***
После ужина с Арсением Аня выезжает из Дюжины к себе, когда на часах нет и семи, и думает, что это даже к лучшему — она давно не отдыхала в компании самой себя, и даром что ее отдых будет предполагать очередной вечер за обработкой фотографий. Она не помнит толком, когда именно у нее возникла настолько сильная страсть к созданию и ретуши совершенно разных фотографий — кажется, это пошло еще после той первой халтурки, которая после переезда в Париж нужна была скорее для заработка, чем для души, и приходилось снимать всяких танцоров, актеров и другие культурные слои — а сейчас, когда к работе это не имеет никакого отношения, фотографии всецело превратились в обыкновенное хобби, на которое почти не остается времени, хоть она и старается не забрасывать это дело. В такси пахнет чем-то резким и химозным, будто водитель поскупился на нормальный ароматизатор и купил задрипанную елочку, обещающую запах сандала и пряностей, которая на деле воняет дешевым мужским дезодорантом. В шторке непросмотренных уведомлений красуются парад лайков и напоминание о том, что нужно выпить воды — Ане бесчестно хочется выпить совсем другого, когда она долистывает список до конца и замечает сообщение от Руслана, в котором тот уверяет ее, что не шутил, когда предлагал забегать в гости, если она окажется в Москве. Их общение завязалось странно после того знакомства; следующим же днем Руслан написал, начав переписку с извинений за, по его мнению, «ужасный, но все равно приятный, танец», и Аня тогда не сдержала смешок, ответив, что ничего другого и не ждала, но танец и впрямь был несмотря ни на что приятным. А дальше полетел какой-то идиотский поток нечастых сообщений, потому что Белый старался шутить, а Грам отвечала, что такими темпами стендап в их случае стоит переименовать в апдейт, намекая на обновления чата и надеясь донести, что ему вовсе необязательно поддерживать интерес к своей персоне такими методами. Вот и теперь, уже по истечении трех дней, они не атакуют друг друга тысячами бессмысленных сообщений и не гипнотизируют телефон в ожидании минимальной активности в свой адрес, но с теплотой в солнечном сплетении смакуют на языке ощущение, что в какой бы момент кто-то из них ни взял в руки телефон, в диалоге будет висеть что-то, от чего ответ набирать придется двумя руками, а не одной, потому что хочется скорее, хочется все ощущения впихнуть в молчаливые тридцать три буквы. Разве что сейчас последнее сообщение от Руслана немного настораживает. Аня слукавит, если скажет, что ей совсем этого не хочется, потому что, ну кому она врет — Белый интересный как минимум собеседник, как максимум — мужчина, — но ее останавливает неуверенность в собственных ощущениях. Это может стать прекрасным курортным — если Петербург дозволено называть курортом — романчиком, без романчиков и всех этих занимательных сложностей, только вот такого ей уже больше не хочется — можется только, но она в себе и не сомневалась. Дело до обидного оказывается не в Руслане, а в ней самой, которая, истосковавшись за чем-то неуловимо длительным и охолостело серьезным, боится посчитать вкусным то, на что первым упал взгляд в какой-нибудь заведомо ужасной забегаловке. Грам, размышляя без иллюзий, хотела бы увезти с собой воспоминания о Руслане, как увозят обычно с отдыха магнитики на холодильник, а не путеводитель, который одним своим наличием будет напоминать, сколько всего не удалось посетить, и тянуть тем самым обратно. Сообщение она так и оставляет непрочитанным — ответит позже, может, завтра на свежую голову — а сейчас, уже сидя в собственном номере и, как и планировала, отсматривая недавно сделанные снимки, вспоминает разговоры за ужином с Арсением, который красуется на фотографиях в голубой шапке. Они тогда единогласно спонтанно решили, что тот день идеален для фотосессии, сняли первую же свободную студию и оба скорее отдыхали, нежели действительно производили качественную съемку, однако Арс на фото все равно красивый, как черт, хоть и выглядит разморенной зефиркой небесного цвета. Грам думает, что Попова, на самом деле, грех не любить, тем более что что-то другое к нему, на манер Тютчевской России, применить можно с трудом: понять — да куда уж там; верить в него — себе дороже; восхищаться — кому и что это даст; уважать — можно, но сложно, если знать всю говеность его характера, а потом вдруг осекается — не ей с позиции друга судить — когда-нибудь обязательно найдется Шизанутый — Аня, зная Попова, почему-то уверена, что это будет Шизанутый с большой буквы Ш — и сможет, в отличие от нее, собрать в себе все чувства и понятия по отношению к Арсу, потому что будет просто его. Она так сильно хочет, чтобы этот самый человек у него наконец появился, что начинает задумываться, что это почти нездорово, а потом возвращает взгляд на