пока его друг тащил на вверх. — Мужиков что-ли не видел?              — Ну не полуголых точно! — шепчет хистачи.              И так еще два дома, но в этот раз легче, только перелезть на соседнюю крышу и все. И вот они смотрят на охраняемую повозку, почему ее не завезли прямо в поместье, в более охраняемую зону? Они услышали звук колокольчиков, повернув голову поняли, что эльфы вышли зажигать огни. Пора. Они аккуратно спускаются по трубе, пытаясь не издавать звуков, спрыгнув в небольшую лужу, перебежали на другую сторону, скрываясь в тени соседнего дома. Мин наблюдает из-за угла, предпринимая в голове план, омега тыкнул Чимина пальцем в плечо, после показывая в сторону духов Тохилы.              — Я пойду на ту сторону и потушу все источники света, ты же с этой, понял? — и кивает головой на свечи.              — Понял, иди. — шепнул Пак.              Эти свечи нельзя задуть простым «фух», как это объяснил Хистачи, это специальные ритуальные свечи, их используют для ритуалов, обрядов, лечения и много чего другого. Но у них есть, то что поможет — глиняный порошок. Главное, чтобы дым, который выпустят свечи не задел их и не прошел в дыхательные пути, а то можно просто задохнуться. А свеч достаточно много. Омега видит Юнги на той стороне, и, закрыв лицо маской, кивнув тому, кинулся прямо к духам. Те сразу начали выть, воздух резко становится спертым и горячим, даже через маску чувствуется сила мертвых. Мин быстро вкидывает руку с порошком, осыпая прямо на свечи, а сам прижимается к земле, так как он попал почти на все свечи, от чего и дыма слишком много. Чимин тоже не медлит, опыляет сразу несколько, но увидев, как духи повернулись к Юнги, набирает быстро обе ладошки и кидает прямо на все оставшиеся. Духи Тохилы последний раз посмотрели на Пака своими большими дырами вместо глаз и прошептали: «Exspecta eum, sanguis tuus dabit illi», и растворились с тихим, будто бы приглушенным криком.              Чимин быстро вскочил, помог подняться другу, а тот только смотрит на Пака.              — Ч-что они тебе сказали? — дрожит немного голос Хистачи. — Вдруг они тебя прокляли?!              — Эти духи не могут накладывать проклятия, не по их правилам. — у Чимина тоже трясутся руки, тоже еле держит себя на ногах, но они смогли пройти сюда, отступать некуда. — А язык древних я не очень хорошо знаю, от слова «совсем».              — Хорошо-хорошо. — дышит медленно Мин и ступает к повозке. Он аккуратно открывает дверцу, что была выжжена символом Тохилы, то есть, даже если они бы прошли мимо духов, открыть повозку они бы все равно не смогли. — Твою ж…              — Что там? — подскакивает к нему Чимин и смотрит внутрь повозки. — О Боже, зачем Каменному Алмазу… Это?              — Чимин, не смотри, пожалуйста. — пытается друг закрыть обзор, но тот все равно смотрит. Не может отвезти взгляд.              — Он больной ублюдок! — срывается на крик, а слезы начинают застилать глаза. — Я убью его… Я серьезно убью его!              — Тихо, Чимин! — закрывает ему рот ладошкой и обнимает Мин, слыша топот уже дворцовой охраны. — Черт, прости, но по-другому никак. — и заталкивает в повозку, залезая следом.              — Нет-нет-нет, я не хочу тут находиться… — и почти всхлипывает, зажмурив глаза.              — Тише, мой хороший, все хорошо, нас не найдут. Мы выберемся отсюда и всем расскажем об этом, поднимем бунт. — гладит по волосам, сверкая в темноте глазами.              — Он поплатится за это.              — Да, Чимин, поплатится.              

***

             Темно. Мрак. Еще никто не заходил сюда, это чужая территория, чужая комната, чужое место. Он ненавидит солнце, ненавидит, когда что-то под ухом щебечет о счастье или так называемой любви. Вокруг него слепые люди, одни глупцы окружают его. Он никому и никогда не скажет, что также одинок. А солнце он другом не считает, он любит, когда темно, когда окутывает мрак. Высокие окна вечно завешаны, а он сидит и смотрит прямо меж занавесов, туда, где еле виден лунный свет. Даже к нему прикасаться не желает.              Зачем же тогда смотришь?              Письменный стол как всегда завален письмами, документами, договорами, что подписаны очень давно с уже погребенными странами. А в письмах тех пишут семьям войны, что поневоле и воле ушли на войну, пишут мужьям и детям, матерям и отцам. Но не дошли они до конца, этот альфа не терпит такого, он одинок, так будьте и вы одиноки. Ему никто не напишет, и ему писать некому. Видит каждый день страх в глазах народа, что греха таить, ему по душе. Вот только этот мальчишка… Каменный Алмаз чувствует угрозу за метры, а от того так земля трепыхалась, настолько сильна его ненависть? Рядом оказался и почувствовал что-то иное, что-то незаконное для него самого, альфа никогда не всматривался в чужие глаза. Мужчина чувствует в нем силу, такую знакомую, недосягаемую для него. Он снова и снова перебирает эти письма, читает-читает-читает, от первого до последнего мазка. Тишина. Чувствует, что стоит кто-то за дверью, но даже стук сделать боится.              — Что? — раздается низкий голос, напугавший сердце с той стороны, что увеличило удары в секунду.              — Господин, — донесся дрожащий голос из-за двери. — Стража донесла о попытке кражи хв…              — Кто? — грозно спросил альфа.              — Мы не знаем, Господин, они потушили ритуальные свечи и скрылись.              Комнату наполнил злобный рык, что кажется услышали во всем здании. Мужчина встает и направляется к дверям, за которыми уже никого не было. Он поправляет свой мундир, усыпанный разными медалями и орденами, за его годы правления накопилось много, большую часть даже не носит, считает пустым. Глаза сверкают, когда он проходит в тени голубым светом, пугая стены его же дома. Спускается по лестнице, а дальше выходит на улицу, где, кажется, вот-вот пойдет дождь, в честь чего плачет небо? Видит пустующее место, где раньше стояли духи Тохилы, замечает глиняный порошок, а после подходит к самой повозке и вдыхает запах. Глаза расширяются на миг, он чувствует запах того мальчишки, и еще чей-то, чужой ему, не такой как у того, что бросился коню в ноги. Рассматривает дверцы, печать на которой потеряла свою силу, проводит по ней, чертит новую, двумя пальцами прямо по кругу, пока огнем синим не заполыхает та, закрывая. Убил бы всех, кто стоял на стреме в этот момент, но нельзя, люди — это ресурс для войны. Поднимает голову и видит звезды, видит, как для него выстраиваются вряд четыре самых ярких, словно говорят, что путь его начнется именно сегодня, что война не закончится никогда. Для него никогда.              В Грамире шепчутся о смерти и дышат прахом.              В Аморе все потеряло смысл.