***
Вторая чашка кофе горчит, Арсений перекатывает на языке скверное послевкусие любимого напитка и думает, что дело не в нем, а в том, что буквы на экране ноутбука сливаются в одну черно-белую кляксу, пока Аня вещает из приложенного к уху телефона «те же яйца только в профиль», что называется, рассказывая про каждое из рабочих предложений подробнее. — Ань, — жалобно подает голос Арс, перебивая Анину тираду. — Нам оно надо вообще? — у него с самого отъезда Сережи какое-то излишне апатичное настроение ко всему, а здесь еще и смертная скука, на которую он собственноручно себя подпишет, если согласится хотя бы на что-то из потенциальных интервью и фотосессий. — Не хочешь — не надо, тебя никто не заставляет, потому что отпуск никто не отменял, но вот к третьему интервью и пятому фотосету я бы все-таки пригляделась на твоем месте, — начинает она снова, заставляя Арса закатить глаза и вальяжно умостить ноги на стоящем напротив его стула кухонном диванчике. — Ладно, окей, — он выдыхает, решая, что совсем не хочет сейчас спорить, и приближается к экрану, чтобы напомнить себе, что за издание под третьим номером в Анином списке. — «GENERATION»? Я посмотрел, о чем они пишут, в целом окей, но оговори с ними сразу все по нашему блэк-листу и предупреди, что, если в списке заранее отправленных нам вопросов, который я, к слову, надеюсь получить как можно скорее, будет хоть один скользкий, мы откажемся, — Арс и сам не знает, зачем ему оно надо, но Грам, наверное, виднее, потому он просто соглашается, в миллиардный раз напоминая Ане про важность их того самого «черного списка» аспектов, и переводит взгляд на пятую строчку, тут же вспоминая, что о ней как раз и хотел уточнить. — О, точно, «Саша К. плюс „ANON“, обсудить», — зачитывает Арс вслух те написанные Грам скупые четыре слова таким тоном, что любому нормальному человеку обсуждать что угодно расхочется, и Аня молча вздыхает на том конце трубки, заставляя его продолжить: — Ну я глянул, что там за журнальчик, но ты к нему, единственному, даже комментарий не написала, просто кинув сайт и это странное описание. Это, типа, меня так должно было впечатлить, чтобы я согласился без вопросов? Или «Саша К." это какой-то ключ к моему сердечку? — Арсений думает, что, если бы это все пришлось выслушивать ему самому, он бы уже бросил трубку, подавившись метафорической желчью, но Грам в ответ только коротко хихикает. — А это, можно сказать, личная просьба от меня. «Саша К.» — это Александр Кузнецов, фотограф и по совместительству мой давний друг, который не так давно начал сотрудничать с этим итальянским журналом, который ты просмотрел. Так вот, он уже давно хочет тебя снять, и сейчас у него появилась прекрасная возможность это сделать, а у тебя покрасоваться там, что скажешь? — она выпаливает это как на духу, заметно потеплев в голосе, и Арс интуитивно перенимает ее улучшившийся настрой вместе с легкостью. — С момента, что кто-то хочет меня снять, поподробнее, пожалуйста, — он нарочито противно добавляет в вопрос сучьи интонации, потому что больше двадцати минут разговора о работе хочется наконец прервать хотя бы убогими шутками. — Не цепляйся к словам, ты понял, о чем я! — тянет Аня со смешливой серьезностью в голосе. — И вообще, Сашка не из ваших, тебе там ловить нечего, он уже шесть лет как счастливо женат. — А, ну да, отлов женатых у нас по твоей части, — Арсений парирует на Анин подкол своей ориентации, цепляя ее саму, и посмеивается, но тут же напрягается, не слыша ответного хихиканья: — Прости, я забыл, в этом чатике не говорят о натуралах и женатых, — исправляется он и надеется, что последняя его фраза хотя бы немного реабилитирует разговор. — Впредь, Арсений Сергеевич, пожалуйста, не забывайте, — ехидничает Грам, но, кажется, расслабляется, судя по шутливому учительскому тону. — В общем, я тебя поняла, договариваюсь с «GENERATION» и Сашкой. Плюс, надеюсь, ты не забыл, что у нас остается та съемка в шоу у Шастуна, — возвращает разговор в деловое русло Аня, и Арсений не знает, что расстраивает его больше: обсуждение работы или всплывший в диалоге Антон, а потому спешит прикрыться неловкой шуточкой. — Анна, теперь уже, кажется, вы забыли, что в этом чатике не обсуждают женатых и натуралов, так что я бы попросил… — фразу Арсения, сказанную скопированным у Грам тоном, она же и прерывает: — Так сейчас мы и не обсуждаем никого из этого списка, друг мой, — и хохочет так громко, что Арсений в очередной раз закатывает глаза, только через секунду понимая смысл сказанного, но не успевает вставить и слова, потому что Аня добавляет: — Так вот, о «Контактах», со мной сегодня связалась девушка из их команды, они готовы отснять все девятнадцатого числа, то бишь через четыре дня, мы как? Готовы? — судя по звукам, Аня либо выходит на балкон, либо открывает окно, потому что к ее голосу прибавляются шум ветра и отдаленное гудение машин, и Арс уверен, что сейчас услышит щелчок зажигалки. — А, и напоминаю, это в Москве, — добавляет она чуть менее разборчиво, наверняка зажимая губами сигарету. — Если ты готова, то окей, я на девятнадцатое ничего не планировал, — заметно растеряв веселый тон, отвечает Арсений, и думает, что он в принципе ничего не планировал, не говоря уже о привязках к датам, и слышит то самое щелканье, после которого следует шумный вдох — Арсений ловит себя на мысли, что сейчас бы тоже не отказался от сигареты. — Значит, соглашаемся на девятнадцатое марта в десять часов утра. Спокойный тон Ани отчего-то бесит Арсения так, что он подрывается с места и выходит на балкон, надеясь обнаружить там позавчерашнюю пачку сигарет, и даром что воспоминания от этого места не радуют ни на толику. Красный коробок встречает его одинокой сигаретой внутри, и Арс блаженно выдыхает, радуясь этой щедрости не то от судьбы, не то от Шастуна. Он спешно открывает окно и забирает ее из пачки, отдаленно вспоминая старую поговорку, что последнюю даже мент не забирает. Арсений думает, что он не мент, он Попов на мотив мема про волка, который «ходить», и прикуривает зажигалкой, которую позавчера оставлял на стиральной машине, когда пошел в душ — видимо, Сережа вернул ее на место, за что ему огромное спасибо. Арс затягивается и думает, что он — ужасный гость, а потом осекается, вспоминая о, пусть и временном, но наличии у себя ключей от Сережиной квартиры, и решает, что он не гость, «ghost» — это призрак, а он — друг, а «drug» — это препарат, и такая (мемо)логическая цепочка его все равно не радует. — Ты меня слышишь вообще? — голос Ани из динамика он различает только бог знает через сколько времени, углубившись не то в познания русских мемов, не то в размышления о собственном статусе, и согласно мычит, слыша от нее следом: — Чего «угу»? Я говорю, ты курить больше стал, переживаю за тебя, дурачину! — А сама-то, — хмыкает Арсений, разглядывая в окне мерно текущую жизнь двора Сережиного дома. — Ты стрелки-то не переводи, я никогда и не бросала полноценно в отличие от некоторых, — ее тон приобретает явную леность, Арса это успокаивает. — Все нормально, Ань, — говорит он разморенно и отчего-то верит сам себе. Они заканчивают разговор как-то смазанно и бегло, когда Арсений уже возвращается в кухню, поджимая торчащие из белых тапочек пальцы ног и ежась от холода. Напоследок Грам, кажется, даже успела рассказать ему о том, что в отеле, куда она поселилась, готовят самую вкусную жареную картошку во всем мире, и оттого по возвращении в Лондон она, возможно, составит ему компанию в посещении зала, пока Арс отдаленно думает, что им пока рано говорить о возвращении. Минутное наблюдение за происходящим за окном поселяет в нем дикое желание выйти прогуляться, и он не смеет себе в нем отказывать — Питер живет и на зависть всем даже в отсутствие солнца переливается мокрым асфальтом, как самый чистый жемчуг, и Арсений, уже натягивая любимые джинсы, думает, что он ничем не хуже, планируя перемигиваться своими голыми коленками со всеми бликующими поверхностями.***