экран и отбрасывает все эти мысли, потому что, опять же, такого только любить. Они сегодня посидели слишком хорошо, будто оба решили взять перерыв от споров, загонов и проблем, которые есть как у нее, так и у него — Аня за столько лет его выучила, игнорировать его взвинченность бесполезно — и просто были рядом. Обсудили какую-то поверхностную чушь, решили, что оставшуюся съемку для ее давнего друга будет лучше провести завтра во второй половине дня, потому что чем скорее, тем лучше, а после просто молча наслаждались любимыми блюдами из картошки, потому что им вообще только волю дай — без слов заимеют уважение у всего белорусского народа. Проведя за ноутбуком непозволительно много времени для своего зрения, Аня, уже ложась спать, не сдерживается, отвечает Руслану сдержанное: «Буду в Москве 19-го, но освобожусь только к вечеру», отбрасывает телефон, ставя режим «не беспокоить», с мыслями — будь, что будет, оба ведь взрослые люди, и не видит ни как сообщение оказывается прочитанным меньше, чем через минуту, ни ответа: «Значит, на 19 и 20 беру выходные?».***
Арсений просыпается под уже привычные звуки из глубины квартиры, потому что Сережа снова куда-то опаздывает, презирая не по-христиански ранние подъемы, и даже не злится; выходит к нему взъерошенным и заспанным телом, чтобы сварить кофе, потому что это единственное, что он умеет готовить на завтрак, не считая каши, но Матвиенко кашу не ест, хоть и держит в шкафу кучу всевозможных круп, наверное, для видимости. Они успевают переброситься парой фраз о планах на день, дважды послать друг друга нахуй и обсудить, что хотят на ужин, параллельно разжигая споры о том, что же все-таки лучше: мясо — настаивает Матвиенко, или картошка — упирается Арс, чтобы Сережа привез из Дюжины на ужин уже готовую еду, не обрекая ни себя, ни его на готовку, а после Арсений, не обдумав даже толком шальную мысль, произносит то, от чего Матвиенко на мгновение застывает на пороге. — Сереж, я хочу купить квартиру в Питере. У тебя есть толковые риэлторы на примете? Не то чтобы Арс против такого своего решения, просто осознает, что оно, даже если окажется правильным и не лишним, все равно поспешное, но слово — не воробей, а Сережа — хороший друг, поэтому после недолгого замешательства отвечает, что скинет контакты, как только доедет до какого-то своего ресторана, названия которого Арс даже не старается запомнить. Уже после утреннего душа, когда Арс варит себе очередную чашку кофе, ему безо всяких комментариев приходит от Матвиенко сообщение с номером и именем «Алёна Риэлтор Спб», которое заставляет на секунду выпасть из рутины в воспоминания. Алёна. Арсений знает, что девушка, контакт которой прислал друг, не имеет ничего общего с человеком, который всплыл в голове, но не может противиться нахлынувшим воспоминаниям о последних серьезных отношениях и недолгом браке, разрушившемся неожиданно для них обоих. Они познакомились еще до его переезда, когда оба служили в питерском театре, а потом после года счастливых, наверное, отношений Арс решил сорваться тогда еще в Испанию к отцу, не имея ничего, кроме мечты и предложения сняться в достаточно неплохом, хоть и авторском, фильме, поэтому, как только разобрался с жильем, сразу забрал ее к себе, предварительно расписавшись в Питере, чтобы облегчить процедуру переезда. Первый год в Испании они прожили во всех смыслах съемно — снимали квартиру, пока у Арса шли съемки — а после он прошел пробы в сериал, который и принес ему нынешнюю известность, заставив снова переехать, только уже в Англию и без Алены, которая в один момент — в максимально неудобный и несвоевременный — огорошила новостью о беременности. У Арсения тогда просто не было выбора, как он считал и считает сейчас, потому что вопрос самореализации стоял главнее, и чаша весов с карьерой актера не давала ни единого шанса чаше, на которой была счастливая семейная жизнь, ребенок и куча вытекающих из этого сложностей. Арс, как сейчас помнит, как предложил ей тогда сделать аборт и, разумеется, снова поехать с ним, но меньше всего ожидал, что Алёна откажется, потому что по собственной глупости забыл, что его цели могут совершенно не совпадать с целями любимого на тот момент человека. Единственное, с чем Алена тогда согласилась, это с тем, что сделает аборт, потому что, по ее словам, не хочет иметь ничего общего с таким ужасным человеком, а после вернулась в Питер. Арс не может сказать, что расставание было болезненным, потому что работа в тот период затянула самым прекрасным из всех возможных болот и оставила только уверенность в том, что он поступил правильно, которая будто экстерном позволила перескочить на стадию принятия, исключив предшествующие тяжелые четыре этапа. Однако это все равно не мешало Арсению чувствовать некоторую ответственность и