Мы

— Тишина, — громко произносит Алексей Алексеевич, когда класс вновь начинает переговариваться между собой. — Уже конец урока, понимаю, что устали, потерпите немного. Ученики хоть и вправду устали, но учителя тоже понимают, потому успокаиваются и вновь погружаются в учебник, благодарно за то, что тот хоть не мучает какой-то тяжелой работой, и позволил последние несколько минут просто почитать параграф из домашнего задания в своем темпе. С этим классом Шевцов рука об руку уже два года, с тех пор, как от них отказалась предыдущая классная руководительница, потому что тоже не смогла с ними справиться. Не счесть уже преподавателей, которым эти ученики не поддавались, и администрация школы была уже совсем в отчаянии, когда предложила Алексею взять над ними руководство. Тот пожал плечами, да согласился, попытка — не пытка. Какого же было его удивление, когда дети то оказались вполне обыкновенными, не девиантами, лишь недисциплинированными, не имеющими должного руководства над собой. Уже через год между ними установилось доверие, те поняли систему кнута и пряника, понимали, что последует за каждым негативным выпадом, потому стали более управляемыми и спокойными. Звонок с урока даже не закончил свою трель, как треть класса подскочили, собираясь на ходу. Перемена короткая, а в столовку нужно успеть, что заставляет Шевцова улыбнуться. Тот ни слова не говорит, лишь кивает на короткое «до свидания, Алексей Алексеевич» от каждого ученика. Класс пустеет стремительно, но один только не торопится — Денис. По случайности его однофамилец, сидит рюкзак обняв, пока все не выйдут, а потом поднимается, то ль лениво, иль неловко, и подходит к учительскому столу. — Алексей Алексеевич, я исправил то, что вы просили, — тот кладет на его стол тетрадь, обычную самую, зеленую, такую уже ему надоевшую, выстраданную, над которой не одну ночь сидел, писал, зачеркивал, писал вновь, хотел ее порвать, сдерживался, вновь переписывал с чистого листа, все по новой, и вновь не получалось. Тяжело у него с причинно-следственными связями, не может Денис объяснить, как одно событие к другому привело, потому история и отнимает у него столько сил и времени. Преподаватель берет его тетрадь, открывает на последней странице, где вновь все зачеркнуто-перечеркнуто, буквально места живого нет, но нужный текст все же выделяется аккуратностью своей на фоне прочего, и даже разумная мысль в нем прослеживается, что невооруженным взглядом видно. — Молодец, Денис, — Шевцов берет ручку, поодаль лежащую, чтобы красными чернилами под работой пятерку вывести со своей росписью причудливой и тетрадь отдать ученику обратно. — Долго делал? — Всю ночь, — Денис вздыхает тяжело и сонно свободной рукой трет глаз под очками, пока кладет тетрадь обратно в открытый заранее рюкзак. — Чувствую себя извергом, — Шевцов усмехается и со своего места поднимается. — Ну написал бы мне, попросил сдать позже, думаешь, я бы тебе отказал? — Да я хотел вам написать, только поздно уже совсем было, около двух, вы спите уже наверное в такое время, — жалостливее брошенного котенка выглядит сонный Денис, который хоть и на две головы Алексея выше, но которого преподаватель до сих пор видит если не ребенком, то совсем еще подростком. — Да и не хочется вас отвлекать, все же за стенами школы ваше личное время и личная жизнь. — Солнце ты мое, моя личная жизнь и личное время полегли два года назад, когда я взял ваш класс на классное руководство, — Шевцов выходит из кабинета следом за учеником и на ключ его закрывает в два скорых оборота, после чего кладет ладонь на плечо одиннадцатиклассника. — Не волнуйся ты так, лучше к своим экзаменам готовься. Я вижу твои старания, силы, которые ты вкладываешь, чтобы держать хоть как-то мой предмет, и единственную тройку в аттестат я тебе не поставлю. Эти слова — бальзам Денису на душу. Словами не объяснить, какой камень с его плеч упал, какая ответственность сразу с него сошла, что едва ли не над душой стояла. То, из-за чего долго не мог уснуть, из-за чего все пальцы в небольших ранках, что сам расковырял на нервах, из-за чего начал ногой трясти, когда сидит, из-за чего губы все искусаны и в корках сухих. Не верится ему, что все оказалось так просто, и все, что нужно было сделать — подойти к Алексею Алексеевичу и просто поговорить. Он на преподавателя своего смотрит