Мы проживаем всё разом, впервые и без подготовки. Как если бы актер играл свою роль в спектакле без всякой репетиции. Но чего стоит жизнь, если первая же ее репетиция есть уже сама жизнь? — Невыносимая легкость бытия (1984) // Милан Кундера
I
Дверной замок пискнул, и Сокджин заворочался на разложенном диване. Когда Намджун вошел в их крохотную муравьиную квартирку, с тяжелым вздохом скидывая обувь, Сокджин, играя в тетрис, все еще пытался уместить квадрат в правый угол экрана. Нисколько не отреагировав на вошедшего, он почувствовал, как невольно начинает улыбаться, а в груди распространяется знакомое тепло. Они редко заботились тем, чтобы убирать с дивана постельное белье; кажется, только однажды Сокджину пришлось переворошить все подушки и одеяла в поисках своих наушников. Эти наушники теперь свисали с намджуновой шеи, пока тот широкими шагами пересекал расстояние между дверьми и диваном, чтобы взобраться на Сокджина и всем своим весом придавить его, утыкаясь носом в грудь с драматичным стоном. Его руки жадно обвились вокруг сокджиновой талии. Тот не смог заставить себя отчитать его. — Привет, малыш, — сказал Намджун. Глядя на короткие мятные волосы, Сокджин поборол улыбку. — И тебе привет. Он поднял колени, раздвигая ноги, чтобы Намджун смог лечь на него целиком. Тот одобрительно замычал, обнимая его еще крепче. В августовской жаре, с двумя окнами нараспашку, откуда доносился шум улицы, чуть взмокший теплый парень на нем даже не казался противным. — Чем сегодня занимался? — Да ничем, — легко отозвался Сокджин. На самом деле, он кое-что заказал на двадцатидвухлетие Намджуна: потратил все свои сбережения на редкое издание книги о ботанике, о которой Намджун — изо всех вещей в мире — не умолкал уже несколько недель. Он постучал по экрану телефона, отправляя блок из четырех частиц в промежуток с левой стороны, и спросил: — А ты? Как все прошло? — Не знаю. Издатель показался приятным человеком, но я все равно терпеть не могу собеседования. Хочу вздремнуть. — На мне? — уточнил он, одной рукой ласково почесывая Намджуну кожу головы так, как тот очень любил. — Супружеская привилегия, — сказал Намджун. На сердце стало очень тепло. — Ладно, мятный медвежонок. Вздремни. — Отлично, — Намджун поднял голову с вытянутыми для поцелуя губами, и Сокджин, сдавшись, накрыл их своими в нежном поцелуе; от вкуса Намджуна на языке как всегда вскипала кровь. Довольный Намджун устроился на нем поудобнее, прижимая его к дивану всеми семидесятью килограммами живого веса и широкими плечами защищая их обоих от жестокого внешнего мира в убежище их маленькой квартиры, где из-за недостатка свободного места одежду приходилось хранить в чемоданах. Сокджин продолжал играть в тетрис одной рукой, мягкими успокаивающими движениями поглаживая намджуновы волосы, пока обручальное кольцо на безымянном пальце прижималось к его коже. Намджун уснул в считанные минуты, и маленькая студия наполнилась его спокойным дыханием, слабым шумом машин, гудением маленького холодильника и голосами соседей, пробирающимися сквозь стены — лето утекало сквозь пальцы как кисель, лениво и неспешно, но в юном сокджиновом сердце была лишь наполненность и спокойная радость. Когда телефон в руке зазвонил, Сокджин, испугавшись, моргнул и отклонил звонок от отца, в защитном жесте прижав Намджуна чуть крепче. Когда звонок раздался во второй раз, Намджун уже посапывал, и Сокджин попросту вырубил телефон. Такие звонки были нежеланны в их личном коконе, где на двоих почти ничего не было, кроме друг друга — и этой студии с разложенным диваном в сеульском жарком лете. А еще Сокджин был счастлив. Это чувство и осталось с ним на долгие годы: он помнил, как был отчаянно счастлив тогда. И до сих пор по утрам, еще полусонный, он поражался, какой, оказывается, удобный у них диван — вываливаясь из дрёмы, он вновь и вновь задумывался, что обязательно нужно рассказать об этом Намджуну — а потом просыпался окончательно, обнаруживая себя в своей огромной двуспальной кровати на мягкой перине, в просторных апартаментах, достойных статуса финансового менеджера в возрасте тридцати трех лет; ни женатого, ни замужнего бизнесмена. И рядом не было ни намека на мятный цвет. Так иногда бывает, правда? Так бывает. Он потягивался и вставал с постели.***
День, когда Сокджин узнал, что был замужем, оказался очень и очень загруженным и сложным — не лучше остальных. Помощник был занят поручениями, и ему пришлось самостоятельно звонить в свою страховую и, разговаривая с абсолютно бесполезной консультанткой по зажатому между плечом и ухом телефону, он при этом продолжал набирать и набирать электронные письма. — Процентовка подверглась перерасчету с учетом заработка вашей семьи, — сказала ему страховщица, явно пытаясь улизнуть от выплаты долга за задержанный рейс, из-за которого он тогда понес убытки. Сокджин этого позволить не мог. — Я сам себе зарабатываю на жизнь, в семье больше никого нет, — поправил Сокджин, формулируя строгий письменный выговор младшему сотруднику отдела продаж. Это был пятничный вечер, семь часов — он уже отбыл на работе пятьдесят пять часов на этой неделе и планировал остаться еще на несколько. — Наши записи гласят, что вы замужем. Ваше семейное положение изменилось? От этих слов Сокджин, наконец, замер, нахмурился и взял телефон в руку. — Нет? Я никогда не был замужем. Он взглянул на большую картину возле дверей кабинета, которую приобрел