Первое, что отмечает Антон, проходя по коридору офиса — непривычную тишину. Он с некоторой осторожностью толкает дверь в их своеобразную комнату отдыха и расслабленно выдыхает, замечая торчащую из-за спинки дивана макушку Зинченко, который тут же оборачивается на звук, и, видя Шаста, приветственно протягивает руку, откладывая телефон. — А где все? — Антон на ходу стягивает куртку, размещая ту на полупустой вешалке у входа. — Дрон с Лехой и Кириллом у аппаратуры вертятся, Стас отсматривает материал, Марина тут где-то была, Журавль еду забирать пошел и провалился, Крап не приедет сегодня — у него флюс, а остальных вроде сегодня и не ждали, — лениво рапортует Сережа, пока Шаст соображает, где найти Шеминова. Особой необходимости в этом, конечно, нет, но они ведь даже и не поговорили толком после той перепалки, за которую Антону периодически стыдно, стоит только вспомнить те посиделки у Сережи, когда он явно сказал не столько лишнего, сколько тупо негативно переиначенного на эмоциях; ну и да, окей, лишнего, учитывая присутствие чужих в компании людей в лице Попова, потому что, даже если бы это и было стопроцентной правдой, сор из избы не выносят. Перспектива извиняться не радует, и Шаст надеется, что ему и не придется — хочется просто хотя бы парой фраз с Шеминовым обмолвиться, чтобы понять, что тот спустил все на тормозах, и все будет как обычно как раз по той самой причине, за которую он и зацепился в разговоре после открытия — Стас временами любит игнорировать сказанные ему слова. Антон открывает дверь в один из кабинетов — в тот, который больше всего любит Шеминов — и замечает его, сидящим за столом в ноутбуке — он занят материалом, Шаст помнит слова Сережи, но не отвлечь его не может. — Привет, — голос не отражает ничего лишнего, это просто приветствие, и Шастун надеется услышать в ответ то же самое, но Стас лишь отрывается от экрана, кивает и возвращает внимание к ноутбуку под негромкий девичий голос из динамиков. Антон по звукам понимает, что это будущий женский выпуск «Черного/Белого», но не хочет множить тишину: — Что делаешь? — и здесь уже голос немного подводит, потому что от запланированной бесхитростности остается тон нерадивого разведчика. — Думаю над тем, что такими темпами «Черное/Белое» нахуй пойдет, — Шеминов ставит на паузу видео и, говоря это, трет глаза, а потому выглядит как-то даже жалко, но в следующую минуту он переводит на Антона пристальный взгляд и спрашивает со всей серьезностью: — Сам что на этот счет думаешь? Шаст с ним в принципе согласен — вовлеченность объективно хуевая по показателям — но молчит, будучи дезориентированным таким вопросом. В голове вьется поганое сомнение, что Стас спрашивает это только из-за его недавней тирады, хотя и оснований для этого, по сути, нет — он часто советуется с ним именно вот в такой неформальной обстановке, другое дело, что осознает Шастун это только сейчас. — Не знаю, это ведь только третий выпуск будет. Думаю, стоит дойти хотя бы до пятого, чтобы что-то решать, — отбросив всякую предвзятость, честно высказывается Антон и слышит тяжелый вздох. — Да, наверное, ты прав, — Стас поднимается на ноги и, подхватывая ноутбук, встает рядом. — Там Журавль еду должен был принести, пошли пообедаем наконец, а то я что-то не соображаю уже, хотя еще даже двух часов нет, — он проверяет, идет ли за ним Шаст, и уже в коридоре будто бы вскользь говорит то, от чего Антон невольно напрягается: — Ты чего смурной такой? У вас, кстати, с Ирой хорошо все? Сил на то, чтобы не встать столбом посреди коридора и неспешно продолжить идти рядом, уходит непозволительно много, потому что вопрос пугает своей проницательностью. Буквально пару часов назад он впервые за черт знает сколько времени полноценно провел с собственной девушкой все утро, посвятив его, как кажется самому Антону, тому, что позволит им снова вернуть отношения на прежний уровень, и такие вопросы с учетом того, что о возникших проблемах он ни с кем не разговаривал, дезориентируют. — Все в порядке у нас, с чего ты вообще решил спросить? — Антон надеется, что вопрос не звучит двояко и резко, даже улыбается криво — тянет левый уголок сильнее обычного, но противиться этому не может — даже этого уже много. — Да ты сам видишь, сегодня в офисе работы немного, я хотел до обеда поработать тут, а потом домой поехать доделывать, плюс у нас там Демид приболел — такая возможность вместе дома побыть. Позвонил Дарине, мол, что купить по пути, а она сказала, что еще часика два мне лучше остаться тут, потому что к ней Ира приехала, и, как я по звукам на фоне понял, она там то ли смеялась, то ли плакала, а сейчас я тебя груженого увидел, ну и подумал, может, случилось что, — Стас говорит это как что-то само собой разумеющееся, будто рассказывает анекдот или случай на парковке, а у Антона начинает гореть шея. Ира уехала из дома раньше него самого минут на сорок со спортивной сумкой и в форме, сказав, что у нее сегодня по расписанию тренировка, и отказавшись от того, чтобы Шаст ее подвез, потому что: «Антон, ну это совсем в другую сторону, зачем тебе круги мотать по пробкам», и он согласился, потому что, ну, правда ведь, зачем, если она обычно спокойно доезжает на такси. Он проматывает в голове последние полчаса перед ее отъездом и думает, что не заметил ничего странного, что могло бы спровоцировать или расположить на такое ее поведение, а потому не может отделаться от липкого предчувствия, что что-то могло случиться либо по дороге, либо в зале. — А когда ты с Дариной разговаривал? Сиплый вопрос вырывается прежде, чем Антон в принципе успевает подумать, стоит ли об этом спрашивать, и слыша ответное: «Да вот, минут двадцать назад», пытается прикинуть по времени, что могло произойти. От дома до зала ехать около пятнадцати минут, от дома до квартиры Шеминовых — около получаса; при учете, что с момента, как он проводил Иру, прошло чуть больше часа, получается, что в зал она не поехала вовсе. От вороха примерных таймингов и вариантов у Антона начинает неприятно пульсировать висок, и это позволяет прервать активный мыслительный процесс, услышать обеспокоенное шеминовское: «Тох, нормально все?» и осознать, что он все-таки стоит посреди коридора. Идея позвонить приходит так внезапно и четко, что кажется сейчас единственно верным решением, и он, не думая больше ни секунды, вылавливает из кармана джинсов телефон, набирая номер по пути на улицу — курить хочется до чесотки на языке. Антон успевает докурить первую сигарету под сально-тягучие гудки, после которых голос оператора сообщает, что абонент не отвечает, и ему следует перезвонить позже. Звонить еще раз Шаст не считает нужным — не взяла в первый, не возьмет и в следующие — а потому просто закуривает еще одну и думает, что делать. Ехать домой — глупо, Ира все равно у Дарины; ехать к Шеминовым — еще хуже, и Антон даже не знает, по какой из кучи причин именно; оставаться в офисе — не вариант в таком состоянии, он сейчас по ощущениям одним своим видом может поселить негатив в каждом из присутствующих, да и вопросов не хочется; стоять на улице — холодно, вылетел ведь в одной толстовке в середине марта. Окурок начинает жечь пальцы, и это отрезвляет — нервничать и кидаться из крайности в крайность сейчас бесполезно, им лучше поговорить обо всем дома, что бы ни случилось. Заходя в помещение, Антон старается отогнать от себя даже минимальные догадки о причинах произошедшего, потому что у него нет ни одного адекватного объяснения поведения собственной девушки, и это скорее необычно, чем нет — они за столько лет научились