Vertrautheit

Первое знакомство не задалось сразу. Томас на эти воспоминания забавно краснел кончиками ушей и прятал смущённую улыбку в ткани шарфа, умудряясь при этом стеснятся глазами. Розоватые искорки стыда, по мнению Гилберта, очень интересно смотрелись в совершенно-чёрных омутах. Именно омутах, потому как отражение окружающего мира показывали слишком редко, поглощая его мраком. Первое знакомство не задалось под началом лужи, неловким шагом и почти-падением в эту самую лужу. Лондона тогда спасла только реакция Пруссии, который умудрился его поймать и утащить на себя, из-за чего они оба упали, но не в лужу, а на сухую землю. И было бы всё не так ужасно, если бы Том не умудрился и тут напортачить, упав аккурат между чужих ног, уткнувшись пруссу носом в шею. Именно тогда Томас Лондон, олицетворение одноимённого города впервые густо покраснел, под аккомпанемент чужого смеха. Возможно, первая встреча не так уж и не задалась. По крайней мере, они познакомились без этих дурацких титулов, которые сжимали Тому горло, и спокойно общались о всякой несуразице, забыв о смысле этого делового приезда. Гилберт умел очаровывать своими рассказами, постоянно отвлекаясь на окно и долго всматриваясь в чуждый ему пейзаж. А потом он резко заговорил о своей семье, если быть точнее, то о любимой им матери, которую он сильно не хотел бросать на попечение старшего брата, но его заставили. Томас вслушивался и понимал, что эта женщина, которая очень сильно врезалась в чужое сердце, являлась очень важной частью в жизни Пруссии. Лондон честно для себя признавал, что хотел бы так же. Хотел бы иметь такую же мать, а не религиозную фанатичку, которая не думала о сыне, выбросив его на улицу, едва ему стукнуло девять лет. Это сильно сказалось, но Томас, сам давший себе имя, услышав его во время своих скитаний, пережил это. Смог перебороть одиночество и странности организма, а после попасть в добрые руки, как маленький котёнок. Немного раненный, грязный, голодный и обиженный, как и все крошечные котята. Единственное, что никак не сходилось во всей печальной истории — это то, как он выжил. Дети, брошенные на улицу, так или иначе умирают. А он нет. Всё сошлось, когда полыхающий на улицах Лондона пожар опалил несуществующим огнём и руки Тома, сожрав кожу и мышцы до самого локтя. Белые перчатки стали лучшим другом Томаса на долгие годы. Ему и самому было противно смотреть на покрытую буграми подзаживших ран кожу, так что о других и думать не приходилось — испугаются, закричат, может даже камень кинут. Лондон не заметил, как всё это случайно высказал вслух. Гилберт слушал его не перебивая, внимательно доливая чай в чашку, едва его уровень начинал падать. Томас испугался, когда понял свою ошибку. Хотел было дёрнуться и спрятать руки от чужих ладоней, но их не было. Пруссия на это лишь выгнул бровь, ответив на мысленный вопрос: — Не хочешь показывать, не надо. И беспокоить тебя этим я не буду, — и выпил чай, закусив лежащим на рядом стоящей тарелке бутербродом. Томас оценил этот странный жест доброты, окончательно забыв смысл этой встречи. ✠✠✠✠✠✠✠✠✠✠✠✠✠✠✠✠✠✠✠✠✠✠✠✠✠✠✠✠✠✠✠✠✠✠✠✠✠✠✠✠✠✠✠✠✠✠✠✠✠✠✠✠✠✠✠✠✠✠✠✠ Вторая встреча была несколько хуже, из-за резко изменившейся погоды. Будучи в начале тёплой и солнечной, она резко сменила милость на гнев, громыхая ветром и сверкая молниями. Возвращение обратно в снятый на пару дней дом пришлось отменить из-за этой перемены. Гилберт на это смешно прокомментировал женственность погоды, что Томас совсем не оценил. И даже тот глупый смешок, случайно вырвавшийся из горла, ничего не значит. Сам Пруссия тоже слегка негодовал произошедшим, всё по той же причине, что и в первый раз — мать и старший брат. Успокоение пришло только после растопленного камина, чая и, на этот раз, пирожных. — Я не в сердцах, зачем наше правительство пытается стравить. Ладно бы, если бы на твоём месте был бы сам Англия, но ты? Чем же тебя так невзлюбила верхушка, что они впихнули тебя в мои руки? — Том тогда вновь густо покраснел на словах «в мои руки», вспомнив падение, но после собрался с мыслями. Это, в некоторой степени, было его желание. Познакомиться с большим миром, с другими олицетворениями и прекратить сидеть безвылазно в Лондоне. И ему предложили кандидатуру Пруссии с фразой «переживёшь его и пустим к другим». Странное заявление, потому что Гилберт не проявлял ничего такого, что можно было бы пережить. Обычный человек, ничем не