на аукционе — «Весенние волны». На ней был изображен печальный морской пейзаж с голубыми волнами, обрушивающимися на высокие калифорнийские скалы — там царило лето, холмы были зелены и усеяны цветами, даря успокоение зрителю. — А почему вы спрашиваете? — спросил он, включая свое обаяние. — Хотите предложить мне руку и сердце? В ответ на его смешок от собственного остроумия женщина промолчала и после паузы ответила: — Согласно нашим записям, вы замужем с тринадцатого июня две тысячи тринадцатого года. Сокджин застыл, пялясь на картину, которая больше не приносила ни малейшего спокойствия, и будто ожидая, что его давно вышедший на пенсию отец сейчас без спроса ворвется в его кабинет. Откуда она знает эту дату? Откуда вообще кто-либо может ее знать? Прошло уже почти десять лет. Он сдавил телефон. — И-извините? Женщина сохраняла деловой тон: — Замужем за… Не говорите, не произносите этого вслух… — А, за Ким Намджуном. Ох, тезка того писателя! Локоть Сокджина соскользнул с края стола, отчего он чуть не впечатался носом в столешницу. — Ким Сокджин-щи? Алло? Алло, вы меня слышите? Он вцепился в телефон так, словно от этого зависела вся его жизнь. — Стойте, я замужем?!***
Ладно, наверно, существовало хоть какое-то логичное объяснение, почему Глобальная страховая компания имела ложные данные о том, что он, Ким Сокджин, был замужем за Ким Намджуном, любимым писателем Кореи. Он не до конца понимал, откуда эта дезинформация могла взяться в их документах, но они продолжали настаивать, что это официальные данные, написанные черным по белому. По дороге домой он пытался переварить все услышанное. Несмотря на то, что он являлся управляющим директором в подразделении фирмы, которая принадлежала его отцу, он до сих пор ездил на метро; у всех остальных были шоферы, и у него после аварии тоже какое-то время он был, но ему никак не удавалось отпустить себя после рабочего дня на заднем сиденье машины, не в состоянии даже ослабить тугой галстук. Выходя из офиса в самом сердце Каннама каждый день, он сливался с вечерней толпой, позволяя себе, наконец, развязать чертов галстук и выдохнуть. Тем не менее в тот вечер поездка в метро прошла не менее напряженно, настороженно и все время на телефоне: он дозванивался до нужных инстанций, пытаясь вытребовать себе копию файла о регистрации брака. Прислать документ ему пообещали в течение пятнадцати рабочих дней. Пятнадцати?! Абсурд! Он был настолько выбит из колеи, что проехал станцию, запоздало вспомнив, что ему нужно в другом направлении, и та дорога, по которой он направился, уже многие годы не была той, что вела в его нынешний дом. Он сердито пробормотал себе под нос ругательство, краем глаза заметив высокого стройного мужчину в куртке цвета хаки и надвинутом на глаза капюшоне, а потом гневно ощутил, как взмокли от пота руки. Этот человек был ему абсолютно незнаком. Наконец-таки добравшись до дома, он щедро плеснул себе скотча, чувствуя раздражение и тревогу, прежде чем несколько раз подряд проверить электронную почту и послать еще несколько запросов в государственные регистрационные органы, чтобы потом рассеянно изучать свой отнюдь не скромный вид из окна двухкомнатной квартиры на простирающийся под ногами Сеул, дотягивающийся до самого горизонта. — Идеально для холостяка! — сказала ему агент по недвижимости несколько лет назад. — В жилом комплексе есть прачечная — просто отличный вариант для таких занятых людей, как вы! Да, он таковым и был. Подумав позвонить Юнги или Хосоку, он отринул эту мысль — они оба были слишком глубоко погружены в подготовку скорой свадьбы, чтобы их беспокоить. Надеясь отвлечься, он рухнул на кожаный диван, закинул на столик ноги и включил телевизор. Огромный дисплей в семьдесят пять дюймов мигнул, включаясь оставленным последний раз каналом, и… …и показал сидящего на гостевом диванчике Ким Намджуна, улыбающегося своими ямочками мягко, но профессионально. Он глядел не в камеру — на ведущего передачи. Сокджин подавился скотчем. По левую руку от Намджуна сидела пожилая корейская актриса, которую Сокджин тут же узнал. Втроем они обсуждали современное корейское искусство, и каждое сказанное Намджуном слово было очаровывающим и вдумчивым. Сокджину не следовало удивляться: когда у Намджуна выходила новая книга, его именем начинал пестреть каждый рекламный плакат в метро. В этом году к премьере и вовсе готовилась постановка по его пьесе. — Однако, она будет в Лондоне, — сказал ведущий, и Намджун кивнул. Его волосы были окрашены в медово-коричневый цвет, одет он был в простую черную водолазку с высоким воротом, достаточно облегающую, чтобы под ней очерчивались линии рук и груди, выраженные более четко, чем в последний раз, когда Сокджин виделся с ним. На кончике носа сидели круглые очки, челка убрана со лба: настоящий портрет молодого интеллектуала, если бы он им был. По какой-то неясной и ужасной для себя причине Сокджина прошило отчетливым воспоминанием о том, как он сидел на намджуновых коленях, выцеловывая из него душу и хныкая, постанывая, пока тот втрахивал в него одну из их многочисленных игрушек, а смазка капала на пол, доводя Сокджина до абсолютного исступления — пока Намджун оставлял на его заднице шлепки и приговаривал: — Вот так, малыш, продолжай ебать себя этим сам, давай же… Уставившись на экран, он сглотнул. Господи, что может быть хуже, чем прославившийся на всю страну бывший? Ведущий — мужчина средних