Мы

Семиклассники тоже уставшие, тоже хотят домой, потому сидят вялые, полусонные, не способные воспринимать новую информацию, отчего Шевцову ничего не остается, кроме как поставить им фильм по уже пройденной теме и дать отдохнуть от учебного дня. Пока те ни капли не заинтересованно смотрят на доску, Леша заполняет очередную кипу документов, которые ему принес Губанов, которому их в свою очередь принесла администрация школы. Сорок минут словно вечность тянутся для учеников, и за секунду пролетают для Алексея Алексеевича. Правды ради, большая часть листов уже позади, а остальную можно оставить и на завтрашнее утро. Ученики быстро вскакивают со свои мест, но громкое «Сели все, домашнее задание» усмиряет их пыл, и те вправду возвращаются за парты. Нехотя открывают тетради, записывают номер параграфа и два коротких вопроса, на которые нужно дать ответ до следующего урока, после чего с невиданной скоростью покидают кабинет с громким гулом, из которого можно выцепить частое «до свидания, Алексей Алексеевич». Становится совсем спокойно, когда в классе он остается один. Свет включать не хочется, и без него хорошо, за окном стеной валит снег, где-то под окнами задорные голоса детей, и все это уже такое родное, комфортное и отточенное, что Шевцов даже не чувствует сильной усталости после рабочего дня. Все же преподавательское дело — призвание, а не работа, которая Леше дает больше удовлетворения, чем забирает сил. Оставлять работу на завтра не хочется, поэтому Шевцов решает закончить сегодня, не так уж много времени это и займет. К тому моменту, как Алексей собирает все листы, уже с росписями, в стопку, в кабинет после короткого стука входит Губанов. Хоть и уставший за рабочий день, но довольный, со своей улыбкой обыденной, закрывает за собой дверь на ключ и сразу опускается за парту напротив Шевцова, и только через пару секунд пристального взгляда говорит теплое, родное «привет, как урок прошел?». И он рассказывает. Просто сидит и рассказывает, не занимаясь ничем параллельно, делится усталостью и всеми эмоциями за день, о которых почему-то до сих пор не рассказал, рассказывает по-настоящему верному и преданному слушателю, самому заинтересованному и вовлеченному. Леша не перебивает, копит в себе вопросы, которые потом заставляют Шевцова открыться до конца и остаться полностью удовлетворенным этим диалогом, если его можно таковым назвать. Губанов же остается доволен тем, что Алексей ему полностью доверяет, что он оставил всю свою усталость и раздраженность здесь, в школе, и домой сейчас поедет без всего этого груза. Шевцов смотрит на Лешу исподлобья, когда тот не завязывает шарф на шее, а оставляет в руках, и недовольно скрещивает руки на груди, всем своим видом показывая недовольство. Его этот взгляд — хуже любых физических расправ, от него укрыться хочется, да что уж там говорить, он физически и ощущается, отчего Губанов становится уязвим и ему приходится завязать этот чертов шарф, который он так не любит, но без которого из дома его не выпускают. А если честно, особо сопротивляться то и не хочется: на улице мороз, снег, пока до машины дойдешь — в лед превратишься, а у Губанова и так уже несколько дней неприятно саднит горло по утрам, усугублять ситуацию совсем не охото. Снег приятно скрипит под ногами, оседает на волосах и плечах, пахнет елью, мороз колет кончики пальцев, даже не неприятно. Вечер обещает быть хорошим: завтра им обоим не нужно на работу, потому что у Леши нет уроков по четвергам, а у Губанова методический день. Значит не будет сегодня Шевцов до ночи сидеть над проверкой контрольных работ или тетрадей, у них будет свободное время, которое они смогут провести наедине, а в круговерти учебного года такие разгруженные дни выпадают очень редко. Единственное, что Алексей планирует себе на вечер среды — одно-два занятия на репетиторстве, и то, делает это лишь потому что совсем недавно к нему на подготовку к единому экзамену пришла одиннадцатиклассница, уровень знания истории у которой искренне оставляет желать лучшего, и Шевцов просто не смог оставить ее в такой безвыходной ситуации. С ней он занимается и в выходные, и на каникулах, и в свои методические дни, и после школы, всегда, когда только есть возможность, и оба вовлечены в процесс, отчего эти несколько часов при личной встрече или по видеосвязи пролетают по щелчку