примечательный, кроме своей внешности. Лондон никогда не видел альбиносов. Но белая кожа и красные глаза не казались ему чем-то страшным или очень необычным. Просто кожа и просто глаза. Не на что смотреть. Больше бы пугало бы их полное или частичное отсутствие. Уж Томасу не привыкать к необычной внешности. — Я тоже не знаю, — едва слышно отвечает Том, на что прусс фыркает, протягивая ему пирожное. — Спасибо. — Наедайся на здоровье, раз уж остался, hasi. — «Hasi»? — спрашивает Лондон. Ему не отвечают, а сам он не понимает, что значит это слово. Единственное, что понятно, это то, что слово на немецком, а Томас его не знает совершенно, в отличие от Пруссии, у которого немецкий — это родной язык. — Ты выглядишь очень растерянным, — подмечает Гилберт, улыбаясь. — Если это из-за слова, то не беспокойся. Оно не обозначает что-то страшное. Я просто не знаю, как перевести его на английский. — А, — выдыхает Том, смущённо улыбаясь в ответ. — Простите. — Думаю, можно без «Вы». Я не настолько стар, а ты не настолько молод. И к чёрту правила уважения, если мы на равных правах. — Но... В— Ты же Страна, — щёки пунцовеют, а нижняя губа резко попадает под угрозу быть искусанной. Томас не привык обращаться на «ты» к кому-то, кто старше, выше по титулу и просто мудрее, чем он. — И что? Не Фридрих Вильгельм же! Так что можно. Силой заставлять тебя я не буду, так что давай сам решай. Мне неприятно с одногодками разговаривать так, будто я уже старик какой-то. Ты же мой одногодка, верно? Ну или где-то так. — Мне... двадцать, — признаётся Лондон. Гилберт фыркает, склоняя голову к левому плечу, а затем встаёт с софы, исчезая в скором времени из комнаты. Лондон беспокоиться, что сказал что-то не так и тем самым всё испортил. Своё первое задание по налаживанию отношений уничтожил одной лишь цифрой. Пруссия возвращается спустя пару минут с бутылкой, чьё содержимое англичанин не способен различить. — Тогда предлагаю заменить чай на что-то получше. Например, коньяк! — бутылка с аккуратным стуком опускается на стол. — Согласен? — Я никогда не... — Ещё лучше. Первый раз всегда нужно переживать с кем-то опытным, иначе придётся пройти через Ад, — усмехается Пруссия. Томас не понимает, о чём он говорит, и не хочет даже пытаться. После пары бокалов Лондон как-то совсем забыл, что было дальше и было ли оно. ✠✠✠✠✠✠✠✠✠✠✠✠✠✠✠✠✠✠✠✠✠✠✠✠✠✠✠✠✠✠✠✠✠✠✠✠✠✠✠✠✠✠✠✠✠✠✠✠✠✠✠✠✠✠✠✠✠✠✠✠ Третья встреча произошла на следующее после попойки утро, когда Томас проснулся под стучащую в голове боль, сухость во рту и самое отвратное ощущение тела, которое могло бы быть. Такое чувство, будто он пару раз ударился обо что-то спиной. Первая попытка встать была столь же мучительной, как и попытка повернуть голову. — Поглядите-ка! Проснулся! — радостно и слишком громко раздаётся откуда-то сзади. — Ладно-ладно, прости, — извиняется Пруссия, когда слышит в ответ недовольное бормотание. — Пора вставать, пить вот эту, — он указывает куда-то на тумбу, — воду и одеваться. Потому что я привык, что только мои любовники спят голые в моей постели. — I... — прусс хохочет, когда видит, что Томас вновь краснеет, слепо нашаривая рукой рядом с собой одеяло и натягивая его на голую кожу. — For fuck sake... — Ага, и тебе доброго утра, — Лондон, всё же, предпринимает попытку хотя бы сесть. Она не проваливается, несмотря на ожидания, но и удаётся с трудом. — Жив? — May be... — выдыхает Том. Какой же он идиот... Он признаётся себе в этом. Не нужно было соглашаться на распитие алкоголя, точно не нужно было бы, потому как стыда точно стало бы в пару десятков раз меньше. Он напился, сотворил что-то ужасное, а затем разделся догола и лёг в чужую постель! Дядя Матиас точно был бы им недоволен. Впервые в жизни был бы. — Да не бойся ты так. Не ты первый, не ты последний, — Лондон поднимает взгляд, сталкиваясь с бесовским огнём в чужих глазах. — Не смотри на меня так. Это ты влил в себя бутылку французского коньяка, полез извиняться, когда уронил на меня её же с остатками жидкости, а потом стал творить совсем странное, — Томас вновь, как в самый первый раз, краснеет кончиками ушей под громкий смех и широкую улыбку. — Ещё бутылочку? — N-n... Нет. — Kleiner Hasi, — странно тянет прусс, а затем резким движением сдёргивает одеяло с призывным «пора вставать!». Громкий визг Томаса Лондона, олицетворения одноимённого города впервые услышали как сам Томас, так и Гилберт. И этот звук ему очень понравился. Как и сам Лондон.