понимать друг друга, или, по крайней мере, самому Шастуну хочется так думать. — О, Антон, а я тебя ищу, — тонкий голосок Марины встречает его в том самом коридоре, откуда Шаст выходил немногим ранее, он подходит к ней чуть быстрее, чем хочется передвигаться в принципе, и смотрит, надеясь на объяснение. — В график съемок добавляется девятнадцатое марта, в десять часов утра, это «Контакты». Стас сказал, что ты примерно в курсе, — чеканит Крамарева, пока сам Шастун пытается сообразить, в курсе чего он должен быть. — С кем? — во рту сушит, но это нормально из-за подряд выкуренной пары сигарет, а потому голос чуть хрипит. — С Арсением Поповым, от его агента сейчас пришло подтверждение. Марина, кажется, говорит что-то еще, но Антон уже не воспринимает — стоило только услышать имя, чтобы челюсть непроизвольно напряглась, увеличивая и без того неприятные ощущения во рту. Шаст думает, что сегодняшний день какой-то заведомо проклятый, не иначе, потому что других объяснений такой череды ебаных новостей у него нет, а следом мысленно усмехается: «А ведь все так хорошо начиналось», и спешит в комнату отдыха, игнорируя говорящую что-то вслед Марину, чтобы забрать куртку и уехать отсюда как можно скорее, оставив обсуждение грядущих съемок как минимум на завтра — сейчас ему больше всего хочется домой.***
Надышаться Питером невозможно. Это единственная мысленная константа, крутящаяся в голове Арсения наряду с мелкими и проходными воспоминаниями и пометками: «О, а раньше здесь было не так». Прогулка в одиночестве не смущает, но вовсе не потому, что Арс в принципе не против уединенных вылазок, а потому что он понимает, насколько важно было пройтись именно в компании самого себя, не отвлекаясь ни на параллельные разговоры, ни на темп прогулки, ни на подстраивание под других людей. Галерея телефона за последние два с небольшим часа пополняется, кажется, на полгода вперед, а это с учетом всей страсти Арсения даже в обычные дни щедро множить снимки и короткие видео, действительно значительный объем, однако это не мешает ему снова потянуться к телефону в кармане, когда он видит смешную собаку, резвящуюся в одном из дворов. Мельком Арс замечает уведомление о новом сообщении от Ани и думает, что в принципе это может подождать — Грам бы позвонила, если бы вопрос был безотлагательным — а потому он открывает его, только разобравшись со съемкой пса. В сообщении Аня интересуется, что для него более предпочтительно при поездке в Москву: самолет или поезд, и Арс думает, что предпочтительнее всего не ехать туда вообще, зная причину, но набирает сдержанное: «Давай самолетом» и не может теперь откреститься от мыслей насчет поездки. Ругать себя за инициативу участия в шоу нет смысла, все уже решено, а коней на переправе не меняют, поэтому Арсений просто старается предположить, как пройдет съемка в целом. Только сейчас он ловит себя на мысли, что понятия не имеет вообще, что подразумевает формат этих «Контактов», а потому решает не откладывать в долгий ящик процесс ознакомления. Возвращаться для этого домой пока не хочется, и Арсений прикидывает, куда можно было бы засесть, чтобы посмотреть хотя бы один выпуск или даже просто ознакомиться с информацией о Шастуне — что намного важнее, хоть он старается не признаваться в этом себе — но кофейни и прочие заведения не привлекают совершенно, кроме разве что одного, где он может почувствовать себя в безопасности — за те два часа на улице к нему и так подошли человек семь, не меньше, чтобы сфотографироваться или просто поразглядывать известное лицо — но заявляться в Дюжину без предупреждения, зная, что у Сережи там сегодня какой-то сложный день, тоже не лучший вариант. Уже отчаявшись придумать достойное место для реализации своего плана, Арс снова ныряет в телефон, чтобы вызвать себе такси и все-таки поехать домой, но видит не так давно пришедшее уведомление из директа, на которое поначалу даже не обратил внимание, посчитав, что это очередная рассылка или сотый по счету ответ на историю, коих Арс за прогулку опубликовал непозволительно много для себя. oksana_surkovaa: Арсений, привет, это Оксана, могу ли я попросить тебя кое-о чем? Удивление, как и все в мире, бывает разное, и сейчас Арсений чувствует его, но с дымком липкой тревоги, припоминая утренние слова Сережи об Оксане. Он почему-то думает, что, если бы в этой просьбе действительно не было острой нужды, Суркова бы и не написала никогда, а потому без приветствия набирает и отправляет краткое: «Да, конечно», даже не закрывая после этого диалог. Сообщение оказывается прочитанным почти сразу же, будто бы она ждала ответа каждую секунду, и Арс даже несколько стыдится, что заставил ее ждать. Интригующее: «Я могу позвонить?» распаляет тревогу сильнее, и едва Арсений успевает дать согласный ответ, экран телефона загорается входящим звонком. — Арс, привет, еще раз, — приняв вызов, слышит он ужасный хрипло-сипящий голос Сурковой, и ему хочется присесть. — Привет, что с твоим голосом? Ты в порядке? — сыплет вопросы Арсений, успокаивая себя лишь тем, что для простудившегося человека такой симптом вполне нормален. — Да, все нормально, не обращай внимания на голос, просто сорвала горло. Я не сильно отвлекаю тебя? — обходительность Оксаны подкупает и злит одновременно, потому что прежнее предположение о простуде разбивается о ее же слова, рисуя после себя вопросы о сорванном голосе. — Совсем не отвлекаешь. Что случилось? О чем ты хотела попросить? — вовремя вспоминает Арсений причину ее звонка. — Долго объяснять, но ты прав, у меня к тебе просьба, и она может показаться странной, но… — голос из динамиков на пару секунд замолкает, будто Оксана либо собирается с мыслями, либо старается сформулировать слова. — В общем, ты не мог бы занять сегодня вечером Сережу, чтобы он не ехал ко мне? Я просто знаю, что он приедет даже несмотря на то, что я прошу этого не делать. У него в четыре последняя встреча в Дюжине, примерно на час-два, а после он точно ломанется ко мне, а нам лучше не видеться, сегодня уж точно, — она тараторит, и вкупе с хрипотцой ее слова становятся трудноразличимыми, что Арсу приходится прислушиваться. Просьба действительно странная, и Арсений судорожно пытается сообразить, почему Сурковой так важно, чтобы Матвиенко сегодня не приезжал, с учетом того, что и сам он, и, видимо, Оксана, понимают, насколько для Сережи это важно. — Оксан, — начинает он, но замолкает, не зная, что сказать. — Я не знаю. Мы, конечно, собирались засесть за разговоры вечером, но ты сама понимаешь, что он волнуется, и, судя по твоему голосу, причины действительно есть, так может, было бы лучше, чтобы он все-таки навестил тебя? Как ты себя чувствуешь, кстати? Это простуда? Ты не хочешь, чтобы он заразился? — Арсений всегда говорит много, когда чувствует неуверенность, и сейчас эта привычка проявляется как никогда явно, чего только стоят последние глупые вопросы. — Я понимаю, как это выглядит, но я не могу, — от ее интонации действительно сквозит отчаянием и бессилием. — Это не простуда, но чувствую я себя рил отвратительно, — кажется, будто она хочет сказать что-то еще, но замолкает. Арсений молчит тоже, слушая ее тяжелое дыхание и пытаясь собрать воедино сказанное. По ее словам, это не что-то инфекционное, а значит, вероятность того, что она опасается за потенциальную болезнь Матвиенко, сводится к нулю, но это не мешает ей чувствовать себя плохо, значит, это может быть что угодно, от простого скачка давления до отравления. Арс не может не отметить и то, что ее общее состояние, судя по дыханию, интонациям и тону, находится где-то между истерикой и крайней степенью принятия, граничащего с печалью, что наводит на еще большее количество вариантов, но смущает эта просьба, ради которой она и позвонила, а значит, случилось