Мы

На этот риторический вопрос Денис ответа и не ждал, потому не удивился, когда Сережа только отвел взгляд и отрицательно качнул головой, не зная, что сказать. Наверняка снова ощущает себя каким-то неправильным, действия свои — глупыми, что Шевцов спешит оспорить и притягивает его к себе, вновь обнимая, но теперь с некой опаской и осторожностью, боится напугать своими действиями, быть слишком настойчивым. Но Сережа видит, что за всем этим не стоит никаких злых умыслов, и податливо возвращается к нему на колени. В этом не остается нисколько интимного подтекста, когда Денис обнимает его поперек спины и шепотом говорит о том, что любит. И Пешкову впервые за очень долгое время по-настоящему спокойно. Его не беспокоит абсолютно ничего, штиль во всех аспектах, даже физических: яркий свет не слепит, холод не пробирает, а еще рядом Денис, который на Сережу действует как седативные. Очень мягкие, накрывающие постепенно, не сразу с головой. Даже в такой расслабленной обстановке ему хочется отвлечься. Бесспорно, сейчас Сережино состояние куда лучше, чем было, условно, месяц назад, но такие локальные случаи, как тот, что произошел пару минут назад, все равно тревожат и расстраивают. Потому, чтобы не концентрироваться, занять чем-то место в голове, он предлагает Шевцову разобрать еще и русский. Того это удивляет, но он не отказывает. Русский так русский. Денис уходит за распечатанными заданиями из кодификатора, на пару минут оставляя Сережу одного, и за эти несколько минут тот успевает накрутить себя до жуткого из-за произошедшего. Пешков чувствует себя девушкой в предменструальном синдроме, настроение которой летает от апатичного до возбужденного за долю секунды, только вот у него, как с первого взгляда кажется, на это нет никакой причины. До прихода Шевцова он берет себя в руки. Понимает, что Денис — это тот человек, который и так всеми силами пытается ему помочь, и ситуация не изменится, если Сережа сам не будет прилагать какие-то усилия к тому, чтобы побороть свою тревожность. Но отвлечься получается только тогда, когда возвращается Денис, и вновь беспардонно занимает собой все мысли. Сереже остается только следить за каждым его движением, а потом уже вслушиваться в его приятный голос, объясняющий задание в пробном варианте, что для Пешкова слышится как что-то на эльфийском. Термины, какие-то правила, для него все это новое и впервые услышимое, потому он растерянно смотрит в лист и пытается уловить хоть какие-то знакомые слова. К концу первого задания мозг уже кипит. Сережа даже не задает вопросов, потому что знает, что ответ вызовет еще большее их количество. Когда Денис спрашивает, мол, все ли понятно, Пешков молчит и продолжает сидеть в прострации, смотря на лист. Ему на секунду показалось, что текст перед глазами поплыл, а когда кажется — креститься надо, только вот Сережа атеист и вместо этого кладет голову Шевцову на плечо с громким вздохом, этим жестом передавая все свое состояние обреченности и уверенности в том, что экзамены он не сдаст. — Все хорошо, время до экзаменов еще есть, — успокаивает Денис, и неосознанно начинает гладить его по руке, словно надеясь, что какие-то физически приятные действия помогут перекрыть моральный дискомфорт. — Просто не пропускай элективы и прочие дополнительные по предметам, которые сдаешь, и довольно быстро подтянешь основу. Тут важно только твое желание, а я вижу, что ты хочешь. Все получится. У Сережи на какое-то время появляется ощущение, что он разговаривает со своей мамой, а точнее, ее версией до переезда в Санкт-Петербург — когда она еще поддерживала и не разочаровалась в своем сыне. От этого откликаются какие-то смешанные эмоции, приятное тепло, которое Пешков не помнит, когда чувствовал последний раз, и вместе с тем словно холодной водой окатило с головой: уже несколько лет он не слышал ничего подобного от родителей и вряд ли услышит еще когда-нибудь. Но приятное все же перевешивает. Он даже не теряется, берет Дениса за руку, что до этого пыталась его успокоить, и долго засматривается на то, как же органично их руки смотрятся вместе. И не один Сережа это замечает: Шевцов всегда думал, что в его руке очень хорошо смотрится милая девичья ладошка, но длинные пальцы Пешкова навсегда изменили его мнение об