благодарно, и так хочется обнять, но субординация должна быть, и таких вольностей Денис себе не позволяет. Тот словно чувствует, хлопает его по спине несильно и кивает со своей дежурной улыбкой, мол, все хорошо будет. Одиннадцатикласснику голос не своим кажется, когда он благодарит учителя своего, а тот улыбается уже искренне и просит лишь не забивать на его предмет совсем. Денис кивает, конечно, и они расходятся у лестницы, что освещена с панорамных окон холодным февральским солнцем. Все еще на них остались на скотч приклеенные снежинки из бумаги, второклассниками вырезанные, которые еще снять не успели, и оттого особая атмосфера в школе, словно только вот праздник отгремел, но уже больше полутора месяцев прошло. В школе время словно течет по-другому, что для учителей, что для учеников: вот вроде только первое сентября было, стояли все сонные, недовольные, под палящим первым осенним солнцем, слушали дифирамбы о том, как будут в будущем школу вспоминать, но каждый далеко в своих мыслях был. Кто просто домой хотел уйти, кто к друзьям, провести вместе последние беззаботные дни перед одиннадцатым классом, проводить вместе последний, почти что летний закат. Именно так вечер первого сентября провел Алексей Алексеевич, только не с друзьями, а со своим любимым человеком. Губанов и сам до сих пор не понимает, как ему удалось тогда уговорить Лешу съездить за город, чтобы просто посмотреть на закат. Тот явно был не в лучшем расположении духа после восьми часов на школьных линейках под солнцем, был очень вымотан, голова гудела от такого шума после двух месяцев спокойствия. С таблеток сразу начало клонить в сон, а как проснулся, был такой раздраженный, что тронь его — скандал закатит, но Леша так хотел провести последний мало-мальски спокойный день вместе, что все же рискнул намекнуть ему, мол, может нам стоит побыть наедине где-то вне дома. Сначала последовал однозначный отказ, хоть и мягкий, и Губанов не был на него в обиде совсем, потому что Шевцов и вправду нехорошо себя чувствовал, но ближе к шести вечера он таки оттаял и предложил съездить в загородный парк чтобы посмотреть на закат. Золотистые солнечные лучи переплетаются в Лешиных волосах, и Губанов не может оторваться. Он буквально следит за каждым его действием, как он скользит взглядом по совершенной водной глади, а потом к нему поворачивается, взглядом своим игривым опускается на его губы и притягивает к себе ближе, чтобы поцеловать. Сейчас о таких вечерах даже мечтать не приходится — сил не остается совсем. Если Губанов приходит домой еще хоть в каком-то состоянии, то Леша после своих уроков и учеников на репетиторстве совсем никакой. Он полностью вкладывается в них, особенно — в свой класс, и каждый из них стал в какой-то мере его семьей. Было даже один раз, что Леша в половину четвертого утра помогал своему ученику с подготовкой к олимпиаде, когда тот настолько отчаялся, что решился позвонить своему преподавателю в час ночи. Оттого и приходится хвататься за любую возможность побыть наедине, даже на работе. Большая перемена тоже становится долгожданным временем, на которую они никогда не оставляют дел, просто чтобы остаться на эти двадцать минут вместе. — Дверь закрой на ключ, — игривым голосом своим напоминает Губанов, чтобы все обошлось без неловких ситуаций. — Ну что, как урок прошел? Шевцов закрывает за собой дверь и сразу попадает в объятия своего любимого человека. Леша немо благодарит его за поддержку и заботу о ментальном здоровье, которое в последнее время с такими стрессами едва не пошло по причинному месту. Именно Губанов уговорил его взять несколько выходных и просто отдохнуть в эти дни, восстановиться, чтобы потом вернуться, и, если захочет, повысить свою работоспособность. Тогда Леша был совсем разбит и выжат, еще и класс, словно назло, совсем от рук отбился: сорвали два урока английского, показали отвратительную успеваемость по его предмету, неожиданно для него нахватав с десяток двоек, чем серьезно подкосили статистику. Сейчас все улучшилось: ученики стали вести себя осознаннее, поняли, какую несут ответственность и даже подтянули свою учебу. Греет сердце тот факт, что помимо Губанова, что сейчас так по-родному тепло его обнимает, у него в «семье» есть еще два десятка подростков, которые за своего классного руководителя — горой. Шевцов сдержанно