пальцев. Одиннадцатикласснице это дает приличные продвижения по программе, а Шевцову — удовольствие и деньги. Но баланс нужно держать всегда, и четверг у Алексея — нерабочий день, в который он отвечает на звонки лишь администрации школы или крайне экстренные от своих учеников, которых, к счастью, еще не случалось. — Иди за руль, — Леша отдает в руки старшему ключи от машины, а такое бывает очень редко, потому Губанов смотрит на него с немым вопросом, на который сразу получает ответ. — Голова болит, не хочу вести машину в таком состоянии, кто знает, чем это может обернуться. В машине, даже не заведенной, куда теплее чем на улице, а пока та греется, старший успевает рассказать Леше про свой день едва не поминутно, размахивая руками, на эмоциях, а тот наглядеться не может. У Губанова румянец от холода, укладка расстроилась и непослушная прядка выбивается из колеи, длинными своими пальцами в морозном воздухе выводит линии, активно жестикулируя, а потом кладет ладони на руль, и Леша просто не может оторваться. При том, он внимательно слушает, и Алексей хоть и видит его отстраненный взгляд, но прекрасно знает, что Шевцов слушает, и слушает очень внимательно, просто зрительно отвлекся. Уже давно у них появилась традиция рассказывать все о своем рабочем дне, главной причиной которой стало то, что из-за работы они проводят слишком мало времени вместе, а о близком человеке всегда хочется знать больше, хочется знать, как тот проводит свой день, не сталкивается ли с какими-то трудностями, хочется узнать больше об его эмоциональном состоянии. Около полутора лет назад, когда их отношения, не столь уж и давно начавшиеся, начали идти под откос, в один чудесный вечер Губанов попросил Лешу рассказать, как у него прошел день. Через какое-то время все вернулось на круги своя, ушли ссоры на пустом месте, «бытовуха» перестала нагнетать, а вот привычка рассказывать о произошедшем за день осталась. На дорогах Питера спокойно, все уже привыкли к снегу, к наледи на дорогах, ездят медленнее, чем в другие сезоны, и жизнь города идет своим чередом. Метель прекратила свои завывания, и белые хлопья лишь размеренно опадают на поверхности, таят на капотах автомобилей, у кого-то на теплой коже, остаются шапкой на высоких сугробах, мороз пробирает даже под теплой курткой, зато ветер совсем стих, и снежинки не бьют своим мокрым холодом в лицо, кожу от них не колет. Припарковаться у дома в самый разгар рабочего дня — не проблема, места много, и хоть у Губанова до сих пор не совсем хорошо получается парковаться, на свободном пространстве у него получается встать ровно, даже без Лешиной помощи. Квартира встречает теплотой и уютом, ощущением чего-то родного и давно забывшегося, так неожиданно вновь посетившего их дом. Тем, что встречало дома, когда мама готовила что-то на кухне, отец сидел за столом и читал газету, а у двери встречала пушистая белая кошка, ластящаяся к ногам. Запах еды и тепло отчего дома, то, что долго не преследовало, сначала в общежитии, потом на пустых съемных квартирах, и тот уют вернулся лишь тогда, когда переехали вместе в квартиру, в которую живут и по сей день. В той, в которой на тумбе в прихожей лежит Лешина книга, поверх которой — ключи, забытые Губановым утром. В которой на кухонном столе стоит недопитый Лешин чай, кружку с которым в спешке не то что не помыл, даже в раковину не поставил, в которой постель не заправлена, а на ней лежит старшего домашняя одежда, потому что сегодня слишком долго не могли отойти от сна и целых двадцать минут просто провалялись в постели в обнимку, из-за чего после утренних сборов остался такой беспорядок. Изначально эта квартира была временным вариантом. Далековато от школы, спальный район, и, хоть сама по себе квартира ухоженная, аккуратная, с хорошим ремонтом, но душа к ней почему-то не лежала. «Как найдем лучше — съедем» — сказал тогда Губанов, и уже полтора года они в ней живут, сейчас о переезде даже не думают. Тот случай, когда «стерпится — свыкнется» по-настоящему произошло, и уже не нужны им квартиры в центре с пресловутым хай-теком, им бы после работы в свою вернуться, родную, где пахнет Лешиным зеленым чаем с ромашкой и стоит в углу в зале полуживой хозяйский фикус, который те оставили на верную смерть, о чем Шевцов их сразу предупредил, но те рукой махнули и сказали, что ему уже давно пора уйти на свалку истории. В