этом. Вообще, Сережа полностью изменил представление Дениса о прекрасном. Раньше единственным верным и красивым он считал длинные волнистые волосы, хрупкие девичьи руки и их невероятную легкость. Сейчас же все перевернулось, и куда меньше его привлекают женские косы, чем густые Сережины темные волосы, гладкая девичья кожа не кажется такой «совершенной», как бледные следы от постакне у Пешкова на щеках, а в его неестественно темных глазах по праву можно утонуть и даже не корить себя за это. Денис берет его лицо в ладони и долго всматривается. Приходит конечное осознание того, насколько этот человек для него важен. Насколько он этим человеком дорожит и насколько искренние чувства к нему испытывает. — Я хочу завтра рассказать Алексею Алексеевичу обо всем, что произошло, — выждав нужный момент, Сережа ставит Дениса перед фактом. — Чем больше буду тянуть, тем больше всякого может произойти за это время. Мне хочется уже закончить всю эту историю. Шевцов улыбается на вздохе, и, хоть не показывает, но очень рад тому, что Пешков наконец решился. Давно было пора поставить точку во всей этой ситуации и оставить позади, как неудачный опыт, а не тянуть за собой несколько лет. Да, тяжело закрыть на все это глаза и забыть, но время сгладит острые углы, и это воспоминание перестанет быть таким выводящим на эмоции. И сейчас Сереже не так страшно, как было раньше, стоило лишь упомянуть о произошедшем два года назад. Он сам подается в объятия Дениса и утыкается носом в его светлую толстовку, словно это способно отгородить его от всего, что тревожит, а у того от этого где-то под ребрами происходит то, чего раньше никогда не было. Шевцов был в отношениях, и был не раз, но ни разу простые объятия еще не вызывали у него таких ощущений. А осознание того, что Сережа наконец спокоен, вовсе делает с сознанием страшные вещи: Денису кажется, что у него буквально с Пешков одни мысли на двоих, и все его переживания так же делятся на них пополам. И сейчас, когда Сережу ничего остро не беспокоит, Шевцову тоже легче. Весь этот вечер дает им окончательное понимание того, что отношения — это тяжело, это перманентное беспокойство, но та поддержка, что от них получаешь, того стоит. Именно в этот вечер они осознают, что больше не сами по себе, а вместе. Наверное, только четкого понимания этого им и не хватало, чтобы наконец принять тот факт, что как прежде — больше никогда не будет. Прощание было тяжелым. Времени уже к одиннадцати, еще немного — родители начнут бить тревогу, мог, где пропадаешь, а до этого лучше не доводить, потому хочешь, не хочешь, идти домой нужно. Пешков несколько минут даже не может принять тот факт, что они не могут быть вместе на постоянной основе. Он много времени проводит в объятиях Дениса, собираясь с мыслями, в то время как собираться пора было уже физически: одеваться, перешагивать через себя с собственными желаниями и идти домой. Шевцову не легче. Ему не хочется выпускать Сережу из-под крыла, оставлять одного; он успел себя накрутить за пару минут наедине с собой, пока Денис отходит за заданиями, а что происходит с ним на протяжении всей ночи? И представить страшно. Но он не показывает. Не будет нагнетать обстановку: может, от этого Пешкову будет хоть мало-мальски легче, и, чувствуя опору, он не будет слишком много думать. Думать всегда нужно в меру. Это Денис понял уже давно, в классе втором, наверное, когда писал сочинение по литературе, и вместо аккуратной пятерки под его работой была выведена размашистая тройка, потому что «писать нужно было о другом, там говорится совсем не об этом». Тогда он еще не мог отстоять свою правоту, потому пришлось смириться и огрести от родителей, а еще навсегда запомнить: слишком много думать — плохо. Перед тем, как разойтись наконец, Сережа оставляет короткий поцелуй на губах Дениса и кидает быстрое «до завтра», быстрым шагом растворяясь в темноте заснеженной улицы, на которой почему-то перестали работать фонари. И наконец на душе тишина. Ни души на улице, ни звука, лишь изредка проезжающие вдали машины, и у Сережи в голове все по своим местам. На все вопросы нашелся ответ, а даже те, что остались без него, отошли на задний план, уступая место чему-то легкому и положительному. И дома тоже тихо. Родители, похоже, уже спать ушли.

