***
Хуже обычного утра после пьянки только утро, когда в коматозном состоянии нужно разбираться с пусть и запланированными, но делами, кои Антон с радостью бы вертел на детородном, если бы был чуть менее ответственным человеком, хоть последнее и спорно, конечно, учитывая факт того, что, уезжая из квартиры Сережи в придуманных дьяволом десять утра, он умудрился оставить там собственный паспорт, который черт знает зачем вообще выкладывал из кармана — вот что значит А — Автоматизм или А — Аутизм, тут уже вариативно. Стрелка часов неумолимо движется к отметке в час дня, когда Антон, кажется, в сотый раз обновляет ленту инстаграма, лежа в гостиничной кровати в гордом — обязательно, исключительно — одиночестве, радуясь лишь тому факту, что бронь номера закончится только в четыре часа дня. Ира уехала вместе с ребятами еще несколько часов назад, как и планировалось изначально, потому что у нее-то никаких форс-мажоров не возникло, и Шаст этому рад хотя бы потому, что при таком раскладе у него есть время в последний раз собраться с мыслями перед реализацией плана по спасению — если это можно так назвать — их отношений, первый этап которого уже назначен на вечер. Он прокручивает в голове утренний диалог с Ирой и её реакцию на него же и не может до конца отпустить взявшееся ниоткуда смятение. — Так, я вроде бы все взяла: вещи, косметичка, зарядники, документы. Ты все проверил? — Кузнецова уже на пороге осматривает их составленные к выходу небольшие рюкзаки, прежде чем надеть верхнюю одежду и покинуть номер, а затем и гостиницу, выезжая на вокзал, где уже запланирована встреча с четой Шеминовых. — Погоди, — мимолетным взглядом окинув свою сумку, тормозит её Антон, похлопывая себя по карманам. — Да ну нет, может, в куртке, — бормочет он себе под нос под нахмурившимся взглядом Иры и тянется к карману висящего на вешалке предмета одежды. — Бля-я-ять, паспорт, — этот неутешительный вывод звучит из его уст как самая настоящая мольба всему живому и не только, еще тепля в себе надежду, что документ материализуется сам собой. — Господи, Антон, ты что, потерял паспорт? — Ира не повышает голос, наоборот, звучит так смиренно и расстроенно, будто пропажа произошла не меньше, чем перед регистрацией в ЗАГСе, а не перед обычным возвращением в Москву. — Наверное, у Сереги оставил, просто перед сном выложил его из кармана вместе с ключами, — выдвигает предположение Шаст, даже несмотря на собственное нежелание объясняться, потому что понимает, что нужно хоть немного успокоить. — Сейчас позвоню ему, узнаю, — он подрывается с места, следом усаживаясь на уголок зачем-то заправленной кровати, в которой даже не ночевал, и потратив несколько секунд на поиски нужного контакта в телефоне, прикладывает мобильный к уху, слегка кивнув развернувшейся к нему Ире. — Алло, Серег, я походу паспорт у тебя оставил, ты еще не уехал из дома? По взгляду Кузнецовой мало что можно понять, разве что по опущенным плечам и закусываемой губе легко различается нервозность, ощущаемая, кажется, за двоих, потому что в самом Антоне, кроме мигающей в голове красным цветом фразы «Долбоеб, блять!», нет ничего. — А как узнать тогда? — слыша неутешительный ответ Матвиенко о том, что из квартиры он уехал почти сразу же после него и понятия не имеет, там ли вообще пропажа, спрашивает Шастун, мысленно прикидывая дальнейший план действий со сдачей билета, поездкой за документом и откладывающийся отъезд. — Слушай, а если я заеду сейчас к тебе, возьму ключи и смотаюсь туда, норм будет? — Антон в отличие от своей девушки, ставшей невольным слушателем разговора, старается хотя бы на время не терять черт знает откуда взявшегося оптимизма. — Понял, давай тогда, как только что-то прояснится, напишешь или наберешь, чтобы я по билетам мог сориентироваться, а то и так поеду отдельно от своих, — Шастун кладет трубку, выслушав заверения Сережи о том, что они со всем разберутся, и смотрит наконец на