что-то, определенно, не только с ее состоянием. — Арс, я могу на тебя рассчитывать? — спрашивает она так, что ее беспомощность ощущается почти физически. — Я постараюсь, — только и отвечает он, ухватывая за хвост среди всех вращающихся в голове предположений ужасную мысль. — Если ты не хочешь видеть Сережу, может, стоит мне привезти тебе что-нибудь? До четырех еще час, значит, у меня еще минимум два часа. Арс думает, что он отвратительный человек, но не может противиться возникшей в голове идее, выставляя за заботой реализацию собственного плана, сложившегося в голове за жалкое мгновение — Оксана подруга не только Сережи, но и, очевидно, Шастуна, а значит, кто, как не она, может внести ясность в некоторые аспекты его поведения, плюс, если она была в их компании со времен несложившегося шоу, в чем он уверен из-за ее самой первой фразы при их знакомстве, то есть вероятность, что у него получится задать ей пару интересующих его вопросов, на которые отказался отвечать Матвиенко. — Мне очень неудобно, но если тебе, правда, не сложно, то было бы здорово, — спустя небольшую паузу стыдливо и осторожно проговаривает Суркова, заставляя Арсения растянуться в улыбке. — Я скину тебе адрес и то, что нужно купить, спасибо тебе большое, — она рассыпается в благодарности, а Арс начинает задумываться, действительно ли цель оправдывает средства.***
В квартире Оксаны тихо, чисто, будто бы даже нежило, и прохладно, Арсений бы даже сказал — холодно, но ему такая обстановка по душе, поэтому он вот уже десять минут мирно восседает на кухне в ожидании Сурковой, которая, поставив чайник, отлучилась в туалет, извинившись за свое состояние. Нельзя не отметить, что выглядит Оксана и правда нездорово — она встретила его на пороге в халате на теплую пижаму, неестественно бледная, с высоким неаккуратным пучком на голове, внушительными синяками под глазами и настолько потрескавшимися губами, что заметить это можно было даже не приглядываясь. — Прости, что я долго, снова… — осекается Суркова, буквально выплывая откуда-то из-за спины Арсения, но не продолжает, только встает спиной к небольшому кухонному островку со стоящим на нем чайником. — У тебя очень мило, — на самом деле Арсений не находит обстановку милой, просто ему нравится эта минималистичная стерильность — у него у самого квартира немногим лучше. — Не у меня, — она оборачивается, едва заметно улыбаясь. — Это Сережина квартира, здесь только месяц назад закончили ремонт, поэтому так необжито, а я тут только на время открытия Дюжины, потом он вроде хотел ее сдавать, если еще не передумал, — улыбка становится колючей, а после пропадает вовсе. — Тебе точно чай? Сережа говорил, ты любишь кофе, — она опирается бедром на столешницу, потому что, наверное, слишком вымотана своим недомоганием. — Давай ты сядешь, а я все сделаю, — поднимается на ноги Арсений и замечает, как нехотя Оксана кивает и шагает к стулу. — Я купил тот чай, что ты просила, тебе его заварить? — он встает туда же, где стояла Оксана и роется в пакете из аптеки, который сам же принес. — Да. Чашки в верхнем ящике, — руководствует она. Боковым зрением Арс замечает, как она скидывает с плеч халат и немного обмахивает себя ладонью. Он разливает по чашкам кипяток и, захватив со столешницы второй пакет — уже из супермаркета — относит Сурковой ее чай, принимаясь разбирать покупки. — Грецких орехов была только одна пачка, но я взял еще миндаль, — он поочередно достает содержимое по отправленному ему списку, зачем-то перечисляя вслух. — Так, белый шоколад, сушеные бананы, все остальное убрать в холодильник? — когда в пакете остаются только фрукты и прочие скоропортящиеся продукты, спрашивает он, и Оксана кивает. — Спасибо, что предложил заехать, я сегодня ни до аптеки, ни до магазина бы выйти не рискнула, а доставке не доверяю, сам видишь, там все в основном такое, — она не объясняет, какое, но Арсений понимает — он тоже сторонник самостоятельного выбора, когда дело касается нетривиальных продуктов, коих в списке Сурковой было подавляющее большинство. — Ну, рассказывай, что за хворь такая на тебя напала? — Арс усаживается напротив нее, предварительно взяв свою чашку с обычным черным чаем, и нарочно доводит фразу до шутливой формулировки. Только сейчас он замечает, что она снова накинула на плечи халат и сложила руки вокруг чашки с горячим чаем так, будто старается согреться. Услышав вопрос, Оксана сначала не поднимает глаз, только тихо усмехается и начинает теребить ярлычок чайного пакетика. — А ты еще не догадался? — снова смешок, после которого Арсу даже улыбаться не хочется. Разумеется, у него есть одна догадка, если ее вообще можно считать таковой после вопроса фармацевта: «Вы супруге берете? Какой у нее срок? Эти лучше принимать только после шестой недели, чтобы не навредить плоду», но озвучивать ее Арсений не спешит, вместо этого тянется к плитке шоколада и открывает ее, подкладывая ближе к Сурковой. — Я и не должен был. Ну знаешь, личные границы там, тактичность. Захочешь — скажешь сама, — размеренно отвечает Арсений, полностью отдавая себе отчет, что это одна из самых простейших манипуляций в чистом виде, которую только ребенок не поймет. Оксана улыбается. — Я радоваться должна, а мне стыдно, представляешь? — она складывает руки на груди, закрываясь не то от Арса, не то от самой себя, потому что наверняка не хочет рассказывать все едва знакомому человеку. — Ну то есть нет, я рада, конечно, да и я больше, чем уверена в том, что Леша будет рад, когда я вернусь в Москву и расскажу ему все, но просто сейчас это все так сложно, — она замолкает, видимо, на эмоциях не считая нужным пояснять подробности и покачивая головой из стороны в сторону. — Некоторые мужьям сказать боятся, а я другу, блин, — усмехается Оксана и тянется наконец к чашке. Арсений наблюдает за ней, совершенно не скрываясь, хотя и понимает, что из чувства такта должен бы, но лучше уж смотреть на Оксану, чем на картинку, складывающуюся от ее рассказа, в голове — там все во сто крат печальнее. — Если тебе нужно с кем-то поделиться, то я могу выслушать. Сереже, разумеется, ни слова. Просто, как я понял, ты еще ни с кем это не обсуждала, а когда выговоришься, всегда проще, плюс тебе теперь лучше не нервничать, — он чуть усмехается к концу собственной фразы. Арсения забавляет не ситуация — насчет нее впору смеяться только истерически — а то, что он говорит до абсурда простые вещи, но не сказать их не может — банальные и всем известные истины имеют дурацкое свойство забываться, отходя на второй план из-за более весомых и значимых, если к истинам вообще можно применить градацию значимости. Оксана раздумывает около минуты, после со вздохом ударяется в рассказ. — Это давно началось, лет пять назад, наверное. Мы тогда все стали еще плотнее обычного общаться, потому что сначала вроде бы тур по России затевался с «Импровизацией», а потом все резко пошло на спад, и мы не знали, в чем причина, но старались вернуть все на прежний уровень и не вышло впоследствии. Разумеется, переживали тогда страшно, а у Сережи в то время как раз первые проблемы с Машей начались, поэтому на него это вообще с двойной силой влияло, а я, ну, блин, тупо рядом была! И я сначала даже не замечала ничего, думала, что мне просто кажется, что он меня как-то выделяет, считала, что всё нормально, я ведь у них единственная девушка в компании, ко мне все они очень трепетно относились. Плюс я тогда уже два года с Лешей встречалась, даже не думала ни о чем таком. К тому времени они с Юлей как раз доменялись до фудтрака, и, когда только-только поползли какие-то сомнения в продолжении шоу, я в шутку как-то сказала: «Вот останемся без "Импровизации", откроешь свой ресторанчик, а я работать к тебе пойду», и прикинь, он недели через две после