***

Сережа оказывается в школе слишком рано. Чего-то вскочил ни свет ни заря, за полчаса до будильника, сделал все неспешно, а к тому времени, как зазвонил мамин будильник, уже выходил из дома. Никаких пересечений и разговоров о том, где он вчера был, не хотелось, потому решение уйти раньше, чем успеют спросить, показалось единственным верным. Настроения в принципе с кем-то общаться не было. Слишком спокойно на душе, чтобы позволять кому-то влезать в этот долгожданный штиль своими словами и совсем ненужной Сереже информацией. Исключение тут есть только в виде одного человека, который, кажется, и так ни в одно правило и рамки не вписывается. Денис. Денис, который оказался в школе всего несколькими минутами позже. Еще никогда Сережа так не радовался кому-то. Ему просто хорошо. Просто комфортно, не страшно, спокойно, и его уже нисколько не пугает тот факт, что сегодня после уроков ему придется рассказать обо всем Алексею Алексеевичу. Сережа просто неожиданно пришел к тому, что в произошедшем он… Не виноват. Он не должен нести наказание за события, в которых все это время был жертвой, но неосознанно прогибался под условия насильников. Он даже не ответит, в какой момент осознал это. Просто все в его жизни сложилось так благоприятно, что закрылись все больные гештальты. У Сережи наконец появились силы хоть на что-то, и первое, на что они ушли — на становление Пешкова как личности. Им больше не получится управлять, как марионеткой. И Сережа не осознает этого. И не нужно. Хватит лишь того, что ему просто стало лучше. А еще сегодня суббота. Завтра выходной, домашнее задание можно отложить, выдохнуть и немного отдохнуть от учебы, чтобы с новой недели взяться за нее с новой силой. Погруженный в свои мысли Пешков не сразу обращает внимание на севшего рядом Дениса. — Придешь сегодня ко мне? — он своими словами возвращает Сережу в реальность. — И… Ты еще не передумал? Сегодня после уроков расскажешь Алексею Алексеевичу? Он даже думать об этом больше не собирается. Они должны получить по заслугам, ответить за все два года беспокойной Сережиной жизни, и ответить по полной. Только сейчас до него дошло, насколько он был глуп, закрыв все свои переживания в себе, даже не пытаясь найти поддержку и близкого человека, который, как оказалось, всегда был рядом: не дальше, чем через несколько школьных парт. Как же глупо было вымещать все свои эмоции на неповинных учителях, которые просто преподавали свои предметы, и портить всем окружающим его людям настроение одним своим присутствием. Как же это было, черт возьми, бесполезно. Сколько переживаний это принесло, когда могло окончиться, даже не начавшись, осмелься тогда Пешков обратиться к Алексею Алексеевичу. «Лучше поздно, чем никогда» — проносится у него в голове, когда он отрицательно машет головой. Нет, не передумал. Он просто бесчеловечно устал от этого насилия над самим собой, и продолжаться так больше не может. Настолько решителен Сережа еще никогда не был, и сейчас точно понял, что пойдет до конца. Даже если узнают родители. Хуже точно не будет. Учебный день проходит размеренно и спокойно. Сегодня, на удивление, нет ни проверочных, ни контрольных, ни новых тем: все учителя топчатся на повторениях перед экзаменами, а на английском их с Денисом едва не развернули, потому что те, кто его сдают, пишут пробник, а Пешков с Шевцовым, в целом и не нужны. Только вот после английского есть еще и электив по русскому языку; идти домой смысла нет, потому два часа они проводят у актового зала за разбором варианта на этот же русский, о котором оба знали, и оба забили. — Почему тут второе? — Сережа сводит брови и долго всматривается в лист в руках Дениса, пытаясь понять, у кого ошибка. — Тут первое. Во втором не во всех словах буква «о», дурень. — Сам ты дурень, — осаждает его Шевцов, еще раз перечитывая задания. И вправду проглядел. — Мать твоя шлюха, — на автомате выдает Пешков, уже читая следующее задание. Ну уж точно он никогда не думал, что в два свободных часа будет решать вариант экзамена по русскому языку. Сказанная им фраза его самого нисколько не смущает, да и на Дениса, кажется, особого впечатления не производит. — Ахуел? — вновь опускает его с небес на землю Шевцов, и даже хочет отвесить поучительный подзатыльник, но останавливается, и вместо того щелкает его по носу. — Решай давай, умник мамкин. Сегодня ночью твою мамку шлюхой сделаю, если язвить столько будешь. Сережа с этого только усмехается, зная, что ни капли агрессии и осуждения в его словах не