домашней одежде привычнее, и они сразу идут на кухню, где Шевцов наливает себе черный чай, а Леше — зеленый, без сахара. Готовить лениво, но нужно, потому Алексей переступает через себя и все же ставит вариться гречку. У старшего с едой, образно говоря, абьюзивные отношения — любые продукты, выходящие за рамки «правильного питания», заставляют его остаться в постели до самого вечера, мучаясь от боли, которую не глушат даже хорошие обезболивающие. Слушать Лешин скулеж у Шевцова просто выдержки не хватает, потому он лучше засунет свою усталость куда подальше и приготовит что-то нормальное, после чего его любимый человек будет нормально себя чувствовать, чем поленится, а потом несколько дней сердце будет кровью обливаться. — У тебя есть какие-то дела сегодня? — Губанов вертит в руках прозрачную кружку с теплым чаем, зачем-то ее поднимает, чтобы посмотреть на надпись «IKEA» на дне. Шевцов сначала вопрос не расслышал, потому что в своих мыслях был, потому, садясь к нему за стол, переспросил. — Ты занят будешь сегодня вечером? — Нужно до завтра проверить работы у восьмиклассников, с Дашей еще полтора часа позанимаюсь, и буду свободен, — Леша делает глоток горячего чая, от чего очки запотевают. Шевцову их снять приходится, и Губанов удержаться не может от того, чтобы поцеловать его в переносицу. Тот улыбается от этого смущенно, но сразу становится как-то приземленнее и добрее. И жизнь идет своим чередом. Губанов заполняет школьные документы, решает ученические вопросы, пока Шевцов под теплым светом лампы не спеша проверяет работы, к каждой расписывая большую рекомендацию, и каждому с легкой руки подбивает оценку на полбалла, потому что видно, что стараются, видно, что предмет большей части класса интересен, и не хочется их интерес на самых зачатках сбивать глупой двойкой, которая потом подкосит их уверенность в том, что история им под силу. Чтобы получить двойку у Алексея Алексеевича нужно по-настоящему бить баклуши и не делать абсолютно ничего. Те, кому история не поддается, да и не нужна, получают свою железную тройку, выполняя домашние задания на том уровне, на котором могут, и отвечая теорию из параграфов. Кому же история интересна, делают домашние работы уже на уровень выше, пишут эссе, за что Шевцову не жалко и пятерку поставить. На кухне работается как-то проще и быстрее. Может, свет приятный, может, Губанов напротив как-то способствует продуктивности, но если обычно на проверку тридцати работ у него уходит около трех часов, то сейчас справился за два, причем практически к каждой написал рекомендацию, и это вместе с тем, сколько раз отвлекался на Лешу, сколько просто на него засматривался. Губанов делает им еще по кружке чая, потому что дальше у Леши урок с Дашей, той одиннадцатиклассницей, что очень хочет поступить, а сам он продолжит разбираться со школьной документацией, которую уже давно стоит привести в порядок. Оба приятно устали, бодрит мысль о том, что завтра хоть и не выходной, но день дома, вместе, наедине. По всей кухне теплый свет от настольной лампы, за окном — такая же девятиэтажная панелька, ветер завывает и сносит снег с верхушек сугробов, с крыш домов и машин, хлестко бьет по щекам прохожим, что два Алексея не ощущают, ведь дома тепло, дома горячий чай и запах малины, а еще дома — возможность любить друг друга, без осуждения общественностью. — Устал? — старший ставит перед Лешей кружку малинового чая без сахара и голову его к животу своему прислоняет, гладит по отросшим волосам на висках, дает время для такого нужного отдыха. — Немного, голова гудит, — Шевцов поворачивается лицом ему прямо в живот и вздыхает, отчего Губанову становится щекотно, но он лишь улыбается и продолжает пальцами своими длинными перебирать его волосы. — Отзанимаешься с Дашей и пойдем отдыхать, — Губанов наклоняется, чтобы поцеловать его в макушку, а потом вновь нехотя сесть за работу. Время летит быстро. Первую их встречу они помнят так, словно это было вчера, не заметили даже, как прошло уже несколько лет. Это не была любовь с первого взгляда, это было обычное знакомство, которое вызвало интерес, вскоре — привыкание, в результате — любовь, полное чувство удовлетворения человеком, что не стихает то по сей день. Часы работы пролетели незаметно, и Губанов уже дремлет в заботливых руках своего мужчины. Комнату освещает лишь тусклый свет ночника, за