Nio nätters led

      Слабость сковывает всё его тело. Пока что это ещё допустимая роскошь, по крайней мере до тех пор, пока никто не знает её истинную причину. Менан усмехается криво уголками губ и прикрывает глаза.       Это выглядит и звучит как бред. Но тем не менее он ощущает в себе изменения. Он больше не один, и тело его больше не принадлежит ему одному. Маласса, изменчивая и переменчивая Тень, одаривает своей милостью, в полной мере которую понимают лишь безликие.       Собственно, именно у них Менан и находит ответ на свой невысказанный вопрос.       Слабость сковывает его изнутри. Впрочем, это нормально, ведь организм его и тело перестраиваются под новые реалии. Готовятся вскармливать новую жизнь, делить с ней все тяготы и лишения, защищать её от враждебного мира до тех пор, пока она не окрепнет.       Самому Менану остаётся лишь терпеть и молча сносить превратности судьбы. Это ещё не худшее, что могло с ним случиться, по крайней мере если думать и вспоминать о всех тех, кто грезят его смертью.       Они-то наверняка приготовили принцу тысячу и одно мучительное испытание.       Менан прикрывает глаза. Его перманентно мутит, а природная бледность отдаёт лёгким зеленоватым оттенком. Тошнота комом стоит в горле и время от времени вырывается наружу, истощая и без того уставшего принца, который только вступил на нелёгкий путь.       Он чувствует на себе обеспокоенный взгляд Соршана; слышит за спиной шепотки слуг. Никак чей-то дерзкий план удался и принца отравили? За какими лекарями тогда бежать и что делать?.. — Боюсь, любовь моя, никакие лекари мне не помогут... Не сейчас уж точно, — Менан смеётся негромко и устало, слабыми пальцами хватаясь за чужое запястье.       Соршан поддерживает его, смотрит с тревогой. Очередной приступ рвоты сражает Менана, и он придерживает подрагивающую спину принца, ожидая, когда волна схлынет. Менан расслабляется в его руках, откидывается устало, виском упираясь куда-то в чужую ключицу, и выдыхает, медля со словами. — Ведь меня никто не травил, — продолжает оборванную мысль и чувствует на себе чужое замешательство. — Но тебе так внезапно стало плохо... — Соршан произносит осторожно, будто боясь спугнуть. — Начал пропадать аппетит, появилась эта нездоровая бледность, а теперь ещё и это... — он поморщился, чуть крепче прижимая принца к себе, на что тот лишь безмятежно улыбнулся. — Маласса — это изменчивость, мой друг, — он отозвался пространно. — Переменчивостью она наделила своих детей... Главным образом старших, но и мне удалось пасть жертвой её милости... — Менан вновь негромко рассмеялся, и безумная догадка пронзила мозг Соршана, заставив его замереть.       Однако прежде чем он успел озвучить её, сказать хоть что-то, Менан продолжил, вздыхая: — Изменение формы и пола, расы и облика — в тенях нет истины, нет правды. И там, где двое становятся единством, в плодородную почву падает семя. Моя слабость — это не отравление, Соршан. Моя слабость — это перестройка моего тела. Я жду ребёнка, любовь моя, нашего ребёнка.       Слова зависают в воздухе. Звенят в нём осколками шёпота. Менану нечего терять, а потому он молча терпеливо ждёт, в то время как Соршан...       Он явно пытается примириться с услышанным. Почему-то чужие слова не кажутся ему несусветным бредом. Он шумно вдыхает воздух и хватка его становится крепче. Сильнее прижимает к себе Менана, и последний расценивает это как хороший знак.       Ведь отступать всё равно уже некуда.