было, и продолжает обводить правильные, или не всегда, ответы. Подобными фразами они перекидываются вплоть до конца электива, на котором их даже хотели рассадить, потому что «ну расскажите всему классу, вместе посмеемся!» и «еще одно замечание — вместе сидеть не будете», но этими же замечаниями все и ограничилось. Уже по обыкновению Денису раз за разом приходилось опускать Сережу глазами в вариант, потому что шутки шутками, а до экзаменов считанные месяцы, и тот не сопротивлялся. Русский язык, к удивлению Пешкова, оказался не непроходимой тайгой, а вполне логичной и понятной дисциплиной, если разобраться. Для него сейчас в принципе каждый предмет — своего рода открытие, и наконец к нему приходит понимание, что он не тупой, а просто забил и не знает даже основ, которые ему, оказывается, посильны. Со звонком напряжение в воздухе разрядилось. Кто-то уже начал неспешно собираться, пока учительница, кажется, даже и не собиралась замолкать, а кто-то вовсе игнорировал ее и вышел из кабинета еще до того, как она успела закончить мысль. Все же что-то от прежнего 9 «А», который так упорно перевоспитал Шевцов, остались некоторые отголоски, которые он исправить уже не в силах. Зато он в силах помочь Сереже в его ситуации. Пешков уверен в этом, как в какой-то элементарной истине, потому даже волосом не дрогнул, заходя в его кабинет после уроков. Конечно, где-то под ребрами неприятно жгло воспоминаниями о том злополучном дне, но не было ни страха, ни сомнений, ни метаний от одного решения к другому. Он решил поставить жирную точку в этой истории, и, кажется, впервые твердо стоит на своем решении, и отступать не намерен. — Алексей Алексеевич, можно с вами поговорить? — неловко спрашивает Сережа, отвлекая его от заполнения электронного журнала. Тот еще с несколько секунд не сводит взгляд с монитора, а потом лишь кивает головой на первую парту и снимает очки, тем показывая, мол, конечно можно. Пешков бы соврал, если сказал, что отнесся к этому холодно. Было некоторое волнение, но Денис рядом все же прибивал к земле и не давал улететь в свои мысли. Тот стоял за Сережей, полусидя на парте, и одним лишь своим присутствием разряжал эту напряженную атмосферу. Стоит только Алексею Алексеевичу заметить то, как нервно Пешков заламывает пальцы, все мысли сразу переходят в другое русло. По напряженному Сереже и такому несвойственно серьезному Денису он понимает — разговор предстоит долгий. Шевцов сначала и не понял, с какой стороны подступиться. Он еще никогда не видел Пешкова настолько растерянным и расстроенным, что ли, потому решил спросить нейтральное «что произошло?». Сережа долго собирался с мыслями. Ощущения почему-то такие же, как тогда, когда он рассказывал обо всем Денису: растерянность и готовность к худшему, хоть сам себе в голове и твердит, что по худшему сценарию все пойти не может. Алексей Алексеевич слишком хорошо ему знакомый и, наверное, близкий человек, чтобы все его страшные сны по поводу этого момента стали явью. Он давится подступившей к горлу болью и обидой, потому вместо долгого монолога, уже заготовленного в голове, тяжело вздыхает. Настоящим спасением в который раз становится Денис, положивший ладонь ему на плечо. Отвлекает. И после еще одной паузы в несколько секунд, Пешков, еще раз обдумав все, все-таки заводит разговор на такую болезненную для него тему. Это чувство обиды и отвращения к себе прошлому Сережа может сравнить, разве что, с физической болью: словно ребра ломают одно за другим, а под ними горит, горит наживую. Он непроизвольно дергается после сказанного самим собой же слова «заставили», и рука Дениса уже опускается ему на волосы, спокойно их перебирая, и оттого спокойствие подхватывает уже и Сережа. С каждым произнесенным им предложением Алексею Алексеевичу становится все яснее и яснее. И причину его поведения он находит в его монологе, и многие другие ответы оказываются на поверхности такой глубинной правды. Ему сложно переварить эту информацию сразу, и все сказанное Сережей не складывается моментально в общую картину, но Шевцов понимает, что в этот момент он должен собрать все свои как профессиональные, так и простые человеческие качества в кулак и побыть психологом, прокурором и судьей в одном лице. Он выслушивает до конца, дает Сереже подолгу собираться с мыслями, хоть вопросов у него и очень много. Задавать их сейчас Алексей Алексеевич и не планирует, понимая, как Пешкову тяжело проходить через все это вновь, вспоминать, произносить все эти страшные слова вслух — бесспорно, очень тяжело. И первое, что он произносит, как ответ — благодарность за то, что остался до конца честен и все же рассказал о произошедшем, даже несмотря на то, что прошло уже несколько лет. Наверное, больше рассказанного Сережей, Алексея Алексеевича потрясло только то, что его нисколько не смущал стоящий за его спиной Денис, а даже напротив — после каждого их тактильного контакта, Пешкову, кажется, было даже чуть проще продолжать. Но сейчас не об этом. С такими ситуациями Алексей Алексеевич за годы своей работы еще не сталкивался. Было всякое: драки, драмы, но не изнасилования. Такому ни университет, ни жизнь не учили, только вот сейчас нет времени даже думать. Сережа доверился, открылся, и ему нужна помощь. — Так, хорошо, — Шевцов вздыхает, еще раз обдумывая, что сказать. — Только не волнуйся, ладно? Все, что было, оставь там, где это произошло. Легко сказать, трудно сделать, но постарайся забыть о произошедшем, а с теми двумя я разберусь через администрацию школы. Договорились? Пешков услышанному просто не верит. Неужели все было так просто? Неужели скажи он это двумя годами ранее, весь этот период жизни он бы не катился вниз по накатанной? Сережа обещал себе не показывать эмоций, а просто хладнокровно рассказать и уйти, оставив все переживания где-то глубоко внутри, что у него и получается сделать. Хоть и из последних сил, но он держится: разглядывает сугробы за окном, бегущих домой младшеклассников, а потом вовсе сосредотачивается на приятных прикосновениях к волосам, от которых буквально отпускает. — А моих родителей нужно будет как-то привлекать для решения всего этого? — наконец решается на вопрос после такой долгой паузы Сережа, и дрожь в его голосе сразу выдает все переживания. Не страх, нет, скорее нежелание возвращаться к больным воспоминаниям и раздирать вот-вот зажившие раны. — Я постараюсь сделать так, чтобы обошлось без этого, — осторожно отвечает Шевцов, и своими словами, несомненно, успокаивает. — Сереж, я могу рассказать об этом Алексею Александровичу? Если ты не позволишь, то все, что ты сказал, останется только между нами, я обещаю. Пешков разрешает, даже не думая. У него нет резона не доверять своему преподавателю, который уже два с половиной года пытается вытянуть его из этого болота, ничего не ожидая взамен. Он и вправду хороший человек, которого Сережа не подпускал к себе только из-за собственных тараканов, о чем сейчас очень жалеет. — Сереж, спасибо, что все-таки решился об этом рассказать, — Алексей Алексеевич хочет максимально сгладить впечатление об этом разговоре, не оставлять острых углов, но это очень сложно сделать в таком растерянном состоянии. — Ничего не бойся, те двое будут тебя за километр теперь обходить. А Сережа держится из последнего. Глубоко вздыхает, чувствуя подкатывающий к горлу ком, а вот предательски дрожащие руки скрыть уже не удается. Он вновь нервно заламывает пальцы, пытаясь отвлечь себя, но напрочь забывает о том, что Денис уже давно знает этот его «жест», и уже по этому понимает, насколько Пешкову сейчас нервно и волнительно. — Спасибо большое, Алексей Алексеевич, — негромко благодарит Сережа, и в тот же момент Денис, наклонившись, берет его за запястья, не позволяя больше делать себе больно. Пешков, конечно, представляет, как это выглядит со стороны, особенно учитывая то, что для всех преподавателей они лишь друзья, но сделать с этим сейчас ничего не может, да и не хочет. — Все хорошо, не волнуйся. Этими словами Алексея Алексеевича их разговор заканчивается, чему Сережа несказанно рад, ибо держать себя в руках на последних минутах было едва реально. Из кабинета он вылетает, ненадолго оставив Дениса с преподавателем наедине. Тот, конечно, кидает удивленный взгляд, но вопросов не задает, а лишь полушепотом подгоняет, чтобы Сережа не услышал. — Иди успокаивай, чего встал? Шевцов растерянно кивает и быстрым шагом выходит из кабинета, где его ждет уже в едва собранном состоянии Сережа, по которому уже видно, тронь — разревется моментом, но это неизбежно, потому в силах Дениса лишь поддержать его в этот момент и дать понять, что эмоции — это нормально, и не нужно делить их на плохие или хорошие. В любом случае, и теми, и теми он может поделиться с Денисом, и не должен этого стесняться. И в его объятиях Пешков уже не в силах держать себя в руках. Он даже не до конца понимает, что стало причиной его слез в этот раз: болезненные воспоминания или осознание того, насколько быстро все могло закончится. Но сейчас оно и не важно.