***
Знакомо ли вам чувство усталости? Не физической, которая появляется в конце тяжелого дня или изнуряющих нагрузок, а моральной, которая приходит не сразу, но когда берется за дело, то действует всегда фатально, всегда без шансов на обратный путь. Сначала она мягкой поступью входит в список обычных чувств и эмоций и долгое время просто приглядывается, прячется за обыденными событиями и переживаниями, сопровождающими по жизни. Таким образом она знакомится, узнает слабости, болевые точки и рычаги давления, чтобы потом, припугивая временем, в самый ответственный момент, как в куклу вуду, воткнуть иголочку в стандартный уклад характера и жизни в целом.2013 год
— Арс, ты ебанулся? Мы же к этому шли все эти годы. И ради чего? Ради того, чтобы ты просто съебал в закат в самый ответственный момент? — Матвиенко не злится, Матвиенко в ярости. — Серег, не ори, а, — Арсений вроде бы и хочет успокоить друга, привести в чувства, все объяснить, только сил нет вообще никаких. Он так и сидит на кресле в его квартире и размеренно дышит, иногда посматривая на эмоционирующего друга. — Попов, да нельзя так! Назови мне хотя бы одну вменяемую причину твоего кидалова, — Сережа обреченно затихает с каждым словом, усаживаясь на пол возле друга — дурацкая привычка сидеть на полу, конкурировать с которой может разве что привычка обращаться по фамилии, будучи раздражённым. — Я улетаю к отцу на свадьбу, — Арс старается произнести это легко и четко, но в голосе без чьего-либо ведома проскальзывают вопросительные нотки, будто он сам себя пытается убедить. Сергей — не мастер всех этих «ребусов» в интонациях и поведении, но здесь и дураку понятно, что его друг старается что-то скрыть, и он бы понял — хотя бы постарался понять, — что именно, но сейчас у него перед глазами белая пелена, и что-то ему подсказывает, что в этой ситуации белый цвет ничего хорошего собой не понесет. Он на секунду старается отбросить все это и думать рационально, потому и переводит взгляд на Арса, но видит плотно сжатые губы и нахмуренные брови. Матвиенко думает: «Не с таким настроением о свадьбе отца говорят, верно ведь?» Если честно, безрадостность Арсения вполне могла бы быть оправдана — общение с отцом для него скорее необходимость, чем искреннее желание, и дело не в том, что Попов младший не испытывает к старшему никаких теплых родственных чувств, — он его, правда, любит, правда, скучает и, правда, ценит всё, что тот для него сделал, но не то, что пытается делать сейчас; все попытки отца пристроить Арса куда-то в свои дела настолько же провальны, насколько безрассудны. Арс — не глупый, не ленивый, не бездарный; Арс — самостоятельный, — Серёжа в такие моменты обычно добавляет «идиот», а Арсений и не против вовсе. На самом деле, самостоятельность Попова выражается только в одном — в самореализации: Арсений никогда в жизни не примет свою жизнь, если она будет не его — буквально; звучит на редкость глупо, но он согласен жить только при условии, что все решения — его, все хобби — его, все деньги — только им заработанные, потому-то он и на связь с родителем выходит редко, чтобы не выслушивать лишний раз новостную сводку из упущенных возможностей, предложений и сумм, однако Попов на этот счёт уже не злится — ни один, ни другой — оба уже смирились. За тридцать лет жизни Арсений помнил всякое: мелкие разногласия, крупные ссоры, бойкоты, обиды, даже одну неудачную попытку драки в пубертате, но сейчас он с гордостью может сказать, что в последние лет шесть-восемь все успокоилось. Не то чтобы воюющие стороны приняли условия других, пришли к компромиссу путем долгих и упорных переговоров или «подписали» пакт о ненападении — нет; они просто свели общение к минимуму. Попов старший еще пять лет назад переехал в солнечную Испанию, оставив сына в хмуром Петербурге, точно так же, как когда-то они с Арсением оба оставили в бесперспективном Омске мать с ее новым мужем. У них в семье в последние пять лет вообще всё спокойно. Никто не скандалит, никто не обижается, и Арсений невольно задумывается, — «Это из уважения или похуизма?» — но, так или иначе, его это устраивает. — Да вы даже не общались толком в последнее время, и тут ты решаешь бросить дело жизни ради того, чтобы тупо посидеть на его свадьбе с какой-то бабой, которая не факт, что вообще с ним надолго?! — у Матвиенко срывается голос, потому и без того неуверенный шепот больше походит на скулеж. — С чего ты вообще решил, что это дело моей жизни? Я устал, Сереж, понимаешь? Мне тридцать лет, я взрослый