этого собрал нас всех и сказал, что снял небольшое ресторанное помещение в Питере. Мы не поверили сначала, потому что, ну, бред ведь, а оказалось, что правда. Они с Юлей буквально за полгода сколотили себе имя и все такое, поэтому к моменту, когда шоу полностью прекратило существование, он предложил встретиться в Москве, привел меня в тогда еще первый московский ресторан из всех и сказал: «Согласна ли ты, Фролова Оксана Владимировна, стать моим администратором?», я поржала и согласилась, а он рассказал, что с Машей расстался, и это все — начало чего-то нового, — Суркова впервые за весь рассказ прерывается больше, чем на несколько секунд, чтобы отпить уже подостывший чай. — После этого все как-то завертелось, Сережа захотел расширяться пуще прежнего, жил буквально на два города, но в Москве все равно старался быть чаще, потому что Юля в Питере и сама справлялась отлично. В итоге к 2017 он полноценно владел двумя ресторанами, планируя открывать еще один в Питере, — она снова замолкает, и Арсений замечает, как легонько начинают подрагивать ее пальцы на чашке. В попытках переварить услышанное, Арс несколько раз ловит себя на мысли, что так или иначе это все не дает полноценного объяснения их с Сережей отношений, хоть и действительно прослеживаются двусмысленные действия от Матвиенко. — А потом? — как бы Арсению не хотелось торопить Суркову с рассказом, сделать это необходимо — время у них не резиновое, тем более если учитывать, что к цели его приезда они даже не приблизились. — А потом он не приехал на мою свадьбу, — голос Оксаны едва заметно дергается к концу фразы. — Оправдался еще так глупо, мол, дела в ресторане, а сам в Москве был в это время, и я как никто другой знаю, что не было у нас никаких сверхсрочных дел, — она глубоко вздыхает, и оттого становится слышно небольшие всхлипы, хоть внешне и нет ни намека на подступающую истерику. — А утром, когда мы с Лешей уже собирались улетать, мне позвонил охранник наш — он не знал про свадьбу — и спросил, все ли у Сергея Борисовича нормально. Я переспросила, в каком смысле, а он ответил, что Сережа вчера на пару часов раньше закрыл ресторан, всех распустил и просидел там один всю ночь, он его по камерам видел, — Оксана сильнее кутается в свой халат, скрывая короткую дрожь. — В итоге, когда я вернулась к работе, он вел себя как обычно, ну, будто бы вообще ничего не произошло, и лично так и не поздравил, только по телефону утром в день свадьбы предупредил, что курьер привезет подарок уже на сам банкет. Арсения начинает подташнивать не то от противного чая, не то от истории Оксаны, потому что внутри по ощущениям разлили банку какого-то токсичного вещества. Он накладывает на Сережины слова и действия услышанные факты и с горечью принимает, что не будь Оксана уверена в отношении Матвиенко к ней, наверняка бы не сидела сейчас в таком состоянии. — Мы никогда не обсуждали это, сам понимаешь, но он один раз так отшутился в диалоге с Юлей, что я на всю жизнь, кажется, запомнила. Это был свадебный банкет в московском ресторане, да такой, что мы с Юлей обе были задействованы, а Сережа приехал поздравить, потому что это какой-то там его приятель, — усмехается Оксана, и Арс видит, как у нее начинают краснеть глаза. — На свадьбу, блять, приятеля какого-то левого он приехал, а ко мне нет, — она снова хмыкает, значительно повышая голос. — И в общем, Юля тогда сказала, что если Сережа будет брать себе в жены такую же стервозную невесту, как та, то свадьбу мы точно будем организовывать не сами, а он ответил ей, что и не придется, потому что у него и так уже есть жена, пусть и не его, и Юля тогда даже смеяться по-другому стала, немного косясь на меня, потому что думала, что я не слышу, о чем они говорят, — Оксана тыльной стороной ладони стирает с щеки мелкую слезинку и запрокидывает голову, дыша с открытым ртом в попытках пресечь накатывающие следом слезы. Они оба молчат некоторое время — Арсению, кажется, что проходит не больше трех минут, за которые он успевает дважды сглотнуть вязкую слюну и единожды поймать себя на мысли, что такое, по сути, может случиться с каждым, но случилось почему-то именно с Сережей, который, как назло, умеет любить. — Поэтому, понимаешь, я не могу с ним сейчас увидеться. Он спросит, что со мной, а я не смогу соврать, потому что это же Сережа, я сама себе не позволю, зная, как его это может ранить, но и сказать пока я понятия не имею, как. Он ведь начнёт говорить, что рад, что поздравляет, а я, даже понимая, что это все абсолютно искренне, буду знать, что ему тяжело, — Оксана вскидывает руки на мгновение, роняя их на стол, и даже не порывается теперь вытирать с щек дорожки от слез, и Арсений думает, что ее, наверное, стоило бы сейчас обнять, но не делает ничего, продолжая просто сидеть напротив. — Он сейчас еще такой счастливый из-за открытия Дюжины и из-за того, что ты, ничего не зная об этом, приехал. Он, когда мне рассказал о ней и о том, сколько она для него значит, я за голову схватилась, потому что он даже дату для открытия ставил на тринадцатое марта, не только потому что дюжина, но и потому, что это день твоих именин, которые ты раньше любил отмечать с ним, да и в целом тринадцатый год — это год, когда ты уехал. Я не смогу сейчас рассказать ему всё, — замолкает Оксана, но этого Арс не замечает. Даже последняя ее фраза для Арсения уже звучала каким-то комариным шумом на фоне, потому что сказанное перед ней едва ли не парализовало все тело и органы чувств осознанием того, что Сережа, совершенно не догадываясь о его приезде, помнил и чтил вещи, которые даже он сам умудрился потерять в памяти, как дети теряют обычно любимые детские игрушки, становясь старше. — Да, ты права, вам, наверное, лучше не видеться пока, — прочистив горло, первым заговаривает Арс после долгого обоюдного молчания, за которое оба успевают прийти в себя — Оксана от неполноценной истерики, а сам он от буквально прибивающего его к земле камня на груди. — Постарайся пока не думать об этом, ладно? Хотя бы сегодня, — добавляет он, понимая, как же смешно звучит его просьба. — Если что-то нужно, сразу звони мне, не стесняйся, — Арс касается ее руки, лежащей на столе, и легким поглаживанием старается приободрить. — Надеюсь, меня отпустит к завтрашнему дню. Я почитала, такое бывает при гормональном сбое, типа, первый день токсикоза проходит так тяжело, что от унитаза не отойти, — объясняет она, будто бы в оправдание, но добавляет: — Мне даже сейчас уже полегче, я хотя бы с кровати встала, так что надеюсь, больше не придется тебя тревожить, — чуть дергает рукой Оксана, не то сбрасывая ладонь Арсения, не то просто укладывая ее удобнее. — А про «не думать», — она пропускает смешок. — Не будешь тут думать, как же. — И все же постарайся отвлечься, — не унимается Арсений. — Хочешь, помогу? — значительно сбавив градус серьезности разговора, интригующе спрашивает он, видя, как она поднимает на него хоть и обреченно-печальный, но заинтересованный, взгляд. Прикидывая, как бы помягче спросить о Шастуне, Арс замолкает, но чувствует, что Суркова немного благодарно сжимает его ладонь, будто бы соглашаясь, и решает не юлить — Оксана и так не в лучшем состоянии сейчас, ей его обходительность погоды не сделает. — Знаешь, я хотел бы спросить у тебя кое-что, — начинает он, но оказывается перебит. — Об Антоне? — негромко усмехаясь, выдвигает предположение Оксана, и, наверное, по поднятому взгляду Арсения понимает, что угадала. — Не удивляйся, я же не слепая, ваши перепалки после открытия всех из колеи выбили, так что понимаю, сама бы на твоем месте захотела спросить у кого-нибудь из его близких о том, что случилось, — она отмахивается свободной рукой и, кажется, даже становится чуть веселее, а Арсений зачем-то вспоминает свое первое