Иру, которая уже успела опуститься на край кровати по правую руку. По Кузнецовой по-прежнему сложно разобрать, что, кроме нервного разочарования, происходит в её голове, и Шаст думает, что снова перед ней проебался, исчерпав все мыслимые и немыслимые кредиты доверия. Он проводит ладонью по её рукам, сложенным в замок на коленях, и замечая её опущенную голову, снова спешит объясниться. — Сережа не дома уже, но сказал мне, пока не дергаться и круги по городу не мотать, сейчас узнает у Окс, сможет ли та съездить в квартиру — всё проверить, и отпишется, а дальше уже разберемся. Наверное, подъеду в Дюжину и заберу у нее паспорт, — он не перестает аккуратно поглаживать Ирины руки, потому что сейчас на трезвую голову чувствует столько вины перед ней и за прошлое, и за эту конкретно ситуацию, что впору начать отмаливать грехи. — Ты уверен, что он у Сережи? — тихо спрашивает Ира и смотрит наконец прямо в глаза. Как бы сам Шаст не хотел высмотреть в её взгляде участие или поддержку, он видит только сомнения в нем самом, и от этого снова горчит на языке, потому что при всей его природной неуверенности в себе, на которую после вчерашнего наложилась вновь обострившаяся мысль о собственной несостоятельности в Импровизации, получать такой недоверчивый взгляд от любимого человека — неприятно, если не сказать хуже. И самое страшное здесь, пожалуй, то, что Антон с ней согласен — он на себя сейчас смотрел бы так же, окажись он на её месте, и вся эта ситуация снова подбивает его на мысли, что пора уже начинать выпутываться из этой кабалы. — Больше негде, не волнуйся, — он переносит руку на её плечо, слегка укладывая Иру на себя, и целует в макушку. — Давай сегодня устроим что-нибудь вечером? Вдвоем. Дома. Можем засесть за фильм или приготовить что-нибудь вместе, а потом сходить прогуляться, или, помнишь, у нас Лего гаррипоттеровское несобранное есть, соберем? — Антон и сам не понимает, откуда в голосе столько нежности и надежды, будто бы даже упрашивания, но списывает это на желание доказать ей, но в первую очередь себе, что ничего еще не потеряно, что стоит им разобраться с этим — наверное, это называется кризисом в отношениях, он сможет отпустить наконец и те застоявшиеся загоны с нереализованной мечтой, чтобы зажить тихой спокойной жизнью. — Посмотрим, Антон, — тихо отвечает Ира, так и застыв на его плече, и это не то, что он хотел бы услышать. Нет, разумеется, Шаст не ждал от нее радостных воплей или чего-то еще в таком духе, но надеялся всё же получить ответ, чуть более наполненный энтузиазмом или бог знает чем еще. Антон не понимал такой отстранённости ни тогда в моменте, ни сейчас спустя несколько часов после того, как проводил её и усадил в такси до вокзала. Он блокирует телефон, опуская его на собственную грудь, и определяет для себя, что Ира, наверное, просто не спешит обольщаться, зная, сколько уже было таких его несдержанных обещаний, за которыми не следовало ничего, кроме собственных скупых фраз о том, что всё, определенно, будет, но снова не в этот раз, и упускает из головы простой факт, что проблема может быть, на самом деле, не только в нем.***
— Я всё, — разрезает тишину Арсений, появившийся в дверном проеме между коридором и кухней, оповещая Оксану, которая заседает за столом, упорно разглядывая что-то в ноутбуке. — Отлично, сейчас поедем, — она отрывается лишь на секунду, мгновенно возвращая свое внимание к экрану. — Читаю одну из статей, которую уже успели опубликовать по нашему открытию, тут такой абсурд! Хочешь взглянуть? — предлагает Суркова, и кто Арсений такой, чтобы отказывать, тем более когда это позволит задержаться дома еще хотя бы на несколько минут. Отчего на Арсения навалилось такое повальное нежелание куда-либо выходить из квартиры, разнящееся с утренними мыслями — непонятно даже для него самого, но внутри что-то будто не позволяет, тормозит, и Арс бы забил, если бы в течение сборов не списался с Аней, с