отголоски былых чувств, а потому первые месяцы после разрыва старался по возможности финансово помогать, зная, что девушка оставила в родном городе все, когда решила поехать за ним. Сейчас от той любви в Арсении не осталось ничего, кроме уважения к бывшей супруге, потому что она, даже пойдя у него на поводу и, пусть и из собственных соображений, решив избавиться от ребенка, все равно осталась верна своим убеждениям и мечтам, которые, к сожалению, слишком разнились с его собственными. Из воспоминаний Арсению помогает вырваться тонкая струйка кофе, с неприятным звуком стекающая по столу на пол из переполненной чашки, стоящей в кофемашине. Он спешно отключает ее, убирает последствия мизерного потопа и садится за стол, стараясь отмотать назад мысли, чтобы вспомнить, что он вообще собирался делать до этого экскурса в события шестилетней давности. Арс вылавливает в памяти желание заняться покупкой квартиры и созвониться с риэлтором и, не давая себе ни минуты, чтобы усомниться в правильности своего решения, набирает присланный Сережей контакт. Слушая долгие гудки, он почему-то думает, что ведет себя как паразит, желая оставить для себя как можно больше мест для существования, но не успевает углубиться в эти неприятные мысли, слыша, как из трубки доносится женский голос. — Алло, Алёна, добрый день. Меня зовут Арсений. Ваш номер дал мне Сергей Матвиенко, сказав, что вы риэлтор. Я хотел бы как можно скорее купить квартиру в Петербурге, вам было бы интересно посотрудничать? — выпаливает он и слышит обнадеживающее согласие, а потому облегченно выдыхает, погружаясь в разговор о потенциальной встрече для обсуждения деталей. Кофе в принесенной с собой чашке даже не успевает остыть, отмечает Арсений, когда кладет трубку, предварительно договорившись о встрече на завтра, и почему-то радуется обоим этим фактам до сбивающегося дыхания. Он проводит за столом еще около часа, обдумывая детали будущей квартиры, а после поднимается на ноги, чтобы начать собираться на фотосессию с тем давним другом Ани, и в этот момент ему почему-то кажется, что он все делает правильно.***
Если бы в мире существовал топ особо бешеных дней, то Антон уверен, что этот явно выбился бы в десятку фаворитов, потому что усталость всего к трем часам дня такая, что впору свалиться с ног от одной мысли, что впереди еще двухчасовой отбор лучших команд. Его радует лишь то, что по окончании он на всех парах ломанется домой, откуда, даже не поднимаясь в квартиру, заберет Иру, и они еще сутки проведут, катаясь как сыр в масле на массажах, в каких-то невъебательских банях, описание которых он не запомнил, и просто вдали от города. Вчерашние планы, заключающиеся в спокойном вечере, просмотре сериала и сексе на сон, что называется, грядущий, оправдались лишь наполовину, потому что после ужина и часового обсуждения о том, какую программу отдыха выбрать в условиях ограниченного времени, Антон закономерно уснул из-за непривычно раннего подъема, однако его это почти не расстраивает — у них сегодня вся ночь впереди в обстановке, которая в принципе ни на что другое и не располагает, хоть с ночью он, конечно, даже мысленно переборщил — ему уже и пары брошенных палок хватит за глаза после почти недели без секса. — Тох, вы с Кридом закончили? — вкрадчивый голос Леши Баштового останавливает его посреди коридора, предзнаменуя определенно что-то не очень хорошее — по крайней мере, Антон именно так трактует для себя его интонацию, но все равно согласно мычит и оборачивается. — Можешь тогда подойти? Мы тут вопросы для Попова подготовили, а раз тебя завтра не будет, то чекни сейчас, может, подкинешь чего, — объясняет Леша с доброй полуулыбкой. Антон думает, что у него к Попову только один, ничего, кроме недовольства под собой не имеющий вопрос: «Как тебя, такого долбоеба, свет белый носит?», и решает, что лучше бы ему все-таки заранее увидеть адекватные вопросы от ребят, чтобы не спросить свой прямо в ходе съемки. В небольшом кабинете его уже встречают Дрон и Журавль, сидящие на диване за ноутбуком; он пристраивается к ним сзади, чтобы с высоты своего роста без проблем увидеть то, что они там понаписали. — Стасу понравились, если что, — говорит Дима так, будто это невероятно важно, пока Антон думает, как бы так сказать, чтоб никого не обидеть. — Блин, четвертый и пятый вопросы норм, первый — тоже окей, типа, я могу понять, весна, солнце печет, все тает и все дела, — выбирает он максимально вежливую формулировку. — Третий — пол беды, хуй с ним: вопрос про кино, он актеришка, но, блять, второй — это сразу нахуй, какое еще оливье, у нас март на дворе, а не Новый год, — Шаст даже голоса не поднимает, просто говорит это таким тоном, будто сам факт будущего присутствия Попова — это заведомо плохая идея. — Да здесь, блин, просто самый известный