строг, держит субординацию и четко разделяет личную жизнь и работу, а если точнее, знает, насколько можно их пускать в свою личную жизнь. Так его класс стал относиться к нему как ко второму отцу, никогда ничего не скрывать, и практически искоренились в их коллективе конфликты, но такой гармонией со своими учениками Шевцов мог похвастаться до третьего сентября этого учебного года, до того момента, пока к нему в класс не перешел Сережа Пешков. Девиант, коим его сразу обозначила администрация на педсовете, сложный подросток, как поправил их Шевцов, намекнув на нетактичность. С ним в класс пришел разлад: частые ссоры с одноклассниками, срывы уроков, да и просто дружелюбная атмосфера в их коллективе сменилась на вечную озлобленность и раздраженность. Алексей Алексеевич, в силу своего возраста и жизненного опыта, прекрасно понимал, что его поведение чем-то обусловлено, и не может все это быть с ничего, но ведь его одноклассникам не объяснишь этого, те от слов своего преподавателя отмахиваются и считают его просто фриком, и в лучшем случае не обращают внимания на его существование, а в худшем вовсе травить начинают. Но сегодня, на удивление, Пешков был крайне спокоен, на уроках молчал, что настораживало, но позволяло провести занятие не отвлекаясь на то, чтобы его усмирить. — Да хорошо все, Леш, — после долгого ожидания отвечает Шевцов на вопрос Губанова. — Спокойно, стабильно. Денис двойку ту позорную исправил, всю ночь не спал, представляешь? Сказал ему, чтобы в следующий раз просто написал мне, если не успевает, не хватало еще из-за школы здоровье себе гробить. Губанов, конечно, поддерживает, гладит Лешу по плечам преспокойно, и сам для него становится гарантом стабильности и эмоционального благополучия, чего Шевцову сейчас так не хватает. Но еще больше этого сейчас не хватает Сереже, который, будучи не готовым к контрольной по химии, пытается придумать план, как либо домой свалить, либо урок сорвать. Второе скорее крайний вариант, но тоже уместный, потому что получать сейчас двойку ну совсем никак нельзя. Никак нельзя рушить хрустальный балл две целых шесть десятых, когда за каждым шагом — обрыв, а если напрямую, то неаттестация. Всеми правдами и неправдами Пешков выбивал эту натянутую тройку, и не может сейчас так легко ее упустить. Уйти по причине плохого самочувствия он не может, потому что уже сделал так вчера, телефоны химичка забирает на все работы, а с учебников списать не вариант, ибо там лишь теория, а работа будет практическая. Срывать урок… Тяжело. Снова видеть разочарованный взгляд Алексея Алексеевича, физически ощущать его эту грусть, обрушившиеся ожидания от Сережи, с которым только недавно они поговорили и пришли к тому, что Пешков будет вести себя тихо, а Шевцов не лезть. Сереже кажется, что классный руководитель совсем потерял веру в него, которую так возлагал, когда тот только перешел в их коллектив. Сереже кажется, что Шевцов не видит того, что он скрывает за маской ученика с отвратительным поведением, не видит, что за всем этим — тяжелые эмоциональные переживания, и просто берет все на счет его глупости и возраста, в чем, конечно, ошибается, но сейчас ему это не объяснишь. Из мыслей его выводит звонок, и внутри от него все дискомфортно сковывает. Он так и не понял, что ему делать с этой ситуацией, и совсем ничего не остается кроме того, чтобы пустить ситуацию на самотек. Сидит он один, даже не толкнешь никого, не попросишь помочь. Учительница уже собирает телефоны и раздает задания, а значит, что пути назад нет, как и второго телефона, чтобы сдать, поэтому Сережа достает свой настоящий телефон и сдает Алине Павловне, взамен получая листок с заданиями. Плохо пропечатанный отксерокопированный листок выглядит погано, монотонные символы плывут перед глазами, сливаясь в одну черно-белую кашу, а уже с первой части он не смог даже понять задания, чего от него просят-то. А пока он вчитывается в нескладный набор слов, минута бежит за минутой, а времени не так много, как кажется. Глаза слезятся от яркого освещения и долгого чтения одного и того же момента, ручка скользит во влажной от волнения руке, и внутри так дребезжит где-то под сердцем неприятно, что даже до тошноты. А спереди, не отрываясь, выполняет задание Денис. Он весь вечер корпел над этой темой, и смог ведь разобраться. Уже много лет он следует