окном вновь снег стеной и холод жуткий, зато под одеялом тепло, в родных объятиях. Бежевое постельное белье пахнет порошком, Шевцов — гелем для душа и сотнями прочитанных книг, воспоминаниями о самых важных словах и самых нежных поцелуях, которые он пополняет новым прикосновением губ ко лбу Губанова, когда убрал влажные после душа волосы с его лица. На часах лишь половина одиннадцатого, но тяжелый день дает о себе знать, и пока Шевцова сильно клонит в сон, Леша крепко засыпает у него на плече. В этот момент время словно замирает. Почему-то сильно в глаза бросается, что картина на стене, которая напротив кровати, висит криво, что Губанов дышит как-то неровно и тяжело, разболелся, нос заложен, наверное. Чудесен этот момент, и старший такой умиротворенно-прелестный, что Шевцов запросто скажет, что сейчас — абсолютно счастлив. Леша гасит единственный источник света в комнате, и та погружается в полумрак, освещаемый лишь уличных фонарем, и свет словно физически ощущается холодным от такой снежной завесы. Еще несколько минут Шевцов всматривается в окна девятиэтажки напротив, пока усталость не берет над ним верх. Только вот утро у них наступает не с восходом солнца, а со звонком завуча. Совсем нехотя Леша открывает глаза, оглядывается по комнате в поисках телефона, укрывает Губанова одеялом, которое тот ночью скинул, и на тихое «кто это?» от него так же шепотом бросает «по работе». Первая мысль — что-то обыденное, может, документация какая-то, информация по его классу, и весь поток информации он монотонно выслушивает, пока его будит моментом слово «драка». — Подрался? Кто? — Шевцов сразу садится на постели, чем заставляет Лешу поднять на него взгляд удивленный. Сначала ушам своим не верит, переспрашивает, точно ли не ошиблись они. — Кого Денис мог ударить вообще? Да, приеду конечно, минут через сорок буду. Губанов держит его за запястье, не позволяя без объяснений уйти в ванную, а тот и не собирается резко срываться, еще с десяток секунд сидит на постели и приходит в себя после сна. Гладит старшего по предплечью, целует в тыльную сторону ладони. — Денис подрался с кем-то с параллели. Бред какой-то, — Леша опускает его руку на кровать, оборачивается, смотрит на своего любимого человека, довольного выходным, но недовольного ранним пробуждением, щелкает его по носу, улыбаясь, и только тогда позволяет себе подняться с кровати. — Спи, надеюсь, что быстро со всем разберусь. Солнце только восходит, на всем словно рыже-розоватая дымка, и так хочется вернуться обратно в постель, к теплому Леше, доспать положенные еще несколько часов, а не идти в ванную, чтобы ехать в школу и разбираться в чьих-то разборках. Но работа учителем такая, непредсказуемая, не всегда справедливая, однако оттого не менее любимая. Дорога до школы оказывается нервной, все накладывается друг на друга: дорожная обстановка, переживания насчет Дениса. Хочется быстрее разобраться в ситуации, понять, в чем была суть конфликта, а не стоять в пробке на подъезде к школе, пока какая-то мамочка оставила машину едва не на дороге, включив аварийку, чтобы довести свое дитё до школы. Урок начался около пятнадцати минут назад, но Шевцов непривычно идет в кабинет директора, а не в свой. Пуста и тиха школа во время занятий, в коридорах не бегают младшие классы, не идут размеренно преподаватели в учительскую, свет практически везде погашен, двери в классы закрыты, и за ними лишь приглушенные голоса преподавателей. Светлую макушку Дениса у кабинета директора Алексей узнает сразу, а рядом с ним почему-то Сережа, в своей манере пальцы заламывает нервно и все по сторонам оглядывается, словно испуганно, пока его одноклассник преспокойно опирается плечом на стену и у носа салфетку держит. Преподавателя заметив, Пешков словно как-то нервнее стал, сразу взгляд отвел и вздохнул тяжело, а Денис лишь голову повернул. — Ну, рассказывайте, — вместо приветствия начинает диалог Шевцов, убирая ключи от машины в задний карман джинсов. — Да нечего рассказывать, Алексей Алексеевич, — сразу отвечает Денис, не позволяя Сереже и слова вставить. Преподаватель ждет дальнейших объяснений, которых не получает, потому обстоятельства приходится буквально вытягивать из них. — Денис, ну не могли же вы подраться с ничего, рассказывай давай, — уже более настойчиво говорит Алексей, но вновь не получает в ответ ничего, кроме