впечатление, сложившееся о ней. Оксана оказывается не глупой, хоть и временами делает такой взгляд, что невольно складывается впечатление, будто она думает о каких-то до жути посредственных вещах — теперь Арс почему-то уверен в этом стопроцентно. Да, может, разговоры об истории или политике она не поддержит, но она умна по-другому, по-житейски, и это, наверное, иногда даже важнее — сейчас уж точно. — Да, он странно вел себя, я ведь ничего плохого ему не сделал, а он буквально все мои действия и слова воспринимал в штыки, будто я в чем-то виноват, — считает нужным объяснить цель своего вопроса Арсений скорее для самого себя, чтобы не уйти в более личные вопросы, которые вьются в голове не меньше. — Я тоже не лучше, конечно, велся и сам иногда задевал его, но это уже другой вопрос, мне больше непонятно, откуда в нем такая заведомо негативная предвзятость, — наконец замолкает он и убирает руку с ее ладони, складывая их на груди. — Арс, слушай, не злись на него, ладно? Хотя ты, наверное, и не злишься, но я просто говорю это на будущее, если все-таки придется общаться хоть на тех же «Контактах», хоть еще где-нибудь, — Оксана как-то даже подбирается вся, говоря это, садится ровнее и смотрит пристальнее. — Он не плохой человек, да и обычно не ведёт себя так, но просто ты — это как, знаешь, прямое напоминание о прошлом, которое Антон не очень любит вспоминать больше, чем кто бы то ни был из нас. Арсений мысленно ставит галочку напротив своего предположения о том, что это как-то связано с несложившейся Импровизацией, о чем раздумывал еще вчера, пытаясь узнать это у Сережи, и хочет узнать больше, но не знает, уместно ли будет спрашивать это у Оксаны — показаться излишне заинтересованным почему-то стыдно. — Хочешь сказать, он винит меня в том, что, если бы я не уехал, возможно, шоу могло бы сложиться? — зачем-то переспрашивает Арс и так понятные, хоть и вызывающие смятение, вещи. — Не винит, может быть, злится, конечно, но… — она внезапно замолкает и морщится, так, будто ее снова начало тошнить. — Забудь, я не знаю, просто предположила, но сейчас думаю, что фигню сморозила, — поправляет себя Оксана, а Арс не понимает, почему эта догадка кажется ей глупой или нереалистичной, что она посчитала ее «фигней», потому что это и его версия тоже, но не успевает возразить. — Просто не складывай о нем впечатление по этой ситуации, окей? Антон, на самом деле, не такой, вот, — она даже как-то руки разводит нелепо, будто бы извиняясь за подобное свое объяснение, и Арс не успевает подумать, выпаливая первое, что пришло в голову. — А какой? И встречается глазами с доброй улыбкой Сурковой, думая, что та, наверное, просто так реагирует на разговор о своем друге. — Давай я отвечу, что для всех разный, и мы перестанем обсуждать его за спиной? — осторожно предлагает она. Только сейчас Арсений ловит себя на мысли, что он первостатейный идиот, что вообще завел эту тему, потому что становится невероятно неловко — не заговори он об этом, последнего его вопроса можно было бы избежать — он почему-то думает, что не имеет права интересоваться Антоном и его жизнью в принципе, хоть это и не умаляет желания, от которого тоже немного не по себе. Это просто друг его друга и несостоявшийся коллега, с которым он после этой поездки в Россию даже не увидится, если Матвиенко не надумает открывать еще одно заведение, не уступающее по масштабам Дюжине, но Арсению после сегодняшних слов Сурковой кажется, что масштабнее уже и не будет, а потому Шастун, как личность, не должен интересовать его ни на толику. Эта внеплановая встреча в квартире Оксаны — хоть та и Сережи, как выяснилось — заканчивается немногим позже, они успевают обсудить еще какие-то мелочи вроде фильма, который планирует посмотреть вечером Суркова, и пользы грецких орехов, а после Арсений спешит как можно скорее рвануть в Дюжину, чтобы прямо оттуда перехватить Сережу и поехать домой. Он зачем-то обнимает Оксану на прощание и снова напоминает, что та может звонить ему в любое время, а она в ответ смеется, что хоть и рада будет видеть его в гостях, надеется, уже не по такой неприятной причине. Уже в такси Арсений мельком вспоминает слова Сурковой и стыдливо, как тать, задумывается, познакомься они с Шастуном в других условиях, каким Антон мог бы быть для него, если прислушаться к отчего-то красивой фразе Оксаны, что он для всех разный, а после неиронично отплевывается, немного пугая этим таксиста и запоздало понимая, что перед визитом в Дюжину не лишним было бы купить сигарет, хоть и мальборо в России откровенное дерьмо — значительно хуже, чем дома.***
Электронные часы на столешнице в Сережиной кухне показывают, что до полуночи осталось чуть больше часа, когда Арсений без доли лукавства может сказать, что у него начинает заплетаться язык, и причин этому может быть сразу две. Первая: они с Матвиенко за несколько часов постарались рассказать друг другу все, что по понятным причинам было покрыто завесой тайны в период их семилетнего молчания: карьера, недолговечный брак, отношения, ориентация, мелкие наблюдения и знакомства — Арс обо всем этом в таком объеме едва ли не впервые рассказывал так открыто и честно, что временами приходилось впитывать в себя всю гамму эмоций Матвиенко, который в ответ не скупился на не менее искренние рассказы уже о себе — о собственном деле, стабильно спокойной личной жизни, родителях, жизни на два города, друзьях и еще куче чего-то своего, только ему уготованного и пережитого. Вторая: три бутылки пива, которые даже в пояснении не нуждаются. Арсений никогда не был завидным хранителем трезвости даже после бокала виски, а тут размеренно потягиваемые полтора литра пива в компании — теперь уже без сомнений и надолго — лучшего друга. Коллегиальным решением здравого смысла и мочевого пузыря было принято отлучиться в туалет, и Арс встает не в силах противиться собственному организму, слыша недовольное ворчание Сережи. — Да ты заебал бегать, у нас Антоха может два литра выдуть и всего разок сходить, и то за компанию, а ты уже раз пятый подрываешься, — безошибочно угадывает план действий Матвиенко, и Арс кривится. — Если у вашего Антохи проблемы с мочеиспусканием, то избавь меня, пожалуйста, от этой информации, — уходя, Арсений мысленно добавляет: «Еще не хватало думать о мужских проблемах Шастуна в туалете, нет уж, спасибо». — У кого еще тут проблемы, — кричит вдогонку Матвиенко, не особо надеясь быть услышанным. Уже в просторной ванной комнате, стоя над раковиной и споласкивая руки, Арсений заглядывает в зеркало на автомате, но не может не задержать на собственном отражении неодобрительный взгляд — выглядит он устало, мешки под глазами такие, что сахар хранить можно или картошку, судя по растекающейся на них серости. Хорошо было бы пойти спать наконец, тем более что Аня еще по пути в квартиру прислала ему сообщение, что завтра в двенадцать их будут ждать в офисе этого самого журнала, на интервью в котором он подписался. К чему такая срочность — непонятно, наверное, боятся, что, если затянуть с организацией, все может сорваться, и зная себя, Арс мысленно ставит им плюсик за это — с ним такое более чем вероятно. Список вопросов для интервью покоится в диалоге с Грам, не будучи даже открытым, потому что, во-первых, в следующем же сообщении Аня написала, что вопросы согласовала, так как они максимально лайтовые и отстраненные, а во-вторых, времени на ознакомление с ними элементарно не было — как только они с Сережей покинули Дюжину, Арс из кожи вон лез, чтобы занять собой бедного Матвиенко от и до. Последнее ему, к слову, удалось более чем успешно — предварительно уговорив того, что к Оксане не нужно ехать сегодня под предлогом: «Она наверняка спит, раз болеет, и не отвечает даже на сообщения. Сам видишь, она даже в