принципу «терпение и труд все перетрут», правда, не всему он дает столько времени, и все предметы, которые можно удачно скатать, не учит, но химия и история — другое. По Химии учительница — стена, совсем недавно выпустилась с университета, эдакая стерва, которая клала на учеников, их время, здоровье, ментальное состояние и заинтересованность в предмете. Мало того, что Алину Павловну сразу невзлюбили ученики, так и в преподавательском коллективе она не прижилась, если образно, пришла со своим уставом в чужой монастырь, открыто выражала свою позицию, мол, какая разница, что чувствуют ученики, когда есть материал, который нужно пройти за год? Она никогда не выслушает, любая невыполненная домашняя работа сразу кроется двойкой без шанса на исправление, никогда она не объяснит дополнительно материал, мол, всем выделено одинаковое количество часов, и ты не какой-то особенный. И Денису пришлось подстроиться. Разбираться, ходить к репетитору, просто чтобы не засрать себе аттестат, который ой-как ему пригодится при поступлении. И пока тот спокойно выполняет свое относительно легкое задание, Сережа впадает в крайнюю степень отчаяния. До сдачи работы меньше двадцати минут, на листе лишь неаккуратная фамилия в правом верхнем углу и такой же неосторожный номер варианта сверху посередине. И выхода у него не остается. Пешков дотягивается до него ручкой и толкает ею в спину, пока Алина Павловна отвлеклась на электронный журнал. Тот еще пару секунд не выходит из своих мыслей, увлеченно заканчивает задания и только после этого откидывается на спинку стула и откачивается назад, не поворачиваясь к Сереже, чтобы преподавательница не заметила. — Денис, помоги, — шепотом просит Сережа, наклонившись вперед, но тут же ловит на себе взгляд Алины Павловны и сразу отстраняется обратно, чтобы та не устроила скандал, и какого же его удивление, когда та пару секунд смотрит на него и вновь возвращает взгляд на монитор, где выставляет классу с их параллели столб двоек и несколько троек за эту же самую проверочную. — Денис, дай списать. — Чего? — шепотом переспрашивает Шевцов, не расслышав просьбу из-за вопроса его одноклассника учительнице. — Сереж, чего такое? — Списать дай, — еще на тон тише просит Пешков и нижнюю губу кусает нервно в ожидании ответа. С Денисом у него далеко не лучшие отношения — Сережа считает его любимчиком преподавателей и не скрывает этого, всегда не прочь пустить пару язвительных шуток об этом в присутствии всего класса. Одноклассники на такие провокации уже давно перестали реагировать, смеяться с этого, как и сам Денис, чаще просто игнорирует и даже не оборачивается на источник раздражительного звука в виде Сережиного голоса. Но сейчас в его голосе есть что-то такое, чего Шевцов не замечал раньше. Искренность? Та высокая нота, которую редко когда встретишь, и чаще все же у людей, которым до слез меньше метрового шажка, которые стоят на грани и любая эмоция выведет из шаткого «стабильного» положения. Краем глаза Денис замечает, как Сережа нервно кусает губы, слышит, как пальцами хрустит, да еще с силой заламывает, делая себе больно. Неожиданным порывом хочется взять его ладони в свои, не дать ему продолжить, но чертова Алина Павловна взгляда прямо не отводит, кажется, еще одно неаккуратное движение и развизжится своим привычным «Может со всем классом поделитесь?», потому Шевцов отклоняется к своей парте обратно, и, найдя в тетради какой-то одинарный листок в клетку, оставшийся с прошлой проверочной, пишет на нем решения тех заданий, что будет проще всего списать. Пешков за это время изучил каждую деталь класса глазами, истерзал свои губы до кровоточащих ранок, несколько раз нервно вдохнул, выучил все направления чертовых вензелей на линолеуме, и внутри все дрожало ровно до того момента, пока Денис осторожно не положил на край его парты свернутый вчетверо листок, пока преподавательница отвернулась. Трясущимися пальцами он разворачивает его и подкладывает под тетрадь, оставив на виду лишь его четверть, чтобы списать первое задание. Едва помятый, с плохо разборчивым Денисиным почерком, неаккуратным, но каким-то таким близким, не противным. До конца проверочной работы остается меньше пяти минут, когда Сережа дописывает эти несчастные несколько заданий. Алина Павловна уже поднимается со своего места, чтобы пройтись по рядам и