мужик, а все пытаюсь пробиться куда-то в телек, чтобы что? Шутки свои шутить в компании тебя и Антохи? А теперь еще эти воронежские три поросенка, блять, ты их видел? Носатый, очкастый и длинный. И это, хочешь сказать, то, чего бы я хотел? — он замолкает на секунду. — Серый, пойми, я — не комик, не шоумэн, да даже не ведущий этих ебаных свадеб и корпоратов в честь двадцатилетия колбасных заводов! Сереж, я — актер, — голос становится таким кротким, тихим и умоляющим, что у Арсения у самого пробегает холодок по кончикам пальцев. — И вот не начинай сейчас снова свою шарманку про «теа-атр импровиза-а-аций», какой театр-то? Погорелый разве что, — усмехается своей же остроте, потому что знает, что, если не прикроет себя усмешкой, просто не сможет сдержать слез, ведь каким бы этот период жизни не был, он сам в нем большую часть времени был счастлив, и оттого вычеркивать его больнее во сто крат. — У нас от театра две побитые тарелки в урне и прожжённая сигаретой кулиса, — Арс наконец замолкает и вглядывается в друга, потому что то ли от сбивчивой ругани, то ли от тех едкостей, которые наговорил, появилось першение в горле. Думает ли он так в действительности — отнюдь, но скопившаяся усталость выбирает для удара самые болевые точки. — Понимаешь, я ведь не для того бросал этот экономический, не для того срался с отцом, как идиот последний, и в Питер я вообще не ради юмора переезжал, но здесь, видимо, по-другому и не выйдет, — на секунду затихает, чтобы сделать глоток воздуха. — Так может стоит попробовать начать всё с нуля в Испании, когда наконец-то появилась возможность? — Попов осекается, когда осознает, что сейчас сказал, и ловит изменения в лице друга. — Погоди, что? — Матвиенко рефлекторно поднимает руку, будто останавливая речь собеседника. — Ты собрался «начинать всё с нуля в Испании»? — он цитирует эту фразу скорее для самого себя, чтобы уловить суть. — То есть ты туда не только на свадьбу отца и обратно? — у Сережи мысли вьются единой воронкой так, что он даже логичных выводов выцепить не может. — Не туда и обратно, — дрожащий шепот Арсения судебным молоточком бьет по каждому из них. Матвиенко поднимает темный взгляд, в котором злость теперь вытесняется непониманием и какой-то щенячьей тоской; он и рад бы сейчас перевести разговор в нормальное русло, обсудить все без эмоций и криков, понять, в конце концов, истинные мотивы резких перемен в жизни лучшего друга, но вспыльчивая натура и привычная горячность шансов адекватности не оставляют, подкладывая на первый план так не к месту вспыхнувшие обиду и разочарование. — Да кому ты там, такой пиздодельный актер, нужен-то, а? — тихо, но от того не менее едко, бросает Матвиенко, подрываясь на ноги и подходя почти вплотную. Арсений головой и всем ее содержимым прекрасно понимает, что друг на эмоциях, что он вовсе не относится так ни к его роду деятельности, ни к нему самому, но усталость окончательно вводит острие своей иглы куда-то в область сердца, проворачивая его на пару оборотов, и Арса несет. — Кому нужен? Пиздодельный актер? Серый, у меня на следующей неделе уже съемки начинаются, съ-ем-ки, — нарочно по частям разбивает Арсений, подмахивая рукой в такт. — Полнометражный фильм, одна из ведущих ролей, известный режиссер, и я — пиздодельный, как ты выразился, актер! — с каждым словом, повышая голос, вспыхивает Арс и уже в открытую нависает над другом в попытках морально подавить и доказать то, в чем пока даже себе признаться не может. Смотря друг другу в глаза, они оба тяжело дышат и сами не осознают, какая связь рвется на их общем гобелене. Арсений выдерживает театральную — как иронично — паузу и спешно двигается в сторону выхода из квартиры, как можно ниже опуская голову, чтобы в носу не так сильно жгло, и вся обстановка квартиры друга не посмела поселить даже толику сомнений в уже принятое решение.***