русский салат, а так как он переехал, хотим подловить на том, что ему нужно будет звонить кому-то из русскоговорящих контактов, — как умственно отсталому объясняет Дрон, и Антон тушуется, потому что звучит вполне логично, да и все его личные проблемы должны оставаться личными. — Тогда ок, — только и бросает Шаст, намереваясь покинуть кабинет, но слышит в спину еще кое-что. — По рекламе будут три вставки: с хендайками, кошачьим кормом и хлопьями. Текст их ты знаешь, это как раз те, которые висят уже несколько недель, — сообщает уже Леша. Антон думает, что в этот выпуск в целом было бы неплохо напихать побольше рекламы, чтобы все плевались, но молчит, согласно кивая ребятам, мол, понял-принял, и уходит искать Стаса — им перед отбором нужно будет еще успеть согласовать всякие мелочи.***
После фотосессии Арсений возвращается домой уже под вечер, ужасно вымотанный и голодный, и хочет буквально расцеловать крутящегося на кухне Сережу, который, судя по одежде, тоже вернулся не так давно. Они перебрасываются приветствиями через коридор, после чего Матвиенко сообщает, что греет им еду, поэтому: «Сюх, давай по-скоренькому, потом переоденешься, жрать хочу, умираю!», и Арс, едва расправившись с верхней одеждой, несется мыть руки. — Блять, напугал. Что за боевой раскрас на тебе? — морщит какую-то неприязненно-придирчивую моську Сережа, когда наконец оборачивается на вошедшего Арса. — А, да это после фотосета, — вспоминает Арсений о своих накрашенных глазах, но не разделяет Сережиного мнения, поэтому недовольно ощетинивается: — И мне вообще-то идёт! — Да идёт-то идёт, просто ну тебя нахер, вчера мне тут рассказывал, как за обе команды начал играть, сегодня накрашенным явился, давай завтра без сюрпризов только, — ржет Сережа со своего, по собственному мнению, остроумного замечания, но видя постное лицо Арса, успокаивается. — Завтра вечером я вообще в Москву улетаю, так что не переживай, передохнешь от меня, — стараясь звучать максимально едко, проговаривает Арсений, но и сам слышит, что в голосе пробиваются разочарованные нотки. — А что ты там забыл? — на полном серьезе спрашивает Матвиенко, расставляя на столе подогретые блюда. — Да «Контакты» эти снимать будем, помнишь, обсуждали здесь со Стасом и Шастуном вашим, — Арс только сейчас, кажется, осознает все масштабы трагедии, поэтому даже не надеется выглядеть воодушевленно или бодро. — О-о, такое забудешь, — Сережа усаживается на свое место и сразу закидывает себе в рот небольшой грибочек. — Я, кстати, так и не понял, чего вы с Антохой не поделили, — невнятно бормочет он, и Арсений думает, что, если не выговорит все сейчас, лопнет. — Да не ебу я, что мы не поделили! Это он там что-то делить захотел, а не я, — выпаливает Арсений и, замечая поднятый на себя скептический взгляд, продолжает: — Ваш Антоха, видимо, решил, что раз я свалил тогда, то меня можно во всех смертных грехах обвинить, — он прилагает зверские усилия, чтобы произнести это так, будто его совсем не волновало и не волнует поведение Антона, и в целом, как ему кажется, у него это получается, в голосе остается разве что легкое пренебрежение. — Каких еще смертных грехах, что ты несешь? На секунду Арс даже сомневается в своем здравомыслии, потому что в голове не укладывается, как Матвиенко может не понимать таких очевидных вещей, а следом сдувается, как отпущенный шарик, от мысли, что, может, это он сам себе надумал что-то, чего не было в действительности, но вовремя вспоминает аналогичное предположение Сурковой. — Да в том, что шоу не получилось, — старается стоять на своем Арсений, но с каждым словом сам себе верит все меньше, только сейчас понимая, что это выглядит так, будто он считает себя пупом земли, поэтому спешит оправдаться хотя бы для Сережи: — И это не только мое мнение, Оксана тоже так считает. Матвиенко хмурится сильнее, и Арс думает, что неосознанно применил на нем один из самых действенных рычагов давления, зная, как тот относится к Сурковой, но изменить уже ничего не может, как и, видимо, не сможет теперь получить объективную точку зрения от Сережи. — Звучит пиздец глупо, но даже если это так, то что теперь? Глотки друг другу перегрызть? Вы это не обговаривали и никогда не обговорите, так что успокойся хотя бы ты, — серьезным тоном отрезает Матвиенко, кажется, и впрямь задумываясь над такой причиной поведения Шастуна, но видя, что Арсений готовится сказать что-то еще, добавляет: — Я никогда в душу к Антохе не лез и не буду, но если ваши перепалки рил были из-за этого, то я бы на твоем месте просто старался игнорить, чтобы не нарываться на конфликт, — эти слова Сережи почему-то успокаивают в той же мере, что и злят, потому что игнорировать Арсений не может. Каждый раз задумываясь над их с Шастуном немногочисленным общением, Арс постоянно приходил к одному