Мы

Сереже не понадобилось много времени, чтобы привести себя в чувство. Это были эмоции, которых скопилось очень много, а волнение стало последней каплей, и сдержать их в себе было бы настоящим издевательством. А у Алексея Алексеевича с того момента все как в тумане. Перед ним задача не из легких: наказать тех двоих, да так, чтобы по всем статьям, поставить им такие условия, чтобы это видео не нашло путей распространения, и все это сделать нужно с минимальным привлечением как посторонних, так и самого Сережи, чтобы его и без того хрупкую нервную систему лишний раз не тревожить. Он мог бы бесконечно думать: «А если бы он рассказал раньше, то…», но сразу отсекает подобные мысли; сейчас есть только факт произошедшего, и никаких других условий и «если». Разбираться нужно с тем, что имеется в данный момент, а это безобразное видео, которое может сравнять Сережу и его личность с землёй, сам Сережа, которому оно уже успело расшатать нервы, те двое, которым, не существуй профессиональной этики и закона, Шевцов головы бы оторвал, и Денис. Казалось бы — причем тут последний? А на деле он играет очень важную роль во всей этой истории. Если бы не Денис, то Пешков, вероятнее всего, так и не обратился бы к Алексею Алексеевичу за помощью, а отсюда идет уже бесконечное количество последствий: он бы продолжил действовать всем на нервы своим поведением, а потом сломался, и те двое бы не стали терять ни минуты, и распространили то самое видео. Порочный круг замкнулся, тем двоим все сходит с рук, Пешков остается у разбитого корыта, а если не метафорично, то со стертой в прах личностью, букетом проблем с психикой, и, как следствие, отвратительным аттестатом, с которым поступить можно только на пастуха в поселок городского типа, и то, на платную основу. Денис много раз помогал Алексею Алексеевичу, вселял в него уверенность, что этот класс еще не безнадежен, и, можно сказать, именно из-за Дениса он все еще является их классным руководителем. Помимо того, вселял надежду и подбадривал еще и Губанов, который был с ним на протяжении всего классного руководства. В какой-то промежуток времени, когда у Шевцова совсем уже сдавали нервы, Алексей Александрович буквально на время занял его должность и гонял этих оболтусов так, что одни пятки сверкали; можно сказать, мстил за измотанные нервы любимого человека, который такого отношения к себе, как и все нормальные люди, здраво вывозить смог не сразу. А потом уже, совместными усилиями, бессонными ночами, не без поддержки Губанова, их все же удалось усмирить. Процесс был долгий, но того стоящий: бывшие «позорники школы» безгранично уважают своего классного руководителя, и, по крайней мере, пытаются уважать остальной учительский состав, хоть и не всегда выходит. Следствием осознанности стала поднявшаяся успеваемость. С Губановым, который весь этот долгий путь был рядом, первым Шевцов и делится всем произошедшим. Конечно, он выжидает какое-то время, чтобы случайно не столкнуться с Денисом и Сережей где-нибудь в коридоре, но уже через двадцать минут идет к Леше в кабинет, заранее предупредив, что несет одну новость, которая одновременно и хорошая, и плохая. Тот, если быть честным, готовился к хорошему, просто потому что ему даже в голову не приходило что-то плохое. На удивление, в их жизни сейчас все слишком спокойно и стабильно: работа, размеренная семейная жизнь, планирование поездки в Европу во время каникул, в их, по праву их классе все тоже идет своим чередом, а тут вдруг «плохая новость». Шевцов, непривычно поникший и задумавшийся, сразу вызывает у него какие-то темные мысли. Губанов правда не ждал никаких плохих новостей и надеялся на что угодно, хоть на божественные силы, но не на них. Последние сомнения выдает Лешин взгляд: такой же, как был около года назад, когда силы были уже на исходе, а меняться класс и близко не собирался. — Что случилось? — издалека подбирается он, надеясь никак не задеть Шевцова, чтобы тот рассказал