которой договорился встретиться в Дюжине через несколько часов, когда она закончит с делами. Арсений понятия не имеет, какие у нее могут быть дела в чужом городе, но интересоваться об этом по переписке не счел нужным; достаточно было узнать хотя бы то, что она писала ему с российского номера, а значит, всё ограничивается очередными организационными моментами — мысленно он даже радуется, что сам разобрался с этим в первые часы пребывания в городе. — Боже, смотри, — хохочет Оксана, пролистывая текст и останавливаясь на единичных фотографиях. — Сережа здесь похож на какого-то наркобарона, кошмар, — она спускается ниже, и Арсений просит её слегка притормозить, когда различает в одном из абзацев свою фамилию. — «Неожиданным гостем мероприятия стал Арсений Попов — известный британский актер русского происхождения и по совместительству давний друг владельца заведения, поучаствовавший в импровизационном выступлении вместе с Антоном Шастуном (прим. экс-участник шоу Импровизация, ТНТ). Публика осталась в восторге от сыгранной импровизации, что вполне логично, учитывая градус, заданный актерами, и слухи об ориентации гостя культурной столицы…» — зачитывает Арсений и, игнорируя продолжение, вырывает взглядом их совместную с Шастом фотографию ниже, а после выносит вердикт: — Да, ты права, абсурд тот еще. Не то чтобы Арса так задевают слова о собственной ориентации, вовсе нет — он не для того пару лет назад потратил столько времени на окончательное принятие своей бисексуальности, чтобы сейчас всерьез относиться к подобного рода высказываниям, — напрягает его скорее наличие в контексте Шастуна, о котором даже успел позабыть за это суматошное утро. Оксана тактично молчит, а после немного нервно закрывает крышку ноутбука и поднимается с места. — Прости, дурная была затея — показывать тебе это, — бубнит она, жуя собственные губы и опуская глаза. — Забей, ничего неправдивого они обо мне не написали, а то, что увидели в наших с Шастуном действиях — их проблемы, — Арсений чуть морщится от необходимости что-то рассказывать Сурковой, но и оставлять разговор на ноте её извинений не считает правильным. — Погоди, то есть ты…? — она мгновенно вскидывает чуть изумленный взгляд и бегает им по лицу Арсения, будто бы заново знакомясь — вот это уже подбешивает. — Давай так, прямых заявлений я не давал, но и комментировать что-либо, утекающее на просторы сетей, не вижу смысла, поэтому тупо игнорирую любые догадки и теории, личное — непубличное, и всё такое, — скомканно поясняет Арс, обходя прямой ответ на недосказанный вопрос, и спешит перевести тему: — Давай уже поедем, Сережа наверняка заждался. — Да, точно! — Оксана срывается с места и, подхватив со стола телефон, почти сразу разочарованно опускает его в карман огромной худи. — Забыла совсем, что телефон сел, а я с собой ни зарядку, ни банк не брала, думая, что в рюкзаке что-то точно будет, — тараторит она, пока Арсений начинает сомневаться в её умственных способностях, потому что за время нахождения здесь уже могла сто раз спросить у него шнур, но вставить хоть что-то по этому поводу не успевает, оказываясь перебитым: — Вызовешь такси? Списывая рассеянность Сурковой на бурный вчерашний вечер, потому что сам, если честно, соображает с запозданием, Арсений на автомате нажимает на последний адрес, выпавший в панели быстрого поиска — на секунду даже задумывается, что адрес Дюжины стоит забить в избранные для удобства. Пока приложение занимается поиском машины, Арсений переходит в мессенджер, где уже висит новое сообщение от незаписанного номера, который — Арсений понимает по содержанию — принадлежит Грам, оповещающей, что сама она будет в Дюжине в течение часа, и это успокаивает и без того невозмутимый настрой, будто доказывая, что всё правильно, что неважно, какой на дворе год, а в каком городе двор, они с Аней — нерушимая доминанта. Уведомление о приехавшем такси отвлекает от сохранения нового номера, и