сети не появлялась с шести часов», в который Сережа отчего-то легко поверил, и после затащив его сначала в супермаркет, а потом и в квартиру, припомнив ему их утреннюю договоренность о разговоре. Арсений в последний раз кидает взгляд в зеркало и старается улыбнуться сам себе, мол, я все сделал правильно, а после зачем-то ухватывается за шальную мысль в голове о том, что он даже рад спонтанно запланированному на завтра интервью, чтобы не думать о всяком там не нужном и его не касающимся, а провести время с пользой — с пользой для кого, пока непонятно, но это уже мелочи, он подумает об этом завтра, когда откроет тот самый список вопросов. Вопреки ожиданиям, на кухне Матвиенко не обнаруживается, а потому Арс шагает в гостиную, где Сережа на кой-то ляд устраивает телефон на штатив на небольшом журнальном столике, и, останавливаясь в дверном проеме, смотрит на увлеченного конструкцией друга вопросительно. — Эфир хочу запустить, что-то совсем забросил их, — будто прочитав мысли, объясняет Сережа, заставляя Арсения нахмуриться. — Что за эфир? — Да я в инсте прямые эфиры провожу частенько, ну, когда делать нечего, — лепечет Матвиенко. — Поприсутствуете, Сень Сергеич, или ваша медийная рожа такое не жалует? — издевается тот, и Арсений бросает отфыркивающееся: «Покурю и приду», уходя на балкон. Необходимости в сигарете нет никакой, разве что от небольшого смятения из-за какого-то там эфира Матвиенко, но это такой себе повод, думает Арс, уже закуривая и отгоняя от себя следом утренние слова Ани о том, что он бросил — окончательно бросают только мудаков, в чс и себя под поезд, если случай критический, а сигаретами так, балуются, поэтому думать об этом дольше минуты нет смысла.***
Эфир Матвиенко напоминает колхозный смотр талантов, но Сережа с серьезным видом продолжает называть этот вечер самодеятельности «Унылым концертом» и подключает нового человека, который снова начинает петь, а у Арсения начинает дергаться глаз. Почему он не идет спать — непонятно, почему эта девочка на экране возомнила, что ее голос заслуживает быть услышанным — тоже, почему это все так сильно навевает тоску — вопрос вообще сравнимый с загадкой человечества, но Арс продолжает сидеть, откинувшись на спинку дивана, рядом с довольным Матвиенко, мелькая половиной своего постного лица на экране. Девочка как по заказу заканчивает свои песнопения, и Сережа, похлопав и поблагодарив, отключает ее, принимаясь читать комментарии. — Бля, да не знаю я, где Шаст, прекратите это писать, лучше просто подключайтесь и пойте, что сложного? — в сотый, кажется, раз негодует Матвиенко, а Арсений думает, что уж лучше узнать, где Антон, чем слушать очередное завывание, достойное перехода. — Еще один вопрос о Шастуне, и я блокировать вас начну, понятно? «Ух, какие мы грозные», — думает Арсений, но в целом соглашается с этой идеей — давно пора, от количества вопросов об Антоне уже начинает болеть голова. Ладно, не от количества, Арс лукавит, но от самого факта наличия их точно — он весь вечер провел в тихом и спокойном «безшастуновье», а сейчас, благодаря постоянным напоминаниям добрых людей — чтоб их поносом пробрало — снова мусолит в голове не до конца оформленные даже огрызки размышлений обо всем, что увидел и узнал о нем за эти злосчастные три дня. — Арс, тут опять эти твои англоговорящие разбушевались, ты хоть поздоровайся с ними, — отвлекается от телефона Сережа и смотрит так по-доброму устало, что противиться ему нет сил. — Что пишут, не вижу нихрена, — вслух сетует он, приближаясь к экрану. — Моих познаний хватает только на то, чтоб понять, что спрашивают, кто такой Шастун, — посмеивается Матвиенко беззлобно, будто бы оправдываясь, что не понимает по-английски. — Нахуй пусть идут, — фыркает Арсений, не успевая пресечь свою резкость. — Ну так и скажи на этом своем англайском, чтобы отправлялись куда подальше, — не унимает тот. — Гадбай, — Арс противно коверкает язык, все еще тепля в себе остаточное действие протеста. — Вот, ребят, видите, Арсений Сергеевич прощается, так что давайте тоже сворачиваться. Ждем всех на следующем «Унылом концерте», — Сережа рефлекторно скроллит комментарии, не задерживаясь ни на одном из них. — Когда, кстати, следующий проведем? — обращается он уже к Арсению, который в этот момент думает, что сжег бы всех прошлых и будущих желающих поучаствовать в этом бедламе, но вслух решает все же побыть вежливым лгуном. — Послезавтра будут курсы выжигания, записывайтесь, — он отчего-то сам посмеивается со своих слов. — Ну как ты говоришь, что послезавтра, если они еще не написали, чего хотят послезавтра, — Сережа лениво переводит взгляд с телефона на Арсения и обратно. — Может быть их уроки англайского устроят? — спрашивает он, уже обращаясь в камеру. — Это будет именно англайского! Не то от мелькающего на горизонте окончания эфира, не то от собственных попыток развеселить самого себя Арсений хихикает и прячет лицо в сгибе локтя, пока Матвиенко окончательно прощается и завершает трансляцию, а после поднимает на него взгляд и видит не столько осуждение, сколько искреннее непонимание в глазах Сережи. — Наговнился? — Наговнился! — передразнивает Арс, уже нормальным тоном продолжая: — Теперь хочу пойти спать, завтра на интервью в двенадцать надо быть, — он встает и непонятно зачем разглаживает складки на футболке, будто кто-то, кроме них двоих, может его увидеть, осудить и сказать, какой он неряха. — Спокойной ночи. Уже вдогонку он слышит ерничающее Сережино: «Завтра жду рассказ, какие все бестактные козлы!» и прикрывает дверь, надеясь, что его слова не окажутся правдой, иначе он оторвет голову Ане, а после и себе, что такое допустили.***
Ни с чем не сравнимое чувство собственного проеба бодрит похлеще самого крепкого кофе — с этой мыслью Арсений потягивает принесенный Аней напиток из ближайшей кофейни, потому что перерыв никто не отменял, и это единственное, что радует его с самого момента пробуждения. Проспал, не успел побриться, приехал в одежде, которую уже надевал меньше недели назад, получил нагоняй от Грам за внешний вид, чуть не сломал шею во время фотосессии, потому что идеально гладкая и глянцевая красная ванна в сотрудничестве с не менее красными скользкими ботинками — мечта мазохиста, в первой части интервью в шутку ляпнул, что хочет записать рэп-альбом и открыть благотворительный фонд, спровоцировав тем самым неудобные вопросы об отношении к благотворительности в целом — и это еще малая часть того, за что Арс ругает себя сегодня. — Ты в порядке? — вырывает его из самобичевания Аня, подсаживаясь на соседнее кресло в лаунж-зоне, куда он сбежал, как только объявили пятнадцатиминутный перерыв. — В его матери, — буркает Арсений, надеясь, что Грам оценит шутку. — У-у, как все запущено, — посмеивается та, но не удерживается от продолжения: — Слышь, артист, что-то я ни кожаного плаща на тебе не вижу, ни пиратского флага в кармане, да и синяки тебе замазали, вроде даже на живого стал похож, — Аня треплет его старательно укладываемую визажистами челку, и Арс спешит поправить созданный ею бардак на своей голове в попытках подавить смех. Так и живут — он ей о великих теоретиках, а она ему о классике русского рока — но понимают друг друга исправно, регулярно поднимая себе настроение этими локальными шутками, вызывающими у окружающих желание записать их обоих к психиатру. Сейчас это тоже оказывает нужный эффект, Арсений расслабляется буквально по щелчку. — А если серьезно? — Давай поужинаем в Дюжине сегодня? — вопросом на вопрос отвечает Арсений и замечает, как Грам облегченно выдыхает. Аня всегда так реагирует, когда он не стремится закрыться от ее вопросов, а наоборот старается создать все условия для нормального разговора. Арс смотрит на нее сейчас и думает, что безмерно благодарен