сам, из своих побуждений. — Леш? А тот молчит. Стоит напротив и молчит, даже не вздыхает, как всегда это делает, когда видит его после тяжелого рабочего дня. Значит и вправду что-то серьезное. Губанов в два шага оказывается к нему в упор и притягивает к себе, пока в голове проскальзывает мысль, что нужно закрыть дверь, но следом за ней же — «похуй». Это в принципе последнее, что сейчас его интересует, когда совсем рядом его любимый человек, явно настроенный не на самый лучший расклад, и ему нужна поддержка. — С Сережей поговорил, — этих слов хватает с головой, чтобы понять, что новости сейчас будут очень нехорошие. — Ну, все встало на свои места. Я же говорил, что что-то произошло тогда, когда он к нам перешел. Они молчат с несколько секунд, пока Шевцов собирает мысли в кучу. Он сейчас сам как к стене прижатый, собраться не может и начать уже делать хоть что-то, чтобы эту ситуацию разрешить. Два года Сережа терпел, скрывал, держал в себе, и столько всего унизительного пережил, просто потому что не доверял. Чтобы не тянуть, он рассказывает все и сразу, хоть и не хотел. Губанова даже не сказать, что сильно это удивило. Они уже два года ходили вокруг да около, потому сейчас, когда все вскрылось и оправдалось, это не вызывает бурной реакции. Наводит на мысли, дает определенность, но не удивляет. — Нужно постараться решить вопрос без участия его родителей, — констатирует очевидное Шевцов, засмотревшись в одну точку. — Как думаешь, как тут лучше поступить? Решать через директора? Через полицию? Просто с ними поговорить, с их родителями? А тот и не знает, что ответить. Таких случаев у них на практике не было, да что говорить — и в теории тоже. Они и не пытаются придумать что-то с ходу. У Шевцова доходят руки закрыть дверь и попросить Губанова сделать ему кофе, чтобы соображать хоть немногим получше: недостаток сна в их жизни дает не самые приятные последствия. Шевцову нужно время. Он всматривается в снежные деревья за окном, греет холодные руки об кружку и даже не представляет, что делать дальше. Как вести себя с Сережей, чтобы не задеть, с какой стороны к нему подступиться, если будут вопросы, и чем дальше в лес, тем гуще сосны, в которых он, правда, уже совсем запутался. — Мне кажется, что нужно поставить им условия. Понимаю, что играть в кошки-мышки это плохая идея, но если мы не хотим привлекать Сережиных родителей, у нас нет выбора. Придется играть на их моральных устоях. — Да какие там моральные устои, два урода, которые уже несколько лет терроризируют того, кто слабее, — впервые за все свои годы работы в школе Алексей позволяет себе вслух оскорбить хоть кого-то, и не жалеет, потому что ненависть к ним поднялась уже до такой высокой отметки, что скоро начнет выплескиваться за края. — Там не на чем играть. Вместо мозгов — водка, вперемешку с окурками. Губанов не может не согласиться. Отрицать правду — глупо. Те двое уже не раз были замечены за различными запрещенными в школе вещами, уже не раз бывали в детской комнате полиции, но Губанов откровенно закрывал на это глаза, списывая на подростковые шалости и ветер в голове. Знал бы он тогда, что это уже вышло за пределы подростковых шалостей, не дрогнула бы его рука, подписывая приказ об их отчислении; ни на секунду бы он не задумался о том, правильно поступает или нет. Но сейчас нечего и думать об этом. Нужно отталкиваться от того, что уже имеется, а этого совсем немного. — Не волнуйся, что-нибудь придумаем, — успокаивает Губанов, привычно вселяя надежду. Не за каждым сильным мужчиной стоит сильная женщина; иногда за сильным мужчиной стоит тоже мужчина, просто умеющий поддержать и знающий все его эмоции как свои пять пальцев. Леша, наверное, сошел бы с ума, если не встретил Губанова. По-настоящему своего человека, самого любимого и родного, который поймет с полуслова, что далеко не раз выручало их в тяжелых ситуациях, когда не было сил даже рассказать о своих проблемах и попросить помощи. Зачастую