он, подсказывая Оксане, что уже пора, поправляет кожаную куртку, покидая квартиру. Март в Питере — это всегда лотерея в плане погоды, но, выходя на улицу, Арса заботит лишь ударивший в глаза свет, заставляющий мгновенно натянуть на глаза темные очки. Оксана, опережающая его на пару шагов, слегка оборачивается и усмехается, замечая этот жест, а после сбавляет скорость, желая поравняться с ним. — Боишься, что будут узнавать? — она бесхитростно улыбается, смотря на Арсения в ожидании ответа. — Слизистая чувствительная, — коротко объясняет Арс, усаживаясь на заднее сидение, потому что продолжать разговор об этой и других своих слабостях не хочется, хоть Оксана и явно не прочь узнать побольше информации о нарисовавшемся лучшем друге Матвиенко. Оксана неожиданно не спешит развивать диалог, что на мгновение удивляет Попова; просто садится рядом и укладывает на колени свой рюкзак, в котором принимается судорожно что-то искать. Арсений, замечая это, приникает виском к прохладному стеклу, закрывая глаза под негромкий голос навигатора, оповещающего, что поездка займет двадцать одну минуту. — Спишь? — спустя несколько минут шуршания шепотом интересуется Суркова, и Арсений невольно открывает глаза, возвращая голову в нормальное положение, но не от большого желания беседовать, а от затекшей шеи. — Держи, — Оксана буквально впихивает упаковку с жвачкой в руки Арса и складывает руки в замок, очевидно, начиная нервничать. — От меня так разит, что ты ради этого минут пять её искала? — Арсений смеется, но натужно, ему, мягко говоря, было бы всё равно, даже если бы от него несло за три версты, хоть он и уверен, что сейчас это далеко не так. — Да нет, просто, — пожимает плечами она, и, кажется, начинает мандражировать еще сильнее, судя по бегающему взгляду и нетипичному для нее за утро односложному ответу. Арсений уточнять не собирается, молча вкладывая в рот белый квадратик и возвращая ей пачку. — Арс, слушай, можно мне позвонить с твоего? — она на автомате закрывает рюкзак и вглядывается теперь уже в Арсения. — Сама не понимаю, как так пролетела с этими зарядками, весь день что-то мысли в кучу собрать не могу, а звонок срочный, — она оправдывается как-то по-детски, хмуря нос и брови, и ведет головой, как бы сбрасывая с себя эту неловкость. Арсению почему-то на мгновение становится ее жаль; черт с ними, с этими зарядками и прочими мелочами даже, он сейчас видит в ней всю скопившуюся усталость и понятия не имеет, как помочь, не переходя черту «знакомых». Молча передавая ей телефон, он лишний раз думает, что это не его дело, но все равно зачем-то вспоминает последний разговор с Топольницкой, случившийся прямо перед его отъездом в Питер. Она, кажется, говорила, что уже больше недели находится в отпуске, а значит, передала обязанности Сурковой и того раньше, если вопрос передачи дел вообще стоял в связи с близящимся отъездом Юли — вполне возможно, что Сережа и Оксана ведут Дюжину с самого начала, и непонятно, что здесь лучше: вливаться в чью-то работу в процессе или вариться в ней с нуля. Одно Арсений понимает точно, Оксана его сегодняшнего паршивого настроения не заслуживает ни на йоту, а потому смягчается к ней и её просьбам, отдавая телефон. За своими размышлениями Арс пропускает первые слова Оксаны, уже вовсю объясняющей кому-то, что тот самый паспорт у неё, и передать она его готова в Дюжине буквально через десять минут, параллельно радуясь, что собеседник уже близко. Чей документ и кому передать — для Попова так и остается загадкой, решать которую нет ни желания, ни объективных причин, поэтому он лишь надеется, что Аня, обещавшаяся подъехать, не заставит долго ждать, а в идеале — приедет в одно время с ним, хоть и верится в это с большим трудом. — Фух, — закончив разговор, Оксана шумно выдыхает, закрывая глаза. — Не день, а пиздень какая-то! — высказывается она, и такое грубое замечание почти не вызывает у Арса негатива то ли от