и тому же вопросу — почему Антон не пресек еще одну, пусть и рабочую, встречу после случившегося на открытии, когда у него появилась такая возможность? — Арсений ведь ему сам на следующий же день прямым текстом сказал, что не считает эту затею хорошей, что готов собственноручно слиться, на что тот с каким-то не иначе как садистским удовольствием начал разыгрывать спектакль одного недоактера в жанре лицемерие. Тем более, если гипотетически предположить, что Арс обманулся с причиной, заключающейся в его отъезде, то такое повышенное — хоть и негативное — внимание со стороны Антона объяснениям не поддается и вводит в рациональный диссонанс. — Вообще не понимаю, почему тебя это так задевает, тебя мало людей, что ли, ненавидят? — отвлеченно вопрошает Сережа, замечая, что предыдущая его реплика осталась без ответа. — Не мало, но здесь другое! Антон другой, понимаешь, Серег? Он не завистник, не диванный хейтер, не разочаровавшийся фанат, он… — Арсений прерывается, чтобы набрать воздуха, но сделав это, не знает, что сказать дальше: — Ой, в пизду! — Вот именно, Арс, он никто из тобой перечисленных, а вот в тебе я уже сомневаюсь. Ведешь себя как фанатка-тринадцатилетка — «он обьятил на миня внимание», — Сережа даже вилку из рук выбрасывает, вскидывая руки на последних исковерканных словах в будто бы восхищенном жесте. — Если он твое голубиное сердечко покорил, то так и скажи, мне похуй, осуждать не буду, — Матвиенко снова берет в руки откинутый прибор и принимается ковыряться в еде. — Херни не неси, — пресекает Арсений и благодарит собственный голос за то, что тот прозвучал со стальным осуждением в то время, как в голове тревожной красной кнопкой загорелось предательское — он прав. Только прав Сережа вовсе не в том, что Шастун симпатичен самому Арсу, а в том, что такое внимание к случившемуся выглядит странно и почти нездорово, и, пожалуй, в том, что с этим теперь уже точно пора заканчивать — они были, есть и будут друг другу чужими людьми, а потому придавать такое значение его поведению элементарно глупо. Остаток ужина они проводят в тишине, и Арсений благодарен Сереже еще и за это — говорить о чем-либо сейчас не хочется совершенно. Уже закончив с едой и полностью погрузившись в телефон, Сережа внезапно цокает и тянет едва различимое: «Бля-ять», заставляя Арса поднять на него вопросительный взгляд. — Да я ж эфир планировал сегодня провести, забыл совсем, — он забавно хмурится и не слыша от Арсения ответной реакции, неожиданно спрашивает: — Ты как? Со мной будешь сидеть или не хочешь? Арс думает, что именно сегодня и именно этим вечером он не против даже богомерзкого цирка с Матвиенко в организаторах, потому что внезапно начинает чувствовать иррациональную тоску — с ним, если по правде, всегда так бывает, когда что-то, чему он уделял слишком большое значение, оказывается бессмысленным — а потому он кивает, после негромко соглашаясь уже вслух, и информирует о том, что предварительно сходит в душ, чтобы смыть последствия сегодняшней съемки. Сережа на это задушенно прыскает, активно поддакивая, что в таком виде он его в свой эфир точно не пустит. Они выходят из-за стола, договорившись, что начнут трансляцию примерно через час — Сережа тут же принимается запускать посудомойку, пока Арс бредет в душ, отгоняя от себя неприятные мысли, и квартира погружается в негромкий домашний шум.***
Испорченное невесть чем настроение не возвращается к Арсению даже спустя полчаса с начала эфира. С экрана телефона на них с Сережей смотрит какой-то лупоглазый челкастый паренек, уже отпевший свою песню — и состояние Арса, по ощущениям, тоже — и болтающий сейчас с Матвиенко о какой-то чепухе. Слушать их разговор до тошноты не хочется, вместо этого Арс впервые обращает внимание на стену за спиной, мелькающую в экране, позади их с Сережей лиц. На ней, на полосатом панно, висят две незамысловатые картины с простецкими словами на каждой — «HOME» и «LOVE», и Арсению кажется, что там им и место — в картинках над диваном — чтобы не тратить ни время, ни поиски на чувства. На старую закваску в лице утренних воспоминаний о браке накладывается любая мелочь, вызывающая уже забытое и ненужное чувство тоски по отношениям. Последние, к слову, закончились у Арсения за несколько месяцев до этой поездки и были даже вполне сносными — почти счастливыми, хоть и не особо серьезными — просто как-то так вышло, что они с теперь уже бывшим молодым человеком немного не совпадали в графиках, что вызывало логичные ссоры на почве недостаточного общения, а еще совсем не умели разговаривать, что и приводило к постоянным закономерным цепляниям из-за непонимания. — О-о, какая птица ко мне в трансляцию залетела, а то до этого все синички, да синички, — неожиданно громко тянет Сережа, вырывая Арса из собственных мыслей. — Блин, стой. Ты