это были какие-то моральные неувязки, но один раз все было и физически: у Губанова поднялась температура под сорок, и, позвонив Леше, он не смог толком связать и двух слов. А тому и одного не нужно было, чтобы понять, что нужно приехать. Шевцов тогда ни на секунду не отходил от него. Отпросился с работы, и на все его «да не нужно», «я в порядке» ответил только то, что им уже давно было пора съехаться. Больше тот ни слова не возразил, потому что и вправду было уже пора; их жизнь в нескольких километрах друг от друга только все усложняла, потому что дни, когда они были не вместе, уже тогда можно было пересчитать по пальцам.  — Все, не переживай, хорошо? — Леше, правда, очень тяжело видеть, как его близкому человеку плохо; когда тот накручивает себя, что по каким-то причинам, что без.  — Ну как тут не переживать? Он столько за эти два года натерпелся, что представить страшно. Нужно сделать все как можно быстрее и как можно менее болезненно для Сережи. Желательно вообще его во всем этом процессе не трогать, а теми двумя заниматься.  — Я понимаю, но своими нервами ты тут уже ничему не поможешь, — Губанов, до того стоящий где-то неподалеку, подходит вплотную и гладит своего мужчину по волосам, неволей прислоняя его голову к своему животу. — Все нормально будет, слышишь? И не такие проблемы решали. Чем быстрее успокоишься и возьмешь себя в руки, тем быстрее мы сможем ему помочь. Эта здравая мысль до Леши доходит не сразу. Он принимает прикосновения любимого человека, позволяет делать с собой что угодно, и это, конечно, помогает. Губанов за столько лет выучил его вдоль и поперек, потому и знает, как можно тактильно поспособствовать его скорейшему возвращению в здравые мысли. Звучит смешно, а на деле — процесс необходимый и важный. — Я люблю тебя, — выдыхает Леша в его белую рубашку, прислонившись к ней щекой. — Я знаю, — Губанов невольно улыбается и наклоняется, чтобы оставить поцелуй у него на макушке. — Все хорошо. Сейчас достанем их дела, посмотрим, почитаем, завтра вызовем на беседу, а то сидишь уже весь поникший. Разве не ты меня учил никогда не опускать руки? Это уже заставляет улыбнуться и Шевцова. Улыбается сейчас и Пешков. Уже у Дениса они поняли, что делать варианты и разбирать что-то по учебе нет ни сил, ни желания, потому оба пришли к тому, что можно посмотреть какой-нибудь фильм, а уже после него вновь взяться за порядком надоевшие предметы, обязательные к сдаче на экзаменах. Сереже хорошо. Просто по-человечески хорошо, комфортно находиться прямо здесь и сейчас. Под боком Денис, теплый, как работающий на высоких настройках ноутбук, да все ближе к себе тянет. Ему хорошо от того, что его единственная забота сейчас — не встречаться с Шевцовым взглядом, потому что фильм и вправду интересный, и просмотреть половину, изучая друг друга, не хочется. Потому и довольствуются невесомыми прикосновениями, тихими вздохами друг другу на ухо, короткими поцелуями в щеку и явным желанием к чему-то большему. Нет, тут речь не о интимной близости, о которой они еще даже не задумывались; тут об объятиях, о какой-то нежности, которую они в силу своей неопытности даже толком выражать не умеют. Нежность — она в мелочах, о ней не беспокоятся заранее. Это разбудить его утром вместо будильника, чтобы хоть как-то разбавить и без того неприятный процесс, это добавить ему в кофе побольше молока, чтобы не горчило, и обо всем этом не нужно думать: оно само случается, а потом уже переходит в привычку, как что-то механическое, чему не придаешь значения. Но все это приходит с опытом, которого у Сережи с Денисом еще не было. Это лишь вопрос времени, которого у них, к счастью, навалом. Семнадцать лет — это так немного. Сережа опускает голову Шевцову на плечо, а тот невольно отодвигается, потому что волосы у Пешкова густые, прочные, так и колются в шею. Конечно, потом притирается щекой к его макушке и берет за руку, словно извиняясь и объясняя, что ему не неприятно. У Пешкова от