того, что он с ней согласен, то ли от недавних выводов. — Вот не будь я сама рассеянным говном сегодня, вставила бы по первое число за пустую голову, — она забавно стучит по лежащему на коленях рюкзаку и качает головой. — Ты со всем справишься, — Арсений не знает, зачем это говорит, потому что от фразы за версту несет пустословием и душком из книжонок о самореализации, пусть он и старается звучать участливо, и, кажется, это срабатывает. Суркова неожиданно поворачивается и смотрит своими кукольными синюшными глазами так, что у Арса сосет под ложечкой. «Неужели все настолько плохо?», — осекается он, потому что в её взгляде такая непримиримая борьба между теплотой и печалью, по которым единственно верно читается, как же редко ей говорят даже такие примитивные, ничего не гарантирующие вещи. — Спасибо? — робко дергает уголком губ Оксана, ведя бровью. И от этого различить, чего в одном этом простяцком слове больше — искренней благодарности или вопроса самой себе — Арсению становится сложнее, но то, что она следом лучезарно улыбается, все же внушает какое-то спокойствие, хоть и немного вселяет иррациональное смятение, от которого приходится опустить глаза на собственные руки, держащие телефон — «Точно, нужно написать Ане». Едва Арс успевает об этом подумать, как машина останавливается у входа в Дюжину, и Оксана, поблагодарив водителя, прощается и покидает салон, заставляя его последовать её примеру, а после скрывается за входной дверью, оставляя Попова в одиночестве с желанием не то подышать свежим воздухом, не то покурить. Он понятия не имеет, сколько времени проходит, пока он расфокусированным взглядом наблюдал за суетой города, но момент нарушает оживший в руке телефон, на дисплее которого высвечивается звонок с неизвестного номера, и Арсений мгновенно принимает вызов, думая, что это наверняка звонит Аня, новый номер которой он так и не забил в телефонную книгу. — Алло, — откликается Арсений и не слышит в ответ ничего, кроме шуршания, напоминающего резкий вдох. — Алло, слышишь меня? — он повышает голос, вглядываясь в окружающих его прохожих с надеждой выискать среди них не иначе как оглохшую Грам, но встречается глазами далеко не с ней. Застывший в паре-тройке метров Шастун с телефоном у уха исподлобья смотрит на вмиг замолчавшего Арсения, и, видимо, сообразив, что произошло, сбрасывает звонок и идет ко входу, по пути пряча мобильный в карман куртки. Антон сегодня другой — помятый, весь будто осунувшийся, но оттого очаровательный своей ничем не прикрытой усталостью и аутентичностью — Арсений по долгу службы научился это ценить, регулярно имея перед глазами вылизанные образы загримированных под невесть кого звезд. Пазл в голове Попова складывается за секунду — вот, кому звонила Оксана, договариваясь о встрече. Антон проходит мимо, не проронив ни слова, зато залихватски наградив таким взглядом, что впору ложиться не то сразу в гроб, не то сначала на плаху, и Арсу мгновенно становится холодно, будто ветер, до этого миловавший его, сейчас забрался в каждую клеточку с явным желанием обосноваться там без всякой платы и договора аренды. Проследив за уже подошедшим ко входу Антоном, Арсений ожидает увидеть, как тот скрывается за стеклянной дверью, но вместо этого видит лишь его замершую спину, а после и хмурое лицо, когда Шаст развернувшись, зачем-то двигается в его сторону. — Оксана внутри? — интересуется Антон, закуривая с таким видом, будто и не было всех вчерашне-сегодняшних ситуаций, и только голос выдает его неприязнь, смешанную с пренебрежением. — Да, — коротко отвечает Арсений, не отводя глаз от собеседника, потому что считает, что этот его гипнотизирующий взгляд вполне успешно может конкурировать с явной антипатией в свою сторону, а еще потому, что смотреть хочется до зуда на роговицах, хоть и признаваться в этом равносильно капитуляции. Шаст замечает это, и искоса глядя на пялящегося Арса, отчего-то едва заметно ведет уголком губ, чем бесит неимоверно в той же степени, в какой не позволяет отвести глаз, а после одним вопросом заставляет начать возмущенно хватать ртом воздух: — Сигарету дать? Арсений не знает, что хочет ответить больше: неприступно-гордое «По ебалу себе дай» или нищенски-честное «Давай», так и продолжая молча стоять с изумленным видом, очевидно, проигрывая эту дуэль взглядов на жизнь, и Антон снова усмехается, туша окурок о край урны. — Ну, я предлагал, — и уходит, слегка задевая его плечом. Арсению хочется пить, и черта с два виной этому похмелье.***