Будто спустя время Сережа слышит, как хлопает дверь, и в первые минуты даже не соображает, что произошло; так и стоит посреди комнаты, постепенно улавливая звуки с лестничной клетки и приоткрытого окна, а потом резко запускает руку в объемные густые волосы и неосознанно, скорее по инерции, делает нечеткие шаги, образующие небольшой круг. Этим же вечером Захарьин, который по всей видимости поговорил с Арсением сразу после самого Сергея, звонит ему, чтобы… Да просто звонит в общем-то, чтобы не одному переваривать оставленную Арсением информацию, и спрашивает такое несмелое: «Серег? Завтра в силе же все?», на что Матвиенко как-то особенно продолжительно выдыхает и кивает, даже не задумываясь, что приятель этого не увидит, а потом бросает в ответ короткое: «Будем вдвоем» и отключается; порывается написать Арсу, да только отчаянно не понимает, что: вытащить на еще один разговор — одного хватило, увольте; спросить подробнее о его планах, о фильме, о котором он там наплел, и дальше по списку — можно подумать, так ему Арсений все и расскажет, раз до этого столько молчал — «А сколько, кстати?». Наверстывая прежде упущенные факты, Сережа прикидывает, сколько времени обычно отводится на кастинги, подготовки и прочую актерскую муть, и его самого передергивает, — Арсений пару месяцев назад пропадал на неделю, а по возвращении объяснил, что ездил к матери в Омск, — «Не к матери, значит, и далеко не в Омск», — от понимания сейчас нет сил даже обижаться, потому что над головой гильотиной возвышается вопрос: «Что дальше?». Матвиенко прикрывает глаза и откидывается затылком на диван, надеясь просто вырубиться и проспать сутки, но завтра у них с Захарьиным поездка в Москву, первая встреча с воронежскими ребятами и еще парой человек из руководства канала, а потому такой роскоши он себе позволить не может, — так и засыпает полусидя, не уловив короткую вибрацию мобильного в своих руках, уведомляющего о сообщении. Арс (21:09) Вылет завтра в 10:25***
Устало отбрасывая на кровать телефон, Арсений смотрит на последний несобранный чемодан посреди комнаты — в углу уже покоятся спортивная сумка и небольшой пакет, — и Арсу думается: «Не попрощавшись с ним — нельзя», а потому он присаживается рядом с лежащим устройством и почти гипнотизирует его несколько минут, постепенно забираясь на кровать с ногами, но так и не поднимает мобильный в руки, пока тот не подает сигнал пришедшего сообщения, заставляя своего владельца вздрогнуть. Отец (21:20) Не знаю, смогу ли подъехать сам, но постараюсь. Тебя в любом случае встретит Игорь. Хорошего перелета. Целую. Прочитав сообщение, Арс задумывается на секунду, пытаясь вспомнить, какой конкретно из двух отцовских водителей этот Игорь, но быстро отвлекается, погружаясь в пелену воспоминаний о последних годах жизни в Петербурге, нарочно стараясь не давать им оценки, деля на хорошее и плохое, потому что это теперь неважно — по крайней мере, должно быть таковым.***
Сережа мчится по улицам Питера, пытаясь объехать всевозможные пробки по пути в аэропорт, потому что и без того страшно опаздывает, — утро у него вообще началось не с кофе, что называется. Своим внезапным погружением в сон он вчера обеспечил себе отсутствие утреннего будильника, отчего безбожно проспал, проснувшись только благодаря затекшей спине, а после, едва разлепив глаза и кое-как отыскав телефон в ворохе диванных подушек, долго смотрел на сообщение от Арса и подорвался с места, чтобы накинуть на себя хотя бы что-то приличное, не говоря уже об утреннем душе. Пока мозг соображает с трудом, а тело до сих пор болезненно ноет даже спустя полчаса с пробуждения, Серёжа выжимает из своей старенькой Хонды все силы; новости по радио только подливают масла в огонь, сообщая, что в Петербурге сейчас девять утра, и транслируя еще какую-то чушь о погоде и пробках. До вылета самолета Арса меньше полутора часов, но при учете, что Сергей только выехал, а посадка заканчивается за двадцать пять минут до вылета, у него от напряжения сводит челюсть и белеют костяшки поверх руля. Серёжа вылетает из машины и несется по аэропорту, когда часы на табло показывают 9:50 — ему хватает нескольких минут, чтобы сориентироваться в какой стороне находится друг, — поэтому он забегает в зал ожидания под громогласный голос репродуктора: «Заканчивается посадка на рейс…» и видит, как Арс поднимается на ноги, чтобы затеряться среди таких же опаздывающих на посадку, — только он ведь не опаздывающий, он дожидающийся; подойти Серёжа отчего-то не решается, только окликает его хриплым от бега: «Арс!» и инстинктивно вскидывает руку в прощальном жесте. Если это не подлянка от мозга, когда мозг от невроза выдаёт желаемое за действительное, то Арсений заметно расслабляется, хоть и издалека видно, как он начинает глубже и чаще дышать и почти копирует движение Матвиенко, будто подхватывая его руку и сжимая кулак, который после подносит к голове и утыкается лбом в сложенную ладонь, имитируя их привычное прощание, а после — в последний раз — сдержанно улыбается, поджав губы, и сливается с толпой, укрываясь за дверью выхода, — Серёжа провожает расфокусированным взглядом ещё не меньше половины пассажиров.