этого жеста внутри все переворачивается. Снова начинают летать бабочки в животе, а лицо жжет прилившей кровью. Денис рядом. Те двое больше не посмеют его тронуть. Успеваемость маленькими шажками приближается к нормальной, а родители, хоть и продолжают молча терроризировать, но хоть не поднимают крик на ровном месте. Он никогда не думал, что жить нормальной жизнью так приятно. Еще приятнее только осознавать, что тебя любят, и любят искренне; не за миловидную внешность и легкость на подъем, а за то, какой ты есть на самом деле. Со всеми твоими несовершенствами, шрамами и травмами, что физическими, что моральными. Наверное, сейчас очень уместными бы были слова «я тебя люблю», но они для них еще не «созрели». Еще не ощущают себя готовыми к ответственности за такие громкие и по-настоящему важные слова, потому говорят их другим языком — невербальным: невесомыми прикосновениями, легкими поглаживаниями. Это продолжается до тех пор, пока на экране не показываются титры. Напряжение сюжетом фильма отпускает, а вот напряжение от присутствия Дениса настолько близко, но отсутствия каких-либо действий по отношению к друг другу — нет. И вроде что-то вертится на языке, да и обстановка вся располагает к какому-то приятному разговору, но они продолжают сидеть молча до самого конца титров, когда Денису пришлось встать, чтобы закрыть ноутбук и поставить на зарядку. — Так не хочу задания делать, — на выдохе говорит Сережа, закрывая глаза ладонью, а потом вовсе скатывается из сидячего положения в полулежачее, когда Денис включает свет. — А что хочешь? — Шевцов усмехается, и, заметив как тот заметно щурится от неожиданного яркого света, выключает его. — Обниматься, — честно отвечает Пешков и поднимает на него взгляд. Больше не видит ни смысла, ни причин молчать, потому говорит правду и наблюдает за тем, как Денис, оставив ноутбук на столе, подходит к нему вплотную, но почему-то не обнимает, как ожидалось. Он садится напротив и смотрит ему в глаза. Сережа почему-то начинает чувствовать необоснованную вину, сразу появляется дискомфорт, и он не знает куда деться, пока Денис все не отводит взгляд, и, как кажется Пешкову, нарочно его пытает. Конечно, у него нет таких умыслов, и он просто откровенно засматривается, но разве Сереже что-то объяснишь и докажешь. Напряжение быстро спадает. Они концентрируются друг на друге, и единственное, что сейчас правда ощущается — это сильная заинтересованность и буквально витающее в воздухе чувство удовольствия от нахождения вместе. Это вправду самое сильное, что когда-либо ощущал Денис, и сравнимое по интенсивности с жутким чувством страха для Сережи: так же перехватывает дыхание, так же не отпускает жжение где-то под ребрами, только это все не держит в напряжении, а наоборот, возвращает его из своих мыслей, в которые он уходит от абсолютного спокойствия и расслабленного состояния. Денис по-прежнему смотрит, пока Пешков первый не подается вперед, чтобы обнять. Конечно, тот его не оттолкнул: принял и обнял в ответ, но засматриваться на темную макушку не перестал, словно все не мог поверить, что происходящее — правда, и он на самом деле повлиял на Сережино мировосприятие и какие-то неприятные внутренние моменты. В руках Шевцова Сережа чувствует себя спокойно и безопасно, а еще прекрасно знает, что этот человек его принимает в любом состоянии и расположении духа, оттого и появляется ощущение вседозволенности и безнаказанности за свои слова действия, которого сейчас так не хватало. — Мне так хорошо с тобой, — честно признается Пешков, со вздохом окончательно отдавая контроль над ситуацией в его руки, зная, что хуже он не сделает. — Так спокойно. Мне еще никогда не было так спокойно с кем-то наедине. После этих слов Денис окончательно понимает и признает то, что все было не зря, и все случайности — не случайны. Подготовься тогда он к той самостоятельной работе по химии, может быть, и не было бы ничего сейчас. Шевцов бы не влюбился по уши, до