Едва за спиной закрывается дверь в заведение, Антон звучно выдыхает и, отгоняя от себя мысли, зачем устроил на улице этот театр одного актера, где даже актером сам не является, идет в зал, игнорируя подорвавшуюся к нему хостес — похуй. Оксану он замечает почти сразу же, она стоит спиной к нему между кухней и барной стойкой, переговариваясь о чем-то с Сережей, который, завидев пришедшего друга, улыбается своими искусственно-белыми зубами так искренне-ярко, что не улыбнуться в ответ просто невозможно, а после идет навстречу. — Молодой человек, верхняя одежда… — доносится сзади тонкий возмущенный голосок по пятам следовавшей хостес, и Антон оборачивается, слыша уверенное Сережино: «Насть, свои. Сейчас разденется, вернись за стойку», от которого снова хочется улыбаться. — Да я ж за паспортом только, — спешит воспротивиться Шаст и, видя мгновенно посерьезневшее лицо Сережи, понимает, что никто его так быстро не отпустит. — Ой, давай вот без этого, а? Сейчас поешь нормально и поедешь, хоть поболтаем, пока у меня время есть, — безапелляционно заявляет Матвиенко и обходит самого Шастуна, слегка дергая за рукава: — Раздевайся давай, гусь, а то ишь чего удумал, — Сережа, стянув ненавистную ему сейчас вещь, впихивает её в руки проходящего мимо официанта, кивком головы указывая на высокие платяные шкафы у входа в зал. Спорить Антон не решается не то от напускной серьезности Матвиенко, не то от реального желания нормально поесть впервые за день — за это бешеное утро, нервно перетекающее в день, ему кусок в горло не лез, а сейчас от запахов, а может, и от посеянного Сережей комфорта, желудок предательски урчит, не оставляя шансов уехать голодным. — Давай за третий стол, вон там, в углу, — зачем-то информирует Матвиенко, хоть и идет впереди, показывая дорогу. — У меня как раз Оксанка голодная, а ты сам знаешь, она пока не поест, на людей может кидаться, — Сережа оборачивается и, говоря это через плечо, подмигивает. — Павлина этого еще где-то черти носят, вроде с Окс вместе приехал, а все валандается по Питеру своему, надышаться не может, ну дурак же, — заканчивает он как раз, когда оказывается у стола. — Садись пока, мы сейчас присоединимся. Матвиенко исчезает так же спешно, как и выпалил всю эту тираду обо всем и ни о чем, и Антону спокойно; настолько спокойно, что даже не хочется уезжать, потому что это просто Сережа, а с ним по-другому никак — он тех самых «своих» отбирает с такой тщательностью, что просто не может позволить вести себя с ними иначе, своеобразный закрытый клуб Сергея Матвиенко, за каждого участника которого он будет трястись, как за члена семьи, не меньше. Шаст улыбается этим мыслям, усаживаясь к окну, и даже не ощущает напряга из-за своей задержки, хоть и обещал Ире, как не ощущает и враждебности из-за Арсения, с которым — Антон уверен из настроя Сережи — придется провести время за одним столом. Насчёт последнего Шаст, кстати, вообще не злится и то ли дело в поуспокоившейся на время ненависти, будто взявшей передышку, то ли от встречи на улице, за время которой Антон нашел для себя способ легко его затыкать, теша собственную душонку — подумаешь, всего лишь действовать на опережение с теми наглостью и дерзостью, которые в присутствии Попова рвутся наружу, что бы этот идиот не делал. Вскользь вспомнив об обещании Ире, Антон осознает, что так и не купил билеты, а потому