ей за нее же — он не берется мусолить, кто кого заслуживает, а кто нет, просто чувствует невероятное тепло от того, что они друг у друга есть и на каком-то интуитивном уровне чувствуют, когда и с каким посылом лучше подойти, чтобы напомнить, что они оба из себя представляют. — Арсений, готовы продолжить? — материализуется перед ним одна из ассистенток, немного сбивая только появившийся хороший настрой, но стоит Ане скорчить важную моську, а следом одобрительно и поддерживающе кивнуть, как Арсению начинает казаться, что завалить остаток интервью будет непростительно. Девушка-интервьюер — кажется, ее зовут Екатерина — уже ждет его на том же кресле за небольшим столом, когда он с излишней грацией занимает свое место напротив нее, и она заканчивает последние приготовления, включая аппаратуру и раскладывая перед собой несколько листов с необходимыми материалами. Ассистент еще раз проверяет готовность петличек, а Арсению почему-то хочется дурачиться, видя их серьезные выражения лиц, пока Аня занимает выделенное ей место в другой части помещения. — Итак, продолжим. Арсений, в интернете пишут, что вы боитесь летать, не садитесь рядом с водителем на пассажирское кресло и вообще очень суеверны в этих вопросах. Это так? — чеканит та, а Арсений думает, что ей однозначно не хватает профессионализма — кто так прыгает с места в карьер. — Я стал чуть волнительнее относиться к перелетам. Но суеверий или паники нет. Есть небольшое волнение. В том числе из-за новостей. Когда про это начинают говорить, понимаешь, что это опасно. Начинаешь думать, отсюда и возникает иррациональный страх, — нарочито четко и выдержанно проговаривает Арсений, будто бы в отместку за ее дилетантство. — Из некоторых источников нам известно, что ваша будущая роль как раз будет связана с авиацией. Обусловлено ли этим ваше волнение? — интервьюер поднимает на него осторожный взгляд, закапывая себя этим с головой — интересно она решила подойти к слухам о грядущем фильме. — Нет, это никак не связано. Разумеется, любой профессиональный актер, готовясь к той или иной роли, старается полностью погрузиться в деятельность и характер своего персонажа, и в данном случае это, наоборот, располагает возыметь противоположный эффект, — Арсений максимально размывает подробности, но старается закинуть удочку для ее будущего вопроса, надеясь, что она им воспользуется, а не пойдет по своему плану, потому что с легкой подачи, кажется-Екатерины — говорить о будущей роли внезапно хочется до зуда на кончике языка, но кто он такой, чтобы не поломаться. — Когда вы готовились к роли лидера преступной группировки, были ли особые сложности? — озвучивает вопрос она, теребя уголок одной из своих бумажек, и Арс думает, как тяжело живется людям, не умеющим импровизировать — ну на блюдечке ведь положил идею вопроса. — По-настоящему тяжелых моментов не было. Я неплохо осведомлен в истории тех годов, поэтому понимал и чем обусловлены некоторые черты характера героя, и предпосылки ко многим его поступкам. Плюс мне очень повезло с партнерами, мы все осознавали, какую картинку на выходе должны получить как режиссеры, так и зрители — это сыграло весомую роль, — Арсений размеренно перебирает пальцами по холщовой обивке кресла в ожидании следующего вопроса. — Картинка, действительно, получилась невероятная, чего стоят одни только костюмы и декорации. Не было ли дискомфорта или ощущения внешнего несоответствия своему герою? — Исключено. Я чувствовал себя максимально комфортно в образе английского денди, да и сшитый твид, на мой взгляд, любому человеку вселяет если не уверенность, то хотя бы мнимую исключительность. Аксессуары, передающие стиль моего персонажа, тоже делали свое дело. Я в целом очень трепетно отношусь к ролям, в которых немалую часть образа и характера можно передать через не просто внешний вид в целом, а именно через одежду, — Арс заканчивает на такой фразе нарочно и пристально наблюдает за похуй-будешь-Екатериной, мысленно посылая ей сигналы: «Спросиспросиспроси». — Как уже было сказано, по нашим источникам ваша следующая работа будет об авиации, а следовательно предполагает особую униформу. Обусловлен ли ваш выбор таким отношением к специфике образа? «Бинго!» Арсений готов обернуться улыбкой чеширского кота, но внешне продолжает держаться беспристрастно и непоколебимо, замечая, как в дальнем углу Аня показательно закатывает глаза и изгибает рот в гримасе: «Я оторву тебе все, что можно, как только вы закончите!». — Не думаю, что это стало решающим фактором. В грядущей роли меня привлекли скорее характер героя, его взгляды и сама история. Было бы огромным упущением отказаться от перспективы сыграть человека, для которого свобода в любом из ее проявлений значит настолько много, что является не просто жизненной целью, а почти синонимом ко всему его существованию. Эта роль зацепила меня еще и тем, что это прекрасная возможность испытать то, что мне пока недоступно в полной мере — позволить себе быть тем, кем я не являюсь, но очень бы хотел когда-нибудь прийти к такому. Кому, как не КВС, дозволено осознавать, что жизнь не ограничивается топтанием на земле, а течет, летит и переплетается со множеством таких же жизней, которые тоже становятся твоими. Бесконечность невозможно разгадать, но можно почувствовать, и кто мы такие, чтобы игнорировать эту возможность, — заканчивает Арсений и отдаленно слышит, как Аня просит организаторов закончить интервью. Помещение снова погружается в рабочую суету, прости-если-ты-не-Екатерина растерянно поднимается с места, ровной стопочкой складывая свои листы, и благодарит за увлекательный разговор, обещая сделать из него интересный материал, а Арсений думает, что ему тесно, и, наспех сбрасывая с себя ненужные провода, торопится как можно скорее выйти на воздух. — Ну и что ты устроил? — спустя несколько минут интересуется Аня, вставая рядом с ним у цоколя бизнес-центра и накидывая Арсению на плечи его пальто. — Я не для того выносила мозг всей их шайке-лейке нашими требованиями, чтобы ты сам потоптался на них своими прекрасными черевичками, — в ее тоне нет злобы, скорее просто спокойная неудовлетворенность результатом вперемешку с напускным осуждением. — Ну ничего лишнего же не сказал? — Арсений наблюдает за тем, как Аня выверенно закуривает. — Ну кроме слов о том, что тебе недоступно в полной мере испытать свободу, которые всякие низкопробные недожурналюжки растащат на инфоповоды, сделав тебя страдальцем всея Руси и Англии, ничего! Ты, конечно же, прав, — ерничает Грам, тонкой струйкой выпуская изо рта дым. — Что делать будем? — легко спрашивает Арс, примерно предполагая, какой получит ответ. — Ну тут два стула, Сень, либо страдать, либо запретить к использованию вторую часть ответов. На какой сам сядешь, на какой меня посадишь? — с невероятно серьезным видом отвечает Аня, даже не смотря на него. — Тебя на второй, — старается в том же тоне выдержать свои слова Арсений, хоть и понимает, что еще немного и посыплется. — Ну и отлично. Между ними повисает интригующее молчание, развеять которое нужно безотлагательно, и Арсений уже знает, что он озвучит в следующую секунду. — А как интервьюера звали? — Арсений думает, что еще секунда и он бессовестно заржет в голос. — Елизавета, — по голосу Грам понятно, что та тоже на грани. — М, я думал Екатерина. Аня издает какой-то сдавленный хрюкающий звук и, не сдержавшись, начинает истошно хохотать, заставляя Арсения разразиться таким же гомерическим смехом. Они тратят на оставшиеся организационные вопросы не больше получаса — забрать вещи, поговорить с организаторами и попрощаться — а после выезжают наконец в Дюжину, чтобы, как и договаривались, поужинать и немного поболтать, и Арсу почему-то кажется, что он давно не был так счастлив, как сегодня.