забрать работы, когда Пешков убирает листок Шевцова под учебник и отдает свою проверочную прямо в руки молодой учительницы. Та сначала смотрит на него вопросительным взглядом, а потом этот немой вопрос задает и Сереже, мол, каким образом ты написал хоть что-то? Тому остается лишь пожать плечами и промолчать, пока Алина Павловна взглядом оббежит всю его парту, и, убедившись, что телефона на ней нет, не уйдет обратно к своему столу, приняв это как факт. Звонок окончательно завершает эту нервную ситуацию своей неприятной трелью. Пешкову остается лишь облегченно вздохнуть и кинуть пенал с учебником в рюкзак, чтобы спешно покинуть помещение, что за полгода обучения в этой школе успело навязать к себе стойкую неприязнь. В коридоре словно дышать легче, только глаза слепит неожиданно яркий солнечный свет, от голубоватых стен отражающийся, и он щурится смешно, вспоминая, на какой урок ему вновь нужно спешить, но из мыслей его выводит Денис, что с ним в медленном шаге поравнялся. Сережа хочет поблагодарить, правда, но не находит нужных слов, потому просто поднимает на него взгляд в искренней надежде, что слов не понадобится. У того лучи солнца сквозь светлые волосы пробиваются, бликами в очках отражаются, и улыбка у него едва заметная, без осуждения и недовольства. И Денису не нужны никакие слова, он видит в Сережином взгляде куда больше, чем может дать набор звуков. Уже не столь важно, каким образом и сколько раз он там его пытался выставить на посмешище, и Шевцов искренне надеется, что его отношение к нему изменится, когда кладет ладонь ему на плечо и негромко говорит «у нас английский» перед тем, как его за это же плечо развернуть в направление кабинета иностранного языка. У Пешкова не находится слов ответить. Зато Алексей Александрович с кружкой чая в руках молчать не может, с упоением рассказывает о втором «б» классе, в котором ему пришлось провести классный час, потому что их преподавателю понадобилось срочно уехать по каким-то форс-мажорным обстоятельствам. — Леш, ты представляешь, я на этот класс чуть ли не от каждого учителя получал самые ужасные характеристики, а меня они сидели слушали! Даже между собой не говорили, сидели и слушали с открытыми ртами, — Губанов спешно делает глоток чая, а глаза у него блестят, и Шевцов не может оторваться. Такой родной, с выбившейся из уложенных волос прядью, которую Леша осторожно поправляет и продолжает смотреть на него с теплой улыбкой, подпирая голову рукой. — Леш, ты меня слышишь вообще? — Конечно слышу, продолжай, я слушаю, — а у самого уголки губ вверх поднялись уже заметно, что Губановым не остается незамеченным. Тот тоже улыбается смущенно и взгляд отводит, когда понимает, что Шевцов просто на него засмотрелся. Каждый раз в такие моменты он робеет от смущения, все еще не может привыкнуть к тому, что кто-то считает его красивым. — Ну продолжай, Леш, как урок прошел? Алексей Александрович ловит себя на мысли, что очень хочет поцеловать своего мужчину, но дверь они не закрыли почему-то, а рисковать точно не стоит, ведь им это может стоит работы, которую Алексей Алексеевич так любит, хоть основной заработок ему и приносит репетиторство. Столько раз ему предлагали работу в университете, в частных школах, всегда он оставался предан своей государственной общеобразовательной Питерской школе, в которой и практику проходил, когда учился, и в которую устроился работать сразу после того, как окончил университет. В этой школе Шевцов и познакомился с человеком, без которого сейчас не может представить ни одного своего дня, который уже через несколько месяцев после их знакомства стал неотъемлемой частью его жизни, сначала как друг, а потом как более близкий человек. Губанов все же целует его кратко в губы, пред тем удостоверившись, что в кабинете точно никого нет. Идиллию прерывает лишь звонок, и уже вот-вот в кабинет должны подтянуться семиклассники, потому Алексей Александрович оставляет быстрый поцелуй у Леши на щеке, и, выходя из класса, включает все освещение. Помещение сразу теряет свой прежний романтичный шарм, слишком яркий свет слепит сначала, но Шевцов все равно провожает Губанова взглядом из своего кабинета. Класс начинают спешно заполнять ученики, и Алексею Алексеевичу приходится найти в себе силы провести урок. А урок последний, и совсем скоро они с Губановым вновь встретятся.