в офисе, что ли, до сих пор? — Матвиенко приближается к телефону, чтобы рассмотреть обстановку позади незнакомого для Арсения человека, полностью закрывая ему обзор. — Это Журавль, приятель наш, — отстраняясь от экрана, оборачивается Сережа, негромко объясняя, кто это такой, а после снова переводя взгляд в экран. Арс только сейчас замечает у тучного парня в руках гитару. — Ага, мы тут с ребятами из команд и крю решили остаться и посидеть после отбора, смотрим, ты свои унылые концерты проводишь, вот и решили присоединиться, — легко рассказывает тот, и Арсений наконец складывает в голове, что это наверняка какой-то общий друг всех, кто связан с импровизацией. — Так вы там все, что ли? Ну-ка позови этих гусей, хоть поздороваюсь, — посмеивается Сережа, пока Арс думает, что лучше не надо, почему-то опасаясь увидеть лицо Шастуна — ему сегодня того и в разговорах с Матвиенко хватило. — Не, Стас с Димкой же у нас семейные люди, так что они почти сразу уехали. — Ну так Шаста, значит, зови, он у нас пока такой участью не обременен, ему и вне дома можно ночевать, — продолжает вопить Сережа, а Арсений замечает за спиной этого Журавля еще одного незнакомого мужчину, видимо, пришедшего на крики. — А вот это ты зря, он еще раньше этих свалил, у них с Иркой там сегодня романтик за городом наметился, так что Антоха сегодня ночует в каком-то отеле, — декламирует слишком радостный голос из динамиков, и Арсений чувствует зависть. Он поднимается на ноги резко даже для самого себя, привлекая непонимающий Сережин взгляд, и, негромко оповещая того, что скоро вернется, спешит покинуть гостиную и выйти на балкон, чтобы подышать свежим воздухом. Уже в прохладной лоджии, в которой минутой ранее он открыл окно, Арсений думает, что завидовать плохо, но ничего не может с собой поделать — слова Сережи о том, кто, где и почему может ночевать иррационально задевают, потому что он сам может проводить ночи вообще где угодно, не ограничиваясь городами и странами, и от этого веселее не становится. Не к месту вспоминается случайно увиденное на открытии и последующее поведение Ирины, которая даже от его взгляда пряталась, понимая, что Арсений теперь в курсе ее измен Шастуну, и от этого становится еще печальнее, но уже за Антона. — Чего раздетый выперся? — доносится из-за спины голос Сережи, и Арс оборачивается, замечая того в дверном проеме. Сережа смотрит странно, будто осуждает и сочувствует одновременно, но больше ничего не говорит, а Арсению хочется перевести тему от одной мысли, что Матвиенко мог про него подумать. — Ты уже все с эфиром, что ли? — он неловко улыбается. — Не, за колой вышел, пока Журавль гитару настраивает. Ты идешь? — у Сережи даже голос какой-то не такой — он значительно тише и вкрадчивее, и Арс решает уверить его в том, что все в порядке хотя бы из вежливости. — Серег, все хорошо, что бы ты там ни подумал, я просто немного устал. Сейчас покурю и приду, — Арсений снова улыбается и тянется к пачке на подоконнике, но застывает, слыша то, чего ожидал от него меньше всего. — В квартире покуришь, пошли. Сказав это, Сережа уходит, не дожидаясь ответа, и затем по звукам, видимо, все-таки забирает из холодильника колу, за которой изначально и шел — Арсений надеется, что именно за ней. — Арс? — снова зовет Матвиенко, и, не находя в себе желания спорить, Арсений закрывает окно и, захватывая пачку и зажигалку, выходит к Сереже, который, заметив это, уже следует обратно в гостиную. — Ну вы чего так долго? Я для кого петь-то собрался? — наигранно укоряет Журавль, едва они опускаются на привычные места. — Арсений, следующая песня для вас, раз уж вы гость, — объявляет тот с излишней фамильярностью и начинает наигрывать совершенно не вяжущуюся с его образом песню. Слушая эти полуночные песнопения, Арсений ловит себя на мысли, что этот Журавль безбожно фальшивит и в целом с завидной периодичностью не попадает по струнам, хоть и видно, что старается — даже слова некоторые переиначивает под мужской род, будто напоминая, что поет для самого Арса — и это вразрез со здравым смыслом забавляет настолько, что выбивает пару неконтролируемых смешков и заставляет по-дурацки улыбаться. Он заканчивает спустя примерно минуту, прощается с Сережей и говорит, что рад был увидеть Арсения перед послезавтрашними съемками, снова возвращая неприятное впечатление от вечера, а после отключается, оправдавшись, что его уже все потеряли. Матвиенко следом тоже прощается со зрителями и завершает трансляцию, переводя взгляд на Арсения, но несколько секунд молчит, просто рассматривая. — Мне стоит спрашивать? — внезапно разрезает звенящую тишину Сережа, так и не отводя взгляд, на что Арсений отрицательно качает головой и улыбается, прикрывая глаза. — Я, наверное, пойду спать. Правда, устал сегодня, — Арс даже не врет, произнося