Лесная фея

Шелест листьев успокаивает. Бесконечное умиротворение поселяется в душе, когда гуляешь по лесным тропинкам. Но ещё более бесконечное чувство, когда гуляешь с кем-то горячо любимым. — Чуя-сан, смотрите! Там кажется лисица была! Восхищённо-удивлённое лицо Дазая будто светилось. Впрочем, как и всегда. Он всегда был таким сияющим. И этот свет ослеплял, а затем пленил собой сильнее всех оков. И Чуя даже бы заподозрил здесь колдовство, если бы и сам не являлся прославленным магом. — Дазай, — мягко окликает он, а дыхание перехватывает от волнения. Сейчас. Сейчас нужно будет расставить все точки. Сейчас всё должно проясниться. Сейчас. Сейчас! Уже сейчас! — А? Что-то случилось? — этот немного недоумённый чистый и открытый взгляд… И Накахара глаз отвести не может. — Нам нужно поговорить, — выдох, а глаза всё же отпускают образ этого «ребёнка» и смотрят в даль. — Чуя-сан? — в голосе Осаму появляется тревога, ещё едва уловимая, но уже затрагивающая сердце, которое начинает биться быстрее. — Я насчёт того случая… Когда я. Когда я уходил на целый день и…- слова давались с трудом. А ведь он прокручивал эту речь столько раз у себя в голове… Но сейчас, сейчас слишком волнительно, что говорить внятно и чётко. — Это я виноват, — Дазай сразу поник будто под тяжестью долгих сожалений и самокопания. Было видно, что он не раз прокручивал это у себя в голове. Так же как и Чуя, — я взял ваши стихи без спроса… Накахара резко повернул голову к нему, от чего красноволосый даже испугался. Но вместо ожидаемой ярости на лице Чуи читалось лишь огромнейшее потрясение. — Да не в стихах дело! Ведь я же тогда поцеловал тебя, — слова вылетели быстрее, чем пришло осознание, что именно он сказал. Щёки Осаму заалели. Чуя-сан поцеловал его?! О боги, почему этот момент совершенно пропал из его памяти?! — Так ты не помнил?! — видимо последнюю фразу Дазай сказал в слух, от чего поверг прославленного волшебника в ещё большее удивление. И стыд. Невыносимо яркий по ощущениям стыд. Глубоко вздохнув Чуя трёт точку между бровей. Величайший позор за всю его долгую жизнь. — Всё равно, ты должен был знать об этом. Я приношу свои извинения и… И если ты разозлишься на меня я пойму… Ты не давал своего согласия, а я…- бормотание, которое едва слышно. Но красноволосый услышал. Услышал и подбежал обнять. Чтобы успокоить, показать, что с ним всё хорошо, что он не держит ни капли зла. И руки смыкаются на талии не давая отшатнуться, прижимая к себе. — Чуя-сан, я никогда не буду злиться на вас, — тихие слова, а в уголках глаз слёзы блестят небольшими каплями, будто самый дорогой горный хрусталь. И хочется смахнуть их. Зацеловать, чтобы ни одна не упала. И чтобы никогда они не ютились в этих глазах. После таких искренних слов Дазая у Чуи будто камень с плеч упал. Судорожный вздох тревожит лёгкие, которые до этого затаили дыхание. — Спасибо. Он сам не знает, зачем говорит это. Просто нечего больше сказать. Единственное, что приходит на ум — поблагодарить. Чуя не знает, за что именно он благодарит. За то что его приняли? За то что Дазай не разозлился? Чуя не знает. Да и не уверен, что нужно. — Да это я вам спасибо должен говорить, — всхлип. Ещё один. Нет. Ну не может же он опять! Накахара отодвигает парня от себя и всматривается в его лицо. Лицо запятнанное слезами, которые текут водопадами. — Ещё одно не сдержанное обещание, — сказано очень тихо. Только губы чуть шевельнулись. — Вы что-то сказали? — он заметил. Не расслышал, но точно заметил. И ведь пристанет пока не узнает! — Я сказал как можно быть таким плаксой, — тон совсем не соответствует тому тёплому и усталому лицу. И тихий смешок в конце тоже совсем не соответствует, — ты такой ребёнок. — Да я взрослый давно! — и слёзы высыхают. Пускай не так быстро, как хотелось бы. Кажется в такие моменты нужно подать платок или что-то типа того. Но Накахара просто смотрит, словно заворожённый.