молчания. — Ты соображаешь, что тебя на учет поставят за драку? Ты если молчать дальше будешь, мне тебя даже апеллировать нечем будет, понимаешь? Сереж, ну ты хоть слово то скажи! Тот взгляд опускает, не знает куда себя деть, оттого рассматривает потертый линолеум и пытается подобрать слова, которые в голову совсем не идут. Пауза начинает нагнетать, Денис по-прежнему непреклонен, и Шевцову вновь приходится буквально заставлять их раскрывать хоть какие-то детали произошедшего. Так он узнает, что подрались с двумя людьми с параллели, в коридоре на первом этаже, но на главный вопрос, почему же это произошло, Денис ответ умалчивает. Возникает и резонный вопрос — причем тут Сережа? Большего их них вытянуть не удалось, потому Шевцов пошел в кабинет директора, чтобы узнать, собственно, что от него в такой ситуации требуется, обязательно ли вызывать родителей, и как этот конфликт они собираются разрешать. Как бы Алексею Алексеевичу не хотелось оставить эту ситуацию в стенах школы, вызывать родителей все же придется. Шакалом у директора уже стоит Алина Павловна, классный руководитель одиннадцатого «В», скрестив руки на груди. Смотрит на Шевцова исподлобья, словно это не Денис подрался, а он. Надолго его директор задерживать не стал, попросил вызвать родителей Дениса и зайти уже с ними, а пока даже нет смысла вести беседу, да и пересекать Дениса с теми двумя — не лучшая идея. А тот и бровью не повел, когда Шевцов сказал, мол, звони родителям. Начиная драку, он уже понимал, на что шел, потому сейчас готов ответить абсолютно за все содеянное. Конечно, неприятно слышать отцовское «что ты опять натворил?», особенно когда не «опять», а всего второй раз за свою школьную жизнь, особенно когда из кожи вон лезешь, чтобы услышать от него похвалу, а получаешь чертово «опять». Пообещал приехать минут через двадцать, и «не дай бог поднимется вопрос об исключении», на чем Денис сбросил звонок и сказал Алексею Алексеевичу, что тот скоро будет. Пешков за все это время так ни слова и не проронил в присутствии классного руководителя, только несколько раз осторожно спросил, не больно ли Денису, да как тот себя чувствует. Все те считанные минуты, которые отец Шевцова ехал до школы, Алексей Алексеевич пытался узнать от него еще хоть что-то, но Денис либо уходил от ответа, уводил в другую тему, либо вовсе молчал, если не знал, как извернуться, лишь бы закрыть этот вопрос. Между тем преподаватель замечал, как сильно по поводу случившегося нервничает Сережа: все время трогает волосы, заламывает свои пальцы несчастные, которые уже красные все от таких действий, буквально не знает, куда себя деть, все взглядом бегает туда-сюда. Совсем нагнетает, когда в полумраке коридора появляется отец Дениса, который за руку здоровается с Алексеем Алексеевичем и вздыхает тяжело, на сына своего смотря. Но даже ему Денис не рассказывает, в чем же была суть конфликта. У директора вопросы более официальные, больше по бумажкам — объяснительная от Дениса, от тех двух парней из «В», и не самая приятная информация о постановке их троих на школьный учет. И все это было в полной тишине и спокойствии, хоть и сопровождалось агрессивными переглядываниями этой тройки, словно дай хоть мало-мальский повод, снова друг на друга накинутся. Но это лишь до тех пор, пока не заканчиваются бумажные вопросы и директор не начинает разбираться в конфликте. Те двое сразу начинают объясняться, едва ли не перебивая друг друга, в то время как Денис лишь стучит пальцами по столу, а по нему и видно — закипает. Их лепет он прерывает своим хоть и на повышенных тонах, но спокойным голосом. — Пускай лучше попробуют меня ударить, чем накинутся на Сережу, который их в два раза меньше. После этих слов в кабинете моментом стихло. Кажется, даже ветер из форточки заходить перестал, успокоились зеленые жалюзи, директор перестал перебирать бумажки и взгляд на него поднял, который тут же перевел на тех, кто с его параллели. Стала вырисовываться хоть какая-то картина, и даже отец Дениса перестал на него смотреть с присущей злобой. А Пешкову под землю провалиться хочется. Кажется, еще секунда и пальцы бы себе сломал, если б Алексей Алексеевич не взял его за запястье осторожно и тем не заставил прекратить. Окончательно все проясняется, когда Шевцов свою реплику дополняет. — И пидорасы тут — только эти двое, а не Сережа в розовой толстовке.