это и поднимаясь на ноги. Сережа кивает и встает следом, но окликает его уже у двери в спальню, заставляя обернуться. — Ты курить-то будешь? — он усмехается, собирая с небольшого журнального столика то, что нужно отнести на кухню. — Ты ж запах не любишь, — склоняя голову вбок, по-доброму лукаво улыбается Арсений, вспоминая первый день своего пребывания в этой квартире. — Рожу твою недовольную я не люблю больше. — Спокойной ночи, Серег, — не убирая с лица улыбку, прощается Арсений и скрывается от проницательного взгляда в спальне, надеясь успеть поговорить завтра. Он проваливается в сон почти сразу, едва голова касается мягкой и прохладной подушки, предварительно заведя будильник, чтобы не проспать на встречу с риэлтором, видеться с которым хочется теперь значительно меньше, но коней на переправе не меняют даже такие ярые фанаты менять все подряд, как Арсений.***
Гостиничный номер не теряет товарного, что называется, вида, даже с рюкзаками в углах, немного раскиданными по креслам вещами и расправленной для сна кроватью. Антон выходит из ванной как раз, когда Ира, переодевшись в пижаму, собирается ложиться на свою половину, но застывает, слыша уведомление собственного телефона на прикроватной тумбе. Шаст думает, что ему показалось, что Кузнецова как-то слишком непривычно дернулась от звука и почти судорожно схватила телефон, чтобы проверить сообщение или просто уведомление, поэтому не придает этому значения и просто шагает к своей излюбленной стороне кровати, пока Ира как-то сбивчиво и шумно вдыхает, тут же принимаясь набирать ответ, немного хмурясь и кусая изнутри уголок губы. — Там что-то серьезное? — интересуется Антон спустя минуту наблюдения за взвинченным поведением обычно уравновешенной Иры. — Нет, все нормально, — сразу же откликается та, но продолжает что-то бегло печатать. — Дарина просто пишет. У них же Демид простыл, вот она и советуется. От ее вида и интонации Антон бы даже засомневался в правдивости сказанного, если бы не услышал вполне серьезную причину — кто станет прикрываться здоровьем ребенка. Он ждет еще несколько минут, тоже проверяя пришедшие уведомления, а после откладывает телефон и, замечая Иру на прежнем месте с тем же выражением лица и бегающими по экрану пальцами, спешит снова ее окликнуть. — Ир, — она поднимает хмурый и вороватый взгляд. — Давай вы завтра поболтаете, Дарина сама разберется, у нее там Стас и немалый опыт в лечении собственного ребенка, ты ей здесь такой себе помощник, — Антон только сейчас задумывается, что это действительно странно, что Шеминова не может справиться сама, а спрашивает совета у не умелой в плане ухода за ребенком Иры. — Да, сейчас, — она отправляет что-то еще и блокирует телефон, отключая звук и пряча его под подушку, а после наконец ложится рядом. — Все в порядке? — после паузы спрашивает Шаст, замечая, как она тяжело вздохнула, лежа на спине и глядя в потолок, а после немного нависает над ней, стараясь заглянуть в глаза. Ира кивает, опуская веки и дергая уголком губ в улыбке, и Антон ей почему-то не верит. — Ты обижена на что-то? — задает он следующий вопрос, наконец улавливая ее взгляд. — С чего ты взял? — легко отвечает вопросом на вопрос Кузнецова, быстро моргая. — Просто у нас всё как-то странно в последнее время, — решается назвать правдивую причину Шастун, потому что думает, что тянуть уже больше некуда. — Все хорошо, Антон, — улыбается Ира, и он копирует ее улыбку, следом опускаясь, чтобы поймать ее губы и утянуть в поцелуй. Уже полностью нависая над ней, Шаст спускается по скуле на шею и ключицы, заменяя короткие поцелуи-бабочки более глубокими, вперемешку с легкими укусами, оставляющими красноту, которая пройдет максимум в течение часа, и делает вид, что вовсе не замечает, как Ира дернулась от вибрации под подушкой, инстинктивно немного поворачивая голову — она сама сказала, что у них все хорошо, а значит, у Антона нет причин в этом сомневаться, по крайней мере, здесь и сейчас.***
Арсений методично обводит взглядом видимую из окна Сережиной машины часть тротуара, когда они вот уже больше минуты стоят на светофоре, пропуская встречных водителей на перекрестке. — Ахереть, смотри, какие шарики у девочки! Там штук двадцать точно, — вскрикивает Арсений, заставляя Матвиенко резко обратить взгляд в свою сторону, а после, забив на манеры, тычет пальцем в силуэт удаляющейся из вида девчушки с огромной связкой воздушных шаров в руках. — Как ее вместе с этими шарами не сдувает вообще, — оценивающе тянет Сережа, снова возвращая взгляд на дорогу, когда объект их наблюдения выходит из поля зрения. — Ты только не ори больше, терпеть не могу, когда кто-то орет под руку, пока я за рулем, — он трогается наконец с места, не видя, каким недовольным взглядом Арсений вперивается в его ухо, но улыбаясь чему-то