утыкается в телефон, бронируя место в сапсане, до которого остается два с половиной часа — как раз на дорогу до вокзала и «великосветские беседы» с Сережей. — Держи пропажу, — звучит над ухом голос Оксаны, усаживающейся рядом. — Что бы ты без меня делал вообще? — она кладет на стол его паспорт и чуть пихает локтем в бок. — Остался бы в Питере и приехал к тебе ночевать, чтоб жизнь медом не казалась, — посмеивается Шастун, предварительно отметив дружелюбный настрой. — Боже упаси, — Суркова вскидывает руки в защитном жесте и переводит взгляд на подошедших к столу Матвиенко и Попова. — Арс, садись к окошку, а то мне потом еще перелезать через тебя — изорешься ведь, что покой твой графский потревожили, — Сережа подталкивает явно недовольного Арсения, и тот в молчаливом возмущении продвигается по диванчику, куда сказали. Антон думает: «Индюк, господи, какой индюк!». Официант материализуется перед их столиком в секунду, раздавая меню и слушая всё, что говорит ему принести Матвиенко, которому для заказа даже не нужно в него заглядывать. Антон без особого энтузиазма пробегается глазами по блюдам, зная, что неудовлетворенным выбором априори не останется, и думает, что остаться в Дюжине еще ненадолго было его лучшим решением перед возвращением в Москву со всеми её заебами и обещаниями.***
Арсений окидывает взглядом заметно опустевший с момента подачи блюд стол, стараясь не задерживаться глазами ни на чем и тем более ни на ком, хоть и хочется — желание смотреть на Сережу и Оксану хоть и ослабло, но никуда, по сути, не делось, как и желание наблюдать за Антоном, которое по ощущениям вообще усилилось раз в сто. Шастун, как по закону подлости, сидит напротив, маяча перед глазами весь прошедший час с момента посадки за стол, и выглядит сейчас таким расслабленным, что хочется врезать, потому что сам Арс уже извелся. Он оправдывает такое свое поведение ожиданием Ани, добирающейся сюда не иначе как на хромой собаке с топографическим кретинизмом, однако где-то на задворках мозга все равно позволяет себе мусолить мысль, что дело здесь далеко не в задерживающейся подруге, а в поведении Шастуна, который каким-то блядским чудом будто забыл все их вчерашние перепалки и сидит сейчас так, будто самого Арсения за столом либо нет, либо они не знакомы, либо хуй знает еще что — голова от попыток проанализировать его поведение уже отказывается выдавать адекватные мысли, выставляя на передний план неконтролируемый словесный понос на всех языках, которые Арсу только известны — с учетом познаний в нецензурной лексике последние двадцать минут у Арсения на языке разворачивается русское лото из русских и не только матов без единого повторения, потому что М — Мастерство, а еще М — Мудак, М — Malparido, М — Мoron, М — Miststück, M — Merde, М — Minchione, М -…** — Могу забрать? — интересуется официант, протягивая руку к пустой тарелке Арсения, заставляя того вздрогнуть от неожиданности и дернуть ногой, пиная что-то под столом. — Как вам гратен? — Да, спасибо, все отлично, — на автомате выпаливает Арс и замечает на себе суровый взгляд Шастуна, после которого не остается вариантов, к чему, а точнее к кому, он приложился ногой. — Осторожнее, — Антон взгляда не меняет, и оттого это одно-единственное слово, произнесенное нарочито спокойно, буквально телепортом отправляет Арса в атмосферу их общения прошлым вечером. — Извините, — Арсений произносит это так, что любому адекватному человеку захотелось бы удавиться от таких извинений, но Антон лишь усмехается и качает головой, отчего закинуть удавку на шею хочется самому себе. Подавив желание показательно закатить глаза, Арс поднимается с места, жестом прося Матвиенко пропустить его к выходу, потому что этот случай дурацкий, поведение Шастуна — дурацкое, его реакция — еще хуже, но он слышит голос Ани, приближающейся к столу, и переводит на неё взгляд. — Меня встречать идешь? — смеется Аня, а после обводит взглядом