ломоты под сердцем, а Пешков бы не нашел своего человека, который, в конечном счете, стал для него во всех ситуациях носителем правды и здравых мыслей в последней инстанции. Не прошли бы они через все те приятные и не совсем моменты, исходом которых стало одно — безоговорочное доверие и сильные чувства друг к другу. Что уж говорить, если Сережа до сих пор иногда боится, что ему все это приснилось. Он в принципе до сих пор много чего боится. Боится отца в гневе, боится равнодушия свой матери, боится того, что то самое видео разлетится по школе; он не избавился от всего этого по сей день, и ему до сих пор тяжело жить со всеми этими мыслями, но сейчас у него есть заметное преимущество — Денис, всегда готовый успокоить, помочь и словом, и действием, чего раньше Сереже так не хватало. Конечно, рано или поздно он избавится от всех этих страхов, перерастет боязнь родителей и зависимость своего состояния от их настроения, как и закончит школу, сразу после чего на него перестанет влиять существование того злополучного видео, но сейчас, когда на все это нужны еще месяцы и годы, Денис для него — и вправду неотъемлемая часть жизни, без которой Сережа уже не представляет себя собой. — Все хорошо? — уточняет Шевцов, когда Сережа замолк слишком надолго. — Хочешь в тишине побыть? Пешков вздыхает вместо ответа и неохотно отстраняется от него, теперь уже сам устанавливая зрительный контакт. Невольно в голове всплывает мысль: «Какой же Денис красивый». С его светлыми волосами, длинными ресницами, глазами чудесными и красными не пойми от чего щеками; ставший уже таким знакомым и родным. Таким, которого уже совсем не хочется отпускать. Совсем быстро Сережа вновь оказывается в его руках, не желая снова уходить в свои мысли с концами. Тот не против, потому что уже давно принял его со всеми его тараканами и странностями, принял как данность, и сейчас не может отказать ему в самом простом — близости и поддержке. — Ну ты чего? — Денис путает его задумчивость с печалью, потому что ну уж слишком сильно Сережа погружен в себя. — Что-то случилось? — Нет, с чего ты взял? — он поднимает на него взгляд и сводит брови, мол, я тебе девчонка какая-то что ли, чтобы грустить все время. Шевцов и не знает даже что ответить. Почувствовал? Просто понял, что что-то не то, что Сереже именно сейчас нужна особая поддержка. Что что-то не так, как должно идти.  — Не злись, — с улыбкой говорит Денис и оставляет короткий поцелуй у него на виске, — Я же просто уточнил, не заводись без повода. — Ничего я не завожусь, — на деле Сережу уже несет с пол оборота. — Почему ты приписываешь мне то, чего на самом деле нет? Прекрати. Он не понимает, что это лишь попытка Шевцова отгородить его от всего негативного, и саму эту попытку воспринимает как негатив, просто потому что еще никогда ему не пытались искренне помочь, и ему это, конечно, чуждо. Денису же пока сложно воспринимать такие быстрые изменения в Сережином настроении, но он просто принимает это как данность, и уверен, что рано или поздно свыкнется и с этим. Конечно же свыкнется. Когда-то так же пришлось свыкаться и Губанову с Лешиными тараканами: его боязнью впускать в свою жизнь людей, трудоголизмом и вечным поиском подвоха в чем бы то ни было. Тоже было сложно, неприятно и мучительно долго, но точно того стоило. Самое тяжелое тут — не пытаться перевоспитать, изменить, а просто принять как данность; сделать аксиомой, которой нет опровержений. Человек может измениться только по своей воле, а вот недовольство им только подстегивает, и еще глубже загоняет в мозг этих противных насекомых. Сережа еще с несколько секунд злится то ли на Дениса, то ли на самого себя, пока не признает в этой ситуации явное поражение и не «поднимает белый флаг» — сам придвигается ближе и кладет голову ему на плечо с тихим «прости». Шевцов, конечно, прощает. И все остальное в момент теряет свою ценность. Переживания, нервы — все это где-то далеко, но только не здесь и сейчас.