своему. — Ты до скольки сегодня? Я просто понятия не имею, сколько времени у нас займет эта встреча с риэлтором, а часов в семь уже надо будет выезжать в аэропорт, но я уеду еще раньше, чтобы за Аней заехать, — объясняет Арс свой вопрос и, несмотря на его содержание, сегодня даже не нервничает, будто растратив весь запас гонора за вчерашний вечер. — До шести постараюсь вернуться, но, честно, хуй знает, — не увиливая, отвечает Матвиенко, заезжая на выделенную полосу и включая аварийки. — Нам с Окс сегодня надо по всем рестам проехаться, поэтому если что, не обессудь, могу не успеть. Ты же девятнадцатого вечером возвращаешься? — зачем-то интересуется он. — Ну уже под ночь, в девять вечера прилечу, плюс пока до дома доеду, а что? — Арсений даже не смотрит на него, выискивая взглядом вход в нужный двор. — Просто спрашиваю. Сам тоже допоздна буду в этот день, так что, глядишь, в одно время приедем, — Сережа замолкает, и Арс, найдя, куда идти, наконец поворачивается к Матвиенко. Они прощаются их излюбленным жестом на случай, если все-таки не успеют словиться перед арсеньевским вылетом, и Попов покидает салон, а Матвиенко спешно, чтобы не забыть, пишет Оксане, что в ночь с девятнадцатого на двадцатое ему нужно где-то заказать связку шаров, потому что что-то ему подсказывает, что Арс за всеми этими разъездами умудрился забыть о собственном дне рождения или просто по обыкновению не привлекает к нему внимание, но Сережу это в принципе волнует в меньшей степени — если этот дурак радуется шарам, будут ему самые распиздатые шары.***
В зале ожидания привычно кишат люди разной степени опоздания, и Арс следит за ними, думая, что, даже если бы он измудрился опоздать на самолет, у него была бы впереди еще целая ночь, чтобы любым из способов добраться до нелицеприятной столицы, а значит, выбора у него не остается, хоть он уже и смирился с этим фактом десятки раз. Если Антон из каких-то известных одному ему соображений решил, что выпуску «Контактов» с Арсением в качестве гостя быть, то сам Арс даже ухом не поведет — поступки Шастуна его волновать не должны, даже если они напрямую касаются его самого — индифферентный настрой Попова не способен сбить даже СУ-35, хоть Арс и не врет самому себе, что ссыт не многим меньше, чем в тридцать пять, когда столкнулся с достаточно масштабными переменами в привычном укладе жизни и мировоззрения. Сейчас страх другой — его даже страхом назвать язык не поднимается — это скорее уверенная опасливость на почве сложившегося опыта, который, к бабке не ходи, подсказывает, что мирно и без перепалок не обойдется. Не то чтобы Арс и впрямь против — обычно он завсегдатай всех коротких беззлобных словесных склок, потому что задиристый сучий характер шансов не оставляет — но в их случае ему совершенно не хочется ругаться, потому что, опять же, вспоминается, что делить им нечего, да и Шастун в роли агрессора хоть и выглядит заманчиво, но скорее так, будто ему такое совсем несвойственно. — О чем задумался? — отвлекает Аня, вкладывая ему в руку стаканчик с кофе. Арсений соврет, если скажет, что ему совсем не хочется поделиться с Аней соображениями насчет Шастуна, но это все лишнее по обмусоленным уже со всех сторон причинам, поэтому решает поставить ее в известность насчет покупки жилья — обреченного пустовать, в его случае. — Я тут подумал, что неплохо было бы взять квартиру в Питере, — он видит ее изумленный взгляд, который почти сразу же сменяется заинтересованностью, и продолжает: — Сегодня утром встретился с риэлтором, решили остановиться на обычной двушке где-нибудь недалеко от центра. — Меня, конечно, немного настораживает твой настрой, но в целом, я даже рада, — улыбается Грам, прикладываясь к собственному кофе. — Блять, горячий, собака! — негромко ругается та, видимо, обжигая язык. — Я просто подумал, что лишним не будет, не у Серого же мне каждый раз останавливаться, когда буду приезжать, — задумчиво проговаривает Арс, переводя на Аню заискивающий взгляд, в котором тысяча и одна молчаливая просьба сказать, что это всё действительно того стоит. — Это круто, Арс, правда, но знаешь, — начинает Аня, и Арс клянет последними словами это нерушимое «но». — Просто это выглядит так, будто ты снова ищешь очередные пути к отступлению, — Арс видит, каких сил ей стоило сформулировать свое мнение именно так, а не иначе — излишне чопорно для дружеского разговора — скрашивая нелестную правду о его очередных потенциальных побегах, но почему-то не считает, что Грам стопроцентно права. — Но ведь сбегать туда, откуда уже сбегал, это скорее возвращение? — интересуется он, нарочно не акцентируя внимание на участниках этих веселых стартов. — Наверное, ты прав, — Аня улыбается тепло и обнадеживающе, и Арсу этого почти достаточно. — Все будет хорошо, — теперь ему достаточно точно.