присутствующих. — Привет всем, место встречи изменить нельзя, да? — её веселый тон заражает всех остальных, и Арсений опускается на свою часть диванчика, надеясь, что все внимание перейдет к Грам. Так, собственно, и происходит: Сережа поднимается, уступая ей место, Оксана отмечает, что Аня прекрасно выглядит, а Антон почему-то ухмыляется в молчаливом приветствии, и Арсению кажется, что он знает причину, потому что сам отреагировал бы так же на это замечание о безотносительности времени и места, если бы был чуть спокойнее. — Так, вы сидите, а я отойду ненадолго в кабинет, дела не ждут и все такое, — объявляет Сережа, тепло улыбаясь собравшимся. — Я нужна? — Оксана даже чуть приподнимается на ноги, выпаливая этот вопрос, глядя на Матвиенко. — Ты мне вообще всегда нужна, но пока отдыхай. Позову, если что, — Сережа касается плеча Сурковой и уходит, оставляя Арсению очередную почву для размышлений над двусмысленностью фразы, но подумать об этом он не успевает, потому что Аня произносит то, о чем он уже успел забыть. — Арс, пока Антон тут, спрошу сразу — вчера Стас интересовался у меня, не хочешь ли ты поучаствовать в их шоу, что думаешь? — Аня параллельно забирает меню у официанта и, видимо, не замечает повисшей за столом тишины. Оксана, наверняка вспоминая вчерашнюю ситуацию в квартире, бегает глазами от Антона к самому Арсению, который сейчас закатывая глаза, хочет завыть, а потому упускает из поля зрения секундное разочарование на лице Шастуна. Едва Арс решается ответить, как его перебивает Антон. — А он не думает, — едко брошенная фраза заставляет всех обратить на него внимание, и он даже не тушуется, просто смотрит на Арсения так злостно, будто всем своим видом говорит: «Ну, давай, выкручивайся, где твоя былая смелость?». Арсений думает, что смелости в нем нет ни грамма, как и вчерашней уверенности в том, что это отличная затея, потому что и затея эта, объективно — говно собачье, и Антон прав и в формулировке, и в сути — подумать Арсений явно не составил себе труда. — Антон прав, Ань, — произносит Арс, потому что, во-первых, это блядская правда, а, во-вторых, ругаться с Шастуном больше не хочется не то от включившегося мозга, не то от сегодняшнего впечатления о нем, которое, появившись в первые секунды, никуда не исчезло, заменив враждебность иррациональным желанием сблизиться и попытками понять не ради ответных колкостей, а просто по-человечески. Окончательно признавшись себе в этой маленькой слабости, Арсений спешит продолжить, надеясь на ее благоразумие: — Я согласился вчера, но сейчас сомневаюсь, что это действительно хорошая идея, поэтому решай сама, нужно ли нам это, — закончив и на секунду пробежавшись глазами по Шастуну, Арс переводит взгляд в окно, и снова упускает его реакцию, в которой всё от изумления до едва различимой благодарности, сменяющейся озлобленностью.***
После сказанного Арсением за столом снова провисает тишина, и Антон, смотря на него, перестает понимать, что происходит в голове этого полоумного, если вообще когда-то начинал. Он не отводит взгляд от профиля Попова и думает, что если это очередная провокация с его стороны, то он её примет, примет и не поведется, потому что принять подачку приравнивается к солидарному проигрышу, а они не за тем затевали эту войну, чтобы идти друг другу на уступки, решая битвы дипломатически. — Оу, — доносится со стороны Ани, и Шаст наконец отрывается от Арса напротив, переводя взгляд на неё. — Если серьезно, то мне абсолютно все равно, как решится этот вопрос, потому что нам от этой съемки ни горячо, ни холодно, и раз ты тоже сомневаешься, думаю, стоит принять во внимание мнение второй стороны, — деловито рассуждает Грам, прикрывая меню. — Антон, что думаешь? — вскидывает бровь Аня, глядя на Шастуна. Антон думает, что пока им ни горячо, ни холодно, у него самого печет похлеще, чем в адском костре, и разжигает тем самым утихшую ненависть к Попову, провоцирующее нежелание