***

Они идут по лесной тропинке. По началу за руку. От этого было немного неловко, но очень хорошо. Правда Дазаю слишком трудно просто идти. Постоянно убегает и постоянно слышится что-то типа «Чуя-сан, здесь такой красивый цветок!» или «Ооо, какая красивая поляна, мы сходим туда?» Чуя-сан не может устоять. Он ужасно балует этого ребёнка, но ничего с собой поделать не может. И отказать тоже не может. Летний ветерок ласкает лицо, играется с волосами. Шелест листьев, пение птиц. Постоянная болтовня, которая не может не нравится. — Чуя-сан, — Дазай всё же решает спросить. Он ждал этого всю их прогулку. И теперь готов задать трепещущий его сердце вопрос. — Что случилось? — Накахара поворачивает к нему голову. Выглядит немного обеспокоенно. — Почему… Почему вы не разрешает никому читать ваши стихи? Неожиданный вопрос. Очень неожиданный вопрос. Чуя отводит взгляд. Действительно, почему? Почему он не даёт никому читать его творения? — Я и сам не знаю, — признаётся. Впервые в жизни говорит об этом с кем-то. Очень волнующе, и даже немного боязно, — возможно обычное писательское чувство неправильности. Чувство, что в мире ещё полно хороших работ, и что в сравнении с ними твоя — бесполезная трата бумаги. И никому не хочется оказывать это ничтожное творение. Возможно из-за этого. Или из-за чего-то ещё. Я не знаю. — Они очень красивые, ваши стихи! — Дазай сразу кидается в защиту. Ему правда нравится. Ему хочется перечитывать их, зачитываться до потери сознания, — они прекрасны. Это льстит. Ласкает и ублажает жаждущую похвалы душу. Люди всегда падки на лесть. Чуя е не человек. Так почему на душе так хорошо? Почему цветы расцветают на сердце, когда Он Так говорит о его работах? — Наверное, ты прав, но всё же не пристало автору нахваливать свои работы, — Накахара смеётся. Он любит веселье, любит смеяться, просто любит. Но столь ответственная должность не позволяет. Большой том регламента пылится на полке. И Чуя знает его наизусть. Что Яге не престало смеяться. Что Яга — злостное, сварливое существо. Что ругань поощряется, а забота наоборот оскверняет. Но здесь, где никто не увидит, хранитель врат Нави мог позволить себе маленькую вольность. Вдоволь посмеяться. Чисто и задористо. Как он любит. И Дазай тоже полюбил этот смех. И хотел бы слышать его целую вечность.

***

Сбившееся дыхание режет по лёгким, а серце вот-вот вырвется из груди. Бежать. Бежать быстрее. И внутренний голос кричит раздирая душу на мельчайшие куски. Он не успеет. Как бы он не бежал, он не успеет! Руки яростно убирают ветки деревьев до того, как они коснутся лица и оставят царапины на лице. Вскоре Чуя перестаёт тратить время и на это. Ветки хлещут, режут и обжигают кожу. Всё равно. Накахара не обращает на это внимание. Почему всё происходит именно тогда, когда он уходит! И сегодня ещё как назло без ступы, от того так медленно! Он не может прийти вовремя. Не может остановить эту ужасную ошибку. Мысли в голове сбиты. Лишь один крик выделяется в этом сумбурном потоке. Это он виноват. Это Чуя был во всём виноват! Он не прогнал его ещё тогда, при самой первой встрече. Он разрешил ему остаться. Он допустил всё это! И вот уже виднеется эта пещера, в которой есть это чёртово озеро. Чуя бы готов снести её ко всем чертям используя все свои реактивы. Но нельзя. Только не сейчас. — Что с ним?! — он буквально влетает туда. Останавливается у самой кромки воды и смотрит. Смотрит на эту предательскую синюю гладь, которая сейчас покрыта рябью. Пытается вглядеться в эту чёрную синь и увидеть хоть что-то. Но она показывает лишь его взволнованное лицо. Руки начинают подрагивать. А может они и дрожали с момента, как ему сказали, что Дазай утопился. — Я старюсь поддерживать процесс обращения, — Ода и впрямь делал это. Вся рябь исходила от кончиков его пальцев, которые касались воды. Обращение. Именно это хотел сделать Дазай. Наслушался глупых легенд про то, что утопленики превращаются в водных духов, становятся нечистью. И решил. Решил всё один. Лишь перед самим действом попросил Оду проконтролировать. Не зря. Иначе это была бы самая дурацкая, из тех что знал Чуя, смерть. Ну, а так был шанс. Не сто процентный, не точный, но шанс. — Иди. Я дальше смогу, — Накахара садится, так же как Сакуноске, и опускает пальцы в воду. Те кто занимают титул Яги Виевны обязаны владеть всеми типами магии. Впервые Чуя действительно рад этому. Ода уходит. Бросая тоскливые взгляды и с тяжестью на сердце, но уходит. Он прекрасно понимает, что для проведения Этого ритуала нужна сильнейшая концентрация или же не избежать ошибок. Непоправимых ошибок.

***

Прошло где-то два дня, но ощущалось как целая вечность. У Чуи мешки под глазами, а сухие губы вновь и вновь беззвучно шепчут имя. И вот, наконец это случается! Дазай показывается из воды. Другой, изменившейся, но родной. Кожа отдаёт той синью, держала в плену в всё это время, а в некоторых местах и вовсе будто бы становится прозрачной. Капельки воды прячутся в волосах, сверкают на ресницах и губах. Накахара не может больше сдерживаться. Всплеск, и тихий вздох. Теперь пришло время Чуи сжимать красноволосого в объятиях.  — Какой же ты придурок! Теперь буду звать тебя не персиковым, а придурочным мальчиком! — говорит в сердцах, но точно сдержит это слово. А ещё точно больше никогда не оставит одного. Хватит, намучался уже разгребать всё это. Проще везде с собой таскать. — Ч-чуя-сан…- Дазай же как-то растерялся. Не так он себе всё это представлял. Но возможно это даже лучше. И тихий смех ручейком струится в этой тиши.

Глупо. Но так тепло и хорошо.