лет — вновь заговорил: — Ваша пьеса написана на английском языке. Вы собираетесь переводить ее самостоятельно, как делали с некоторыми собственными работами в прошлом? — Возможно, — уклончиво ответил Намджун с очаровательной белоснежной улыбкой. — Я довольно долго жил в Нью-Йорке и Лондоне — успел и в Германии, да — но английский язык для этой пьесы был естественным решением. Вся пьеса об англичанах: их мелкой будничной нелепице, межклассовой микровражде. Корейцы увидят отголоски всего этого, но в другом, более привычном для себя контексте. Постановка будет переполнена культурной интертекстуальностью, с которой интересно будет поиграть. Сокджин фыркнул со своего дивана, отгоняя образ юного Намджуна с темными глазами, разрумяненным лицом и взмокшей от пота кожей, который глядел на него с голодом и жаждой. Ох, Ким Намджун, какой вы интеллектуал! Самый плодовитый корейский писатель за последние двадцать лет! Живущий за границей, но время от времени благословляющий Корею своим визитом! С тех пор, как они виделись последний раз, оба прожили целую жизнь — встретившись лишь однажды на дне рождения Хосока, который Сокджин посетил через год после окончания службы в армии. Намджун тогда как раз оказался в стране, и все сложилось как сложилось. Краткое воссоединение было ровно настолько неловким, насколько это вообще можно было представить: Сокджин уже с кем-то встречался тогда, как и Намджун. Они обменялись парой напряженных любезностей, после чего Сокджин бросился на поиски своего подобия парня, яростно на него вешаясь; вскоре после того Намджун ушел с вечеринки, и Сокджин так расстроился, что закончил вечер громким скандалом со своим молодым человеком… и он не допустил даже мысли, почему это произошло. Они с Намджуном теперь были друг для друга лишь памятью — больше ничем. И все же руки стали липкими от пота, а в животе завязались узлы, стоило ему подумать о мальчишке с мятными волосами, его дурашливой улыбке и громких смешках, который утыкался в него носом. Не видя следов этого человека в мужчине с экрана, он нервно поигрывал цепочкой от кулона с секретом, который всегда носил под рубашкой поближе к груди. Когда ведущий спросил Намджуна, над чем тот планирует поработать дальше, тот сказал, что остаток лета проведет за написанием своего следующего полноценного романа. — Здесь, в Корее? — спросил ведущий, и Намджун покачал головой: — Нет, подальше от цивилизации, за рубежом. Когда отсняли эпизод? Наверно, на этой неделе. Значит, Намджун был в Сеуле, что случалось не чаще двух раз в год, и, возможно, уже улетел. Сокджину до этого, конечно же, не было ни малейшего дела: он просил их общих друзей, которые оставались единственным связующим звеном между ними, чтобы они не приглашали его туда, где может оказаться Намджун. Так было лучше для всех. А затем он связал это осознание с тем, что Хосок не писал уже двое суток, вспомнил, что Хосок не умеет лгать, и взял телефон. привет, просто интересно, а что вы делали накануне вечером Хосок ответил почти моментально: …ужинали с намджуном. так и подумал, ответил Сокджин. Чтобы ответить, Хосоку потребовалось несколько минут: прости, я подумал, что будет правильнее не говорить все в порядке?! да, конечно ты сам это знаешь, он действительно предпочитал оставаться в неведении: пообедаем на следующей неделе, ладно? Он устало выключил телек. Как абсурдно было осознавать, что у него вообще были какие-то связи с популярным Ким Намджуном! После душа он заглянул в приложение для знакомств, монотонно смахнул влево и вправо несколько раз, замэтчился с довольно привлекательным парнем, который тут же написал ему: стоп, погоди, дай-ка суммировать все, что у тебя в профиле: ты невероятно выглядишь, являешься главой собственного подразделения, готовишь, поешь, любишь рыбалку, и до сих пор одинок? наверно, я слишком много работаю чтобы встречаться с кем-то, честно ответил он. да? готов поспорить в постели ты адски хорош почему бы и нет. не то чтобы я хвастаюсь, но есть такое, ответил он, без энтузиазма глядя в экран. а ты точно не прячешь детишек и жену? 😉 не то что бы мне было не похуй лол, давай просто встретимся я могу быть в браке, но сейчас не очень понятно вообще я не должен был быть. в смысле я не в браке прямо сейчас, но возможно могу там случайно оказаться? Парень тут же его анмэтчил. Сокджин налил себе еще скотча. Все в порядке. Порой прошлое приближалось слишком близко, ближе, чем он хотел, вот и все — и это был очень трудный год. Последние несколько лет вообще были не из лучших. Было понятно, что он находится далеко не в расцвете своих сил. Он пошел спать и уснул один — а когда проснулся, точно знал, где он.***
— С работой все отлично, — сказал он Хосоку и Юнги, когда они встретились поесть на следующей неделе. — Как всегда очень много дел, но ежегодная переоценка активов прошла гладко. Они сидели в забегаловке с жареной курочкой, куда часто ходили еще с учебы в универе, даже несмотря на то, что она располагалась в переулке Гванак-гу и туда часто выстраивались очереди. Войдя, он окунулся в запах горелого жира, который всегда вызывал чувство ностальгии, заставляя вспоминать, сколько лет прошло с тех пор, как они были беззаботными студентами. Он вновь устало откусил от куриной ножки, все еще одетый в рабочий костюм — рабочий день опять закончился позже обычного, почти в восемь вечера. Оба его друга смотрели на него с той же обеспокоенностью, как и в первый день, когда он заявил, что теперь работает на своего отца — неужели прошло уже пять лет? Сокджин с этим свыкся. Юнги и Хосок волновались за него, а он просто продолжал работать. — Хён, — сочувственно начал Хосок: — может, тебе стоит взять отпуск? Ты же говорил, у тебя накопилось уже несколько недель, учитывая, что ты им не пользовался. — Да, наверно, только вот никто не пользуется этим накопленным отпуском, — он презрительно скривился. — Было бы эгоистично просто взять и уйти на такой промежуток времени. К тому же, я терпеть не могу путешествия. Юнги пожал плечами. — Тогда посидел бы дома и поиграл бы в комп. — Детский сад, — он взмахнул палочкой, игнорируя тот факт, что в юности часами только так и делал. — Я о компьютерных играх. С работой все отлично, окей? Как у вас проходит подготовка к свадьбе? Хосок и Юнги мягко позволили перевести тему — с тех пор, как в Корее были легализованы однополые браки, Сокджин довольно часто стал бывать на свадьбах у приятелей, но это бракосочетание он ждал в особенности. У Сокджина было не так много старых друзей, которые продолжали общаться с ним спустя столько лет, но Хосок и Юнги — пока что — оставались одними из них. Они заметно вкладывались в планирование важного события: для банкета забронировали ресторан в пятизвездочной гостинице прямо у берега реки, потратив уже намного больше, чем традиционно это делали в Корее. Юнги сказал, что раз они, наконец-то, могут пожениться, то он не собирается жалеть ни воны и устроит настоящее празднество. Хосок на это лишь весело посмеивался, жмурясь и растягивая губы в улыбке в форме сердечка — они оба буквально светились последние дни. Сокджину разрешили привести кого-то с собой, но приводить ему было некого. Возможно, жизнь была бы не такой безрадостной, если бы они с Ёнму не расстались — то были одни из самых серьезных отношений за последние годы. Что, если бы этого не произошло? Как насчет Ягуара, который Ёнму водил, или потрясающего стейка, который он готовил? Или довольно приличного члена, с которым, пожалуй, Ёнму не всегда знал, что делать, но вдвоем они делали заметные успехи в его освоении? Но их отношения оставались пресными и невкусными даже спустя полтора года, как овсянка без сахара, и олицетворяли собой всю скуку сокджиновой жизни. Порой он думал, что все еще ждет того, от кого ему снесет крышу. Детский сад. Сокджин заплатил за ужин, настояв на том, что хочет угостить друзей. Возвращаясь домой, он чувствовал себя в более светлом расположении духа, пока в метро не заметил женщину, которая, сидя напротив, увлеченно читала «Лондон: внезапный дневник». Ее взгляд был прикован к страницам. Неужели это было настолько интересно? Сокджин уставился на имя автора с горечью во рту. Стоит ли ему наклониться и сказать «эй, хочешь смешной факт? Это мой муж»? Просто умора, конечно. Он подумывал заговорить о Намджуне с Хосоком и Юнги, но не стал. То, что они с Намджуном не виделись годы, не означало, что они не могут ужинать с ним во время его кратких визитов в Корею. Ранее его друзья тактично умалчивали о таких встречах — и это взаимно неловкое сосуществование продолжалось годами. Он умудрялся выкидывать все это из головы до тех пор, пока через три дня не вернулся в кабинет и не проверил почту — в очередной чертов раз, чтобы найти там долгожданные документы. Что же, оставалось лишь прояснить ситуацию, и… Первое вложение содержало копию записей из городского реестра, где значилось «замужем». Супруг: Ким Намджун. Сердце провалилось в пятки. Какого, собственно…? Второй пдф-файл объяснял, почему регистрационные органы Республики Корея находились в таком чудовищном заблуждении: это был скан сертификата о браке из Лас-Вегаса, Невада, полностью на английском, датированный 13 июня 2013 года и подписанный лично Сокджином и Ким Намджуном. Сокджин отупело уставился на скан, чувствуя зашевелившуюся внутри боль: он уже много лет не видел эту бумагу. В ушах отозвался шум казино, перед глазами начали вспыхивать огни, и теплота намджуновой руки, мягко сжимающей его почудилась реальной, а на языке — намджуновом языке — чувствовалось дешевое пиво. Смех, радостное возбуждение… чертов косплеер Элвиса в часовне! Без сомнения, необразованному человеку подобный документ мог свидетельствовать, что Сокджин был замужем. Что за издевательство! Он вызвал к себе новенького из их команды юристов, и Чон Чонгук через пять минут уже был в его кабинете, овеянный волнением и одетый в стильную белую рубашку с бордовым галстуком и черные брюки — идеально выдержанный рабочий дресс-код, даже несмотря на то, что рубашка была готова порваться на бицепсах от явного пристрастия юноши к качалке. — А, Чон Чонгук-щи, пожалуйста, садитесь, — молодой человек повиновался с вежливым полупоклоном, и его чуть отросшие черные волосы, заправленные за уши, немного прикрыли лоб. Сокджин помедлил, пытаясь понять, как сформулировать вопрос и преподнести то, что партнеры, о которых пойдет речь, не слышали об ошибке в своих регистрационных данных. — Я вызвал вас по очень личному вопросу. Это конфиденциально, — протяжно начал он, указывая Чонгуку отложить ручку и планшет для записи. Тот по-совиному моргнул и послушался. Сокджин втянул воздух, подбирая слова: — Эта деликатная проблема касается одного из наших коллег, поэтому вы не должны рассказывать никому ни слова. Это понятно? На лице Чонгука отразился страх, но он кивнул. — Отлично. Чудесно. Что ж, у нашего коллеги небольшие неприятности. Оказалось, что он год назад женился в Лас-Вегасе, и теперь все регистрационные списки Кореи гласят, что он находится в браке. — Что? — Чонгук нахмурился. — Но… постойте, если… если он женился в Штатах, то и здесь он будет считаться женатым. Это так и работает. Сокджин тяжело вздохнул, не уверенный, мог ли Чонгук что-то слышать о его личной жизни — хотя нынче его ориентация была в компании секретом Полишинеля, к вящему неудовольствию его отца. Старик со временем немного пришел в себя — казалось, даже одобрял Ёнму, служившего у него корпоративным юристом и владевшего большой яхтой. И Ёнму тоже был Девой по знаку зодиака! Сокджин с самого начала должен был догадаться, что их отношения не имеют будущего! Когда у них не сложилось, отец спросил, не желает ли Сокджин пообщаться с пансексуальным сынком вице-президента Самсунг. Отличная приманка, если только слухи о пристрастии девятнадцатилетнего парня к клубам и наркотикам не были преувеличены. Однако Сокджину было не настолько одиноко, упаси господь. Сокджин задвинул эти мысли подальше и вдруг вспомнил, как в июне Чонгук приходил в совершенно ни на что не намекающем галстуке в расцветке флага бисексуалов. — Этот коллега замужем за мужчиной. Понимаете? Это случилось задолго до того, как Корея легализовала однополые браки. — А-а, теперь понимаю! — Чонгук закивал, к счастью, совершенно не шокированный. — Моя тетя со своей супругой поженились на Гавайях! То была чудесная церемония! — Да, именно! — с облегчением выдохнул Сокджин. — Да, очень за них рад, и вы понимаете — это была символическая свадьба, которая не имеет не малейшего отношения к корейскому семейному законодательству! Замечательно, что вы поняли. — Много кто так делал, — сказал Чонгук с доброжелательной улыбкой. — И я думаю, это хорошо, даже если тогда это было лишь символически — теперь для них это все является официальным. — Нет-нет, то не было настоящей свадьбой. Нет, что вы, — быстро заговорил он. — Это был брак, который влюбленные заключают в Вегасе, когда твой парень совсем новенький, высокий и милый, а тебе всего двадцать три, и у тебя совсем нет мозгов, а у парня милейшие ямочки, глубокие, как океан, а рядом с казино вдруг оказывается часовенка… Сокджин уставился на картину, висящую на стене, потерявшись в закоулках своей памяти: цвет волн напомнил ему цвет бабочки Намджуна, который взял сокджиновы руки в свои и, глядя ласково, но уверенно, твердо сказал «согласен». Сокджин встрепенулся. — И… и простите, Чонгук-щи, я отвлекся. Дело в том, что такие браки не имеют юридической силы в Корее, потому что тогда они ее тоже иметь не могли. — Э-э… — Чонгук был серьезен, как никогда. — Боюсь, что могли. Сокджин уставился на своего младшего юридического консультанта с изумлением: — Что? Потянув воротничок рубашки пальцем, Чонгук, заметно напрягшийся, отвел взгляд. — Когда наше государство, э-э… в начале года легализовало однополые браки, они признали все союзы, которые корейские граждане заключили в государствах, где подобная легализация уже давно существует. Так что, получатся, наш коллега официально замужем. За… э-э… своим мужем — ровно с первого января текущего года. Сокджин все еще смотрел на него во все глаза. — Что…? Чонгук поднял взгляд: — Только если они не разведены? — Да с чего бы им разводиться! — воскликнул он, всплеснув руками. — Это была фиктивная свадьба! Разве они не должны были об этом предупредить?! Если они собирались легализовывать не только официально заключенные союзы?!.. — Но они так и сделали… — робко пробормотал Чонгук. — Да?! Я не видел! — рявкнул Сокджин. Честно говоря, он уделил закону о браке очень мало внимания, тут же положив конец их с Ёнму отношениям, когда тот начал подавать недвусмысленные намеки. — Почему они не позвонили нам… нашему коллеге, и не сказали ему об этом?! Чонгук нахмурился. — Ну, если наш коллега не желает быть замужем, он всегда может подать на развод! — Чонгук пытался помочь, но Сокджин буквально сходил с ума. — Полагаю, мы пытаемся избежать крупного скандала… — Я… вы… — дышать, дышать глубже: — …немедленно вышлите мне точную правовую формулировку, наш коллега срочно в ней нуждается! И мне нужен развод! Не мне, коллеге! Ему нужен развод! Подготовьте заявление о разводе сейчас же! — он яростно ударил по столу. — Идите, резче, Чонгук-щи, развод сам собой не случится! Чонгук улизнул из кабинета будто перепуганный зайчонок, и через двадцать минут копия законодательного акта уже была на сокджиновой почте. Тот пробежался глазами и потом прочел. Дважды. Оказалось, что его брак в Неваде действительно был официально признан корейским государством. Он уже восемь месяцев как был замужем, не имея об этом ни малейшего понятия. Он вынес для себя несколько важных пунктов: 1) Он замужем. 2) За своим бывшим — Намджуном. 3) Он замужем за Намджуном. 4) Намджун замужем за ним. 5) Что. 6) За. 7) Ебаный пиздец блять пиздец блять просто полный пиздец 8) Блять блять БЛЯТЬ!***
Не то чтобы Сокджин был против брака как явления! Замужество было в порядке вещей, если вам такое нравилось! Просто он не видел своего… супруга… семь лет. Судя по всему он также совершил несколько довольно тяжких супружеских измен. Как и Намджун! Что за ебанутый у них был брак! Было ли это смешно? Сокджин с трудом пытался найти в этом хоть каплю юмора. Ощущение было таким, словно ему дали под дых, его переполняла злость на себя двадцатитрехлетнего и на Намджуна, за ручки стоящих в американской часовне вдвоем. Придурки. Конечно они никогда не пытались подать на развод, с чего бы им это делать? Сокджин полагал, что их символический союз продлится столько же, сколько отношения, и все закончилось, когда Намджун много лет назад переехал в Нью-Йорк без него. Но злость проблему не решала — а Сокджин был человеком действия, из тех, которых не останавливает известие, что он замужем за своим бывшим. Он разобрался, как оформить неоспоримый развод, всего за пару дней — это все значительно облегчалось их семилетней разлукой. Чонгук дал ему черновики и заготовки всех необходимых документов, объяснил, что нужно заполнить и какие дополнительные документы их «коллега» должен будет предъявить — и все, Сокджин был готов разводиться! Не доставало лишь одного: Ким Намджуна, автора романов-бестселлеров, среди которых были «Грязная зима» и «Посылки для сторожа Пака», и научно-популярной литературы: «Непритязательный цветок: история культуры бонсай» и «Тысяча кулаков: история Кореи», а также автобиографических мемуаров «Лондон: внезапный дневник». Увы, Сокджин не мог развестись с Намджуном без участия последнего. Ему придется выйти с ним на связь и позвонить в Лондон — возможно, у Намджуна есть помощник, который поможет передать известия? — Оу, но он сейчас в Новой Зеландии, — сказал по телефону Юнги, и Сокджин, по правде сказать, удивился. — Да, он пишет свою новую книгу в тишине и покое, даже снял для этого дом. Вроде так. — Вот как? — чувствуя в горле комок, отозвался Сокджин. Разве Намджун не проживал последнее время в Лондоне? С каким-то приятным молодым британцем… который даже не подозревал, что Намджун замужем — бля, ну что за бред! — Слушай, тут такое дело — только не спрашивай, зачем, — осторожно начал он: — но мне нужно с ним связаться. Это, так скажем, личное дело. В трубке повисла тишина. — Хён… хён, ты в порядке? Ты не заболел? — голос Юнги звучал обеспокоенно. — Погоди, мы сейчас к тебе приедем. Я… — У меня не ВИЧ и не рак! — выпалил тот. Он понял сомнения Юнги: они не разговаривали о Намджуне, и он почти никогда о нем не спрашивал. С чего бы вдруг взяться такой просьбе? — Мне просто нужно, чтобы Намджун подписал кое-какие бумаги, еще с тех времен, когда… когда мы… ну, жили вместе. Вот и все. Мы сделали некоторые вложения, и теперь получили дивиденды. В тоне Юнги было неверие: — Вы? Вложили деньги? Мы все тогда были бедны, как церковные мыши, особенно вы с Намджуном. Я до сих пор не понимаю, на что вы жили вдвоем в той студии. — Сюрприз, — неловкий смешок. — Кто рано встает, тому бог вону подает. Все еще сомневаясь, Юнги дал ему координаты новозеландского города, о котором Сокджин не слышал ни разу в жизни. Звонок завершился его: — Я просто передам детали своему финансовому консультанту. Но на самом деле Сокджин взял внезапный отпуск и забронировал рейс с пересадками до Крайстчерча. Он хотел завершить все как можно быстрее и тише, чтобы никто не узнал — потому что если его родители пронюхают, что их «обреченный холостяк» все это время был замужем за мятноволосым студентом факультета журналистики, превратившимся в одного из самых богатых писателей Кореи, тогда… Вселенная схлопнется? Взорвется? Сокджин не знал и узнавать не хотел совершенно. — Я лечу на отличный спа-курорт в Таиланд, — нагло соврал он Хосоку, когда они пересеклись на чашечку кофе пару дней спустя. — Я честно заработал свой отдых — и вы были правы, я близок к выгоранию. Пора позаботиться о себе, раз уж мне скоро тридцать пять. Говоря это, он почти поежился. Какой он уже старый! — Ты полетишь один? — спросил Хосок, и Сокджин прищурился, не уверенный, что тот подразумевает. Глаза его друга расширились: — Ой, или это… прямо курорт-курорт? Хосок взмахнул рукой: — Будь там поосторожнее, пожалуйста. — Юнги сказал тебе, что у меня ВИЧ, что ли? Нету у меня его! — вскинулся Сокджин. Его личная жизнь в последнее время все равно что не существовала — и у него совершенно не укладывалось в голове, почему все вокруг думали, что у него было время что-то подцепить. Но Хосок лишь пожелал ему удачной поездки и сказал, что он действительно заслужил отдых. Именно так, снова запаролив все свои файлы на рабочем компе и включив в почтовом ящике режим «Отсутствует», он оказался в пути далеко на юг.***
Новая Зеландия оказалась абсурдно далеко: туда лететь было дольше, чем до Лондона. Сокджин сердито прокручивал это в голове, пытаясь разобраться в географии, когда выходил в аэропорту Крайстчерча и вдыхал прохладный свежий воздух. Ощущения были почти сюрреалистичные, он сел в самолет и оказался на совершенно другом конце света. Мир сжался и в то же время расширился: помимо нескольких азиатских стран, где он бывал по работе, Сокджин летал в США и в Париж, когда был ребенком. Он был домоседом: дайте ему Сеул до скончания жизни, и он останется доволен. Всего этого точно нельзя было сказать о заядлом путешественнике Ким Намджуне, который только и делал, что говорил о перелетах: несколько месяцев в Сингапуре, потом в Мумбаи, лето в Марселе… Похоже, Намджун только так и жил, и Сокджин чувствовал себя чуждо, размышляя об этом. И в то время, как в Корее было лето, Новая Зеландия находилась в разгаре зимы. Нет, Сокджин никогда не поймет, как работает планета Земля. Он арендовал черный внедорожник, сверился с картой в телефоне и отправился в путь. Намджун поселился на абсолютно противоположной стороне Южного острова, и Сокджин не понимал, почему он выбрал такое удаленное место для жизни, однако ехал сквозь бесконечные зеленые поля навстречу Южным Альпам вдалеке, мимо милых живописных городков и пасущихся на обочинах овечек, и понемногу осознавал, что это замечательное место для тех, кто ищет тишину и спокойствие, занимаясь каким-то проектом. Он включил музыку, отказываясь слишком глубоко задумываться о том, куда направляется и кого скоро встретит, а главное, зачем. Когда подкрался вечер, он остановился в мотеле на окраине приозерного города и с трудом заказал себе номер — чертов английский язык. Владельцы оказались весьма милы и даже знали пару фраз на корейском, а главное — выделили ему двухместный номер наверху. Он долго не мог уснуть, с беспокойными вздохами глядя в потолок и пытаясь расслабиться. Он так привык к офисной жизни, поездкам на работу и с нее, привычке снимать костюм и медитативно облачаться в него на следующее утро, что мысль, что он находится за границей в обычной кофте и старых джинсах и пытается исправить ошибку безумной юности, ощущалась как что-то нереальное. Он чувствовал вину из-за всей оставленной работы, проектов и решений, которые ждали его возвращения, из-за отцовского «м-м, ясно», когда он позвонил сообщить, что ненадолго улетит из страны. Все же у него была на то весомая причина — с этим настроем он и уснул. Проснувшись, он понял, что впервые за долгие годы увидит Намджуна. Не просто увидит, ему придется сказать Намджуну, что они, ну, состоят в браке. Он застонал, думая, можно ли ему еще поваляться в постели или уже пора вставать. Он собрался и крепко позавтракал яичницей с тостами — несмотря на то, что хотелось рамен. И да, он прекрасно знал, как со стороны выглядит тот факт, что он пересек полмира в погоне за своим бывшим, как гребаный сталкер, даже не позвонив Намджуну ради объяснений, но они не зря не разговаривали с Намджуном уже много лет. На то были причины. Нет, лучше сделать это лично, чтобы Намджун не смог от него сбежать — это намного благоразумнее. Но господи, почему Намджун забрался к черту на рога? Сокджин ехал по горному серпантину под тяжелыми свинцовыми тучами. Владельцы мотеля предупредили его о неблагоприятном прогнозе погоды, но к счастью, дождь еще не начался, и он без приключений пересек горный перевал (от которого, честно говоря, захватывало дух), усеянный снежными вершинами гор. К тому же он ехал по неправильной стороне дороги, черт бы побрал левостороннее движение. До Хааста он добрался после обеда: это оказался маленький городок на западном побережье. Тут была заправка с магазинчиком, миниатюрная почта, мотель и, кажется… все. Юнги его обманул? Он приехал в эту крохотную деревеньку, чтобы уехать ни с чем? Чувствуя себя на грани срыва, он припарковался среди домов на колесах напротив мотеля и вошел в маленькое кафе возле мотельной рецепции, судя по всему, специализирующейся на хайкинге. В Корее тоже были такие места: отдаленные городки, промышлявшие только туризмом и больше ничем. Поскольку то была зима, туристов оказалось немного: шумная компания тайваньских подростков, к счастью, уже упаковывалась в автобус, взволнованная скорыми авантюрами. Поскольку телефон Сокджина больше не мог указывать точную геолокацию пункта назначения, он купил карту. Чернобородый владелец мотеля нарисовал в нужном месте крестик. — Вы к Намджуну? — дружелюбно улыбнулся он, и Сокджин моргнул. — Он не говорил, что кого-то ждет. Боже, он не ошибся местом. Как же ему хотелось не ошибиться. — Это сюрприз, — неловко пояснил он. Мужчина сказал что-то еще, указав на горы и небеса — видимо, про погоду, и Сокджин кивнул — да-да, ладно, будет дождь. Поднимался сильный ветер. На эту ночь он остановился в мотеле: неизвестно, сколько ему потребуется времени, чтобы донести известия до Намджуна и заставить его подписать бумаги о разводе, для которых требовались две живых души. После долгих лет молчания это испытание казалось тяжеловатым, и Сокджин нервно фыркнул, оглядывая маленькую комнатку с единственной кроватью, а потом быстро принял душ, чтобы успокоить нервы. Намджун всегда был дитем мегаполисов: Сеул, Лос-Анджелес, Нью-Йорк, Лондон… Намджуну нравились шумные рынки, смесь языков — «плавильный котел», что всегда приводил его в восторг — поэтому обнаружить его в отдаленном новозеландском городке было более чем странно. Думая о Намджуне, он представлял его в Лондоне: в парке у Букингемского дворца, где тот гулял за руку с тем симпатичным британцем (Крейг? Грег? Грехем? Грейм? Что за глупый язык!), писал свои книжки и раздавал рандомные корейские интервью, все еще немного скучая по Сеулу. Он точно не думал о Сокджине. Черт возьми, Намджун, наверно, каждые выходные бывал в Гайд-парке и читал там лекции о мировом благосостоянии! А Сокджин, два года проведя в армии после их разрыва, попал в фирму отца и начал строить карьеру. Четыре повышения за пять лет. Чем для него еще являлась жизнь, кроме работы? Бесконечный труд по наращиванию капитала, от зарплаты до зарплаты: два года до закрытия ипотеки, год — до кредита на машину… Бесконечная череда покупок, которые каким-то образом и создавали внерабочую жизнь. Не успев оглянуться, он окажется на пороге сорокалетия или пятидесятилетия в комфортной должности, а дальше что? А, копить на старость, конечно! Непереставаемое сражение за деньги, а потом смерть. Он нахмурился: эти мысли не принадлежали ему — он любил работу, наслаждался ею! Работа придавала ценность жизни! Измеряла и показывала, чего он стоил как мужчина! Боже, те странные мысли принадлежали Намджуну: идеалистичные, высказанные двадцатиоднолетним парнем, который думал, что умнее всего остального мира вместе взятого. Возможно, даже Намджун не подозревал, что окажется в новозеландской глуши. Сокджин вытянул из чемодана голубой джемпер и узкие джинсы, высушил волосы, и — опустив в сумку-мессенджер бумаги о разводе — сел в автомобиль, чтобы направиться к крестику на карте. Как объяснил владелец мотеля и как понял Сокджин, по той грязной полуразмытой дороге не было других домов, поэтому указанный путь, понемногу сужаясь, наконец окончился большим и роскошным деревянным коттеджем. Он стоял на холмистом возвышении, широкими окнами и балконом обращаясь ко всем сторонам света, а к дверям вели ступеньки и аккуратный настил. Рядом с дровницей у края дома виднелся велосипед, и когда Сокджин, оглядывая дом, вышел из машины, в воздух с губ сорвалось облачко пара, а в деревьях раздалось пение птиц. Это было умиротворяюще. Прекрасно. Под ногами хрустел мелкий щебень. Подъем к дверям открыл вид на деревья и травянистые низины с виднеющимися вдалеке Южными Альпами. Сокджин годы провел, взирая на небоскребы Сеула каждую ночь — и он моргнул, пораженный одиночеством дома и отсутствием каких-либо признаков человеческой жизнедеятельности на много метров вокруг. Брошенная у дверей обувь: потемневшие веллингтоны, грязные ботинки для хайкинга — небрежно скинутые, оставленные в беспорядке, и от знакомого зрелища у Сокджина сжалось сердце. Он не был готов. Ха. Смешно, да? Он невольно потянулся к медальону на груди, ища привычного успокоения. Он пролетел полмира, чтобы увидеть Намджуна вновь, и вот: он был все еще не готов. Но он никогда на самом деле и не бывал готов, когда это касалось Намджуна. Не потому ли он пресекал ранние попытки Хосока «эй, Намджун в следующем месяце прилетит в Сеул, может, хочешь с нами поужинать — как в старые добрые?..». Он не мог, особенно после того столкновения на дне рождения Хосока, которое совершенно точно положило начало осознанию, что теперь они друг друга избегали. Он не мог видеться с Намджуном, который уже выпустил две книги и встречался с новым парнем из Нью-Йорка, и нет. Он не мог вынести встречи с ним. Тогда было еще слишком рано. Год, другой, еще один — и короста на ране нарастала все толще и толще. Сорви ее семь лет спустя и увидь, как она все еще кровоточит. Вставало солнце, и Сокджин торжественно принял свою судьбу. Войти и выйти с высоко поднятой головой. Не дать Намджуну отвлечь себя своими красивыми словами и философскими фразами! Не купиться на эту улыбку с ямочками и морщащийся при улыбке нос! Сконцентрироваться на деле! Господи прости, Намджун не такой уж и впечатляющий — разве забылось то, как он испортил сковородку, пытаясь приготовить яичницу? Но память была подернута ностальгией о том, как они вдвоем вертелись на их кухоньке, пока дымилась сковородка и орала пожарная сигнализация. Он отбросил это — и постучал. Без ответа. Он постучал опять — и дверь сама открылась внутрь. Не заперто. Помедлив, он вошел, чуть не навернувшись на разбросанной в прихожей обуви. Скинув собственные ботинки, он оглядел планировку с огромными окнами во всю стену, призванными расширить обзор на нетронутую природу Новой Зеландии. Вся мебель была деревянной, но современной, простой и роскошной одновременно. Чуть дальше виднелся большой камин с книжными полками подле. Пол под ногами теплился от подогрева, и где-то в глубине дома играла тихая классическая музыка. — Эй? — позвал он, расстегивая длинное бежевое пальто. А потом он позвал того, которого потерял много лет назад: — Намджун-а? В конце концов, что значило еще одно «Намджун-а» по сравнению с тысячами таких же в его юности? Все еще безответно. Кухня была соединена с гостиной, и на кухонной тумбе посередине была выставлена целая коллекция немытых чашек из-под кофе. Сокджину было знакомо и это. Вокруг лежали случайные листы бумаги: на диване, на кресле, на журнальном столике, и вместе с целыми валялись и скомканные. Знакомый, знакомый до боли вид. Кажется, далеко не все изменилось. Он двинулся на звук музыки: возможно, то был Бах или кто-то из тех классических чуваков — Сокджин никогда не утруждал себя запоминанием, кто есть кто. Но Намджуну всегда нравилось писать именно под эту музыку, согнувшись над ноутбуком, с падающей на лицо мятной, как мороженое, челкой, пока он яростно печатал, сдвинув на переносице брови и сфокусировав все внимание в глазах, сверкающих от того, что он перед собой видел. И хотя у Намджуна теперь были не мятные волосы, а длинные каштановые пряди, и он сидел не на их разложенном диване в студии района Доксан-дон, но за сосновым столом в просторном кабинете с открывающимся на горы видом — несмотря на все эти различия, Намджун все еще слушал классическую музыку, согнувшись над ноутбуком и яростно печатая со сведенными на переносице бровями и блестящими в свете экрана глазами. Сокджин замер в распахнувшихся дверях почти семь лет спустя той поры, как они расстались лишь с одной неудачной попыткой встретиться между. Намджун поднял взгляд от экрана. Застыл — и глаза